– Какой ужас! – брезгливо поморщилась аспирантка.

– Никакого ужаса. – не согласился Озолинг. – Очень даже интересно.

Он расплылся в широкой улыбке Большой ценитель женской красоты

Иван Христофорович рад любой возможности поговорить с интересной женщиной. Умка красива и сознает, почему слезятся глаза у некоторых мужчин, стоит ей ненароком заговорить с ними о пустяках.

Первый год аспирантуры подходил к концу. Весной она родила дочку, но Умка не помышляла с головой уходить в материнство, продолжала собирать материалы, просиживала часами в институтской библиотеке, писала статьи.

Сейчас она сидела по правую руку завлаба и вместе со всеми слушала его тост. Каспаков говорил о науке, о Чокине, с которым беседовал полчаса назад, о задачах лаборатории на предстоящий год.

Говорил долго, сбивчиво, отвлекаясь на нудные подробности. Хотелось выпить, а завлаб тянул кота за хвост. Когда он с горем пополам выпутался из последнего сложносочиненного предложения, Умка захлопала в ладоши.

– Жаркен Каспакович, вы замечательно сказали о традициях в науке!

Каспаков с довольством крякнул и взглядом поблагодарил аспирантку. Умка правильно поняла научного руководителя. Хотя, если честно, то, что он там наплел про традиции, было менее всего понятно из сказанного.

Поднялся Аленов. Прогнозист взял быка за рога.

– Большую часть сознательной жизни мы проводим на работе. Так ведь? Предлагаю выпить за науку.

Умка прыснула.

– Кул Сафиевич, я не знала, что вы такой.

– Какой такой? – не понял Аленов.

– Умный. – Она вновь прыснула. – Ой, не могу!

– Ты что, крестьянка?! – Аленов покраснел. – Что ты хочешь этим сказать? По-твоему, я из Гондураса?

Умка, запрокинув голову, укатывалась.

– Ну не из Гондураса, конечно. – Она уже не могла остановиться. -

Раньше вы мне казались ужасным пошляком.

Фая, Ушка, Альбина переглянулись. Умка не дает никому слова сказать.

…Прошел час. Все женщины, кроме Умки, разошлись по домам. Водка кончилась. Мужики скинулись и я побежал в магазин. . Когда вернулся, в комнате уже и мужиков не было. Умка сидела одна.

– Где все?

– Кто где… – ответила Умка и спросила. – У тебя есть сигареты?

Она курила, копалась в сумке и вздыхала.

– Кажется, я перебрала.- сказала она и спросила. – Ты проводишь меня домой?

– Провожу. Только сначала мне надо в одно место сходить.

– Пожалуйста, побыстрей. Туда и обратно.

На улице тепло. Я нес портфель аспирантки, а она почему-то плакала. "Умка женщина с придурью, но красивая. – думал я.- Что это ей взбрело взять меня в провожатые?".

Дошли до ее дома, я передал ей портфель. Глаза у нее высохли.

– Передавай привет тете Шаку. – сказала Умка.

У Шефа одна за одной две поездки. Первая – на две недели командировка на Запорожский металлургический комбинат. Вернулся довольный.

– Хохлы гостеприимный народ. Особенно хохлушки. Жаль не получилось съездить в Херсон.

В Херсоне живут братья Зелинские. Шеф не переписывался со школьными друзьями, но от кого-то слышал, что Микола с Серегой по окончании института в Одессе осели в Херсоне.

Через неделю из Запорожья пришло письмо с фотографией девицы в купальнике. На обороте надпись: "Коханный мий".

В конце августа Шеф поехал на картошку в Кокчетав. Остановился на один день у Нурлахи, который не преминул его отвести к дяде Абдулу.

Шеф расцеловал дядю, последний прослезился и подарил племяннику четвертак.

– Гляжу, – рассказывал о встрече Шеф, – навстречу канает наш

Валера. Так похожи, что чуть не офонарел.

– Нуртас порадовал кокчетавскую родню своим нравом. – говорил позже Нурлаха. – Все думали, что приехал задавака. А он всех целует, зовет в Алма-Ату в гости.

А что задаваться, если дают деньги? Опять же, Шеф никогда не выпендривается. Тем более перед родичами. Я – другое дело. Подумал бы, прежде чем лезть с поцелуями.

Шеф переправил Доктору тридцать рублей и советует мне и Ситке не переживать за него.

– Ничего с ним не случится.

Доктор с год как в Долинке, сангороде для туберкулезников.

"Забота и цель здесь одна – убить время. – писал Доктор. – Здесь оно течет медленно. Зэки ничего не делают, слоняются и живут мыслью, где перехватить плаху чая, пачку сигарет…".

Письма Доктора образец проникновенности. Язык обогатился ударными, точными словами, которые у Доктора пригнаны так прочно и компактно, что поневоле спрашиваешь себя: "Зачем он пошел учиться на инженера?".

Доктора я мало, когда видел с книжкой в руках, читал он больше газеты, журналы. Присущая ему легкость, с которой он заговаривал зубы своим жертвам, проявляется и в письме.

В сангороде Доктор пишет зэкам надзорные жалобы, письма любимым.

Самому ему, кроме нас, писать некому.

Зэк живет письмами с воли. На воле живут мечтами.

О загранке я не помышлял. Было не то, что не до нее – реальность такова, что я не пройду спецпроверку. В анкете туриста выезжащего в капстрану указывается место работы и адрес всех без исключения родных. Из-за Доктора в капиталистическую страну меня не выпустят.

Кроме того сведения о Ситке Чарли и Джоне в КГБ усугубят интерес к самому млашему представителю семейства – может и он ненормальный?

Матушка об анкете не слышала и говорила о поездке за границу, как о вполне реальном мероприятии.

– Саган шетелге барпкелю керек.

Папа против: "Рано еще". Мама мотает головой: "Самый раз". Потом, мол, поздно будет.

Пришел домой на обед, а в квартире запах корвалола. На кухне соседка, тетя Софья и мама. На соседке лица нет.

– Тетя Софья, что с вами?

– Успокой маму. – соседка чем то перепугана.

Держа руку на сердце, тетя Софья ушла.

– Что случилось?

– Вздумала меня запугивать. – Матушка быстро дышала и ставила сковородку на плиту. – Я ей показала.

Обычный разговор соседок перешел в невинный спор, после которого тетя Софья потеряла осторожность и пригрозила маме, что скажет мужу, дяде Асету, чтобы тот приостановил выход в издательстве Валериного перевода. На что Ситок не замедлила выставить заслон:

– А я тебя посажу. – спокойно сказала мама.

– Как? За что? – опешила тетя Софья.

– За взятки.

– Какие взятки?

– Думаешь, я не поняла, почему ты все время болтаешь о взятках в твоем институте? Мне все про тебя известно. – Ситок брала неустрашимую тетю Софью на арапа с присущей ей прямолинейностью и легкостью, с которой маме привычно говорить о вещах малоприличных, но необходимых для того, чтобы создавать вокруг себя пространство порядка и справедливости. – Сейчас позвоню в ОБХСС. Хочешь?

– Шакен, что вы делаете?

– А ты что делаешь? Муж твой главный редактор издательства. И что? Тьфу! Ты понимаешь, кому угрожаешь?

Тетя Софья все поняла и попросила корвалол.

Соседка с первого этажа Фирюза, жена поэта Гарифуллы, работает в библиотеке. Женщина лет тридцати, в самом соку. От Гарифуллы у нее маленький сын. Поэту под пятьдесят, он хорошо выпивает, мало зарабатывает и часто впадает в ревность.

Мама рассказала Фирюзе, как ей удалось пресечь самоуправство

Софьи. Молодая соседка посмеялась, и как видно, ничего не поняла.

Потому как сама по секрету поведала Ситку о том, что у нее появился любовник. Любовник не простой, не трухлявым писателям чета.

Берикполу под 60 и работал он начальником отдела кадров Министерства торговли. Кадровик регулярно снабжал Фирюзу сервелатом, свежей кониной, растворимым кофе, индийским чаем в полукилограммовых металлических банках и еще чем-то еще таким, от чего мама немедленно загорелась и сказала соседке:

– В ЦУМ поступили немецкие ковры и морозильники "Минск".

– Ну и что? – спросила Фирюза.

– Как ну и что? Пусть твой Берикпол достанет мне ковры и морозильник.

Соседка обиделась и сказала, что мама не заслужила почестей от

Минторга.

На следующий день матушка позвонила Берикполу.