Дядя Боря и Нурлаха один за одним прилетели из Кокчетава за день до похорон. Смотрел я на Нурлаху и думал: "На смерть Шефа и Ситки

Чарли ты даже телеграмму не прислал… Братья тебе не нужны, зачем тебе понадобился отец?".

Народу пришло прилично и тут выяснилось, что получилось с автобусами. Подкатил только автобус, который заказал у себя на работе младший брат Авлура Жол. Пельмень, Коля, я вышли на дорогу ловить транспорт. Никто не останавливался. Приехал Олжас Сулейменов.

Месяц назад его избрали первым секретарем Союза писателей.

До выноса тела осталось деять минут и я сказал Квазику Есентугелову:

– Ты Олжаса знаешь… Скажи ему про автобусы.

– Сейчас скажу.

Квазик подошел к Сулейменову.

Олжас недоуменно посмотрел на Квазика. За десять минут и

Сулейменов уже ничем не мог помочь.

Дядя Сейтжан, Жарылгапов говорили у могилы о папе и в это время

Женя, мать Айгешат, выступила на матушку. В смысле, какого рожна ты послала мою дочь в такой момент за помидорами? Мама оглядывалась по сторонам, понимая, что дала маху в погоне за дешевизной, и не отвечала сватье.

Жена моя подъехала за пять минут до погребения.

Все, кому полагалось знать, знали сколько и как болел отец, как знали многие подробности его жизни. Люди приходили к маме со словами утешения и чувствовалось, как они недоумевали: почему и за что

Абдрашиту так крупно не повезло, как с детьми, так и в том, что и в забвении он не получил поддержки от родных. Упреки большей частью адресовались мне. Рассудком я понимал их справедливость и не находя виновных, не находил себе места.

Недовольство собой лучше всего перемещать на посторонних. Я срывал злость на Айгешат.

– Ты написал, что о смерти человек начинает думать после сорока.

– сказал Чокин. – Это не так.

Вообще-то о смерти человек задумывается после тридцати. Написал

"после сорока" я, чтобы Чокин не подумал чего лишнего.

– Но Шафик Чокинович…

– Не так, не так… Откуда ты взял? – Чокин снисходительно улыбнулся. – О смерти человек начинает думать после семидесяти.

Чокин не имеет свободной минуты. Немудрено, что подумывать о смерти стал после семидесяти.

– Разве?

– Мысли о смерти не так уж и продуктивны…- Шафик Чокинович привалился правым боком к подлокотнику кресла. – К примеру, до своего семидесятилетия я не думал о смерти… Сейчас если и размышляю о ней, то только из необходимости.

С осени прошлого года Чокин привлек меня к работе над воспоминаниями. Книга, считай, готова. Раз в неделю у Шафика

Чокиновича появляются дополнения. Я записываю и подгоняю новый материал под уже имеющийся. Если воспоминания выйдут в следующем году, было бы замечательно. Но Чокин не торопится.

– Что-то Горбачев с Кунаевым тянет, – сказал я.

– Непонятно, – согласился директор. – Давно пора его снять.

В прошлом году отправлен на пенсию Непорожний. Министром энергетики СССР назначен незнакомый Чокину Майорец.

– Художественное жизнеописание не монография… – сказал он. -

Здесь все должно быть выверено.

Шафик Чокинович поднес к лицу листок.

– Про переброску ты хорошо ухватил… Постановление ЦК КПСС о свертывании это текучка… Когда-нибудь страна вернется повороту.

Сама жизнь заставит.

– Шафик Чокинович, Олжас Сулейменов пишет в "Литературке", что пора бы и осудить коллективизацию. Может поменяем тональность в разделе про раскулачивание? – спросил я.

Чокин обхватил подбородок.

– Олжас не ЦК.

Нелогично. Запрет ЦК на проектные работы по переброске назвал он текучкой, а на мнение Олжаса по коллективизации требует визы все того же ЦК КПСС.

– Вот еще что, – Чокин закруглялся, – В дальнейшем вызывать тебя к себе буду после работы… Людям непонятно, что нас с тобой связывает. – Шафик Чокинович отложил папку с рукописью в сторону. -

Ты большое дело делаешь: меня увековечишь, себя прославишь. Но…

Гласность в данном случае вредна нам обоим.

Вчера был у Жаркена. С декабря 84-го он работает в СОПСе (Совет по изучению производительных сил).

– Шкрет рекомендовал меня на мэнээса… Чокин утвердил представление.

– Никто за тебя не заступился, – покачал головой Каспаков.

– Заходил к Зухре… Она говорит, что в нээсы мне еще рано…

Сдурела тетка… У меня семь статей, веду раздел в отчетах…

Суть не в статьях и не в отчете. Мне тридцать пять.

– Что по диссертации?

– Ну что…? Нужно модель сделать. Но я в математическом программировании не волоку.

– Да-а… – согласился Жаркен Каспакович.

Бывший завлаб потерял жену и с тех пор, а прошло почти два года, не пьет. Между делом я пробрасываю Чокину: человек завязал, может пришло время назад возвращать? Директор как будто не против, и говорит: "Подождем".

С Каспаковым мы говорим обо всем. Единственно я скрыл от него, что весной вместе с очерком отправил документы на заочное отделение

Литинститута. Думал, расфуфырюсь да и повод будет в Москву наезжать.

Летом пришел ответ: такой хоккей нам не нужен. О письме из Москвы я не сказал ни Айгешат, ни матушке.

Первый снегопад ворвался в город наш…

Октябрь 1984-го. Пришел Бирлес и спросил у Айгешат:

– Бектас дома?

– Дома.

– Я принес "Мастера и Маргариту".

Я вышел из спальни.

– Ну-ка давай.

– Книга Игоря… Еле выпросил для тебя… Смотри, не запачкай.

После выхода очерка в ноябре 83-го Лерик решил: я обязательно должен прочитать "Мастера". У его друга Меса фотоперепечатка романа.

Когда Лерик принес три синие папки с фотографиями, я спросил:

– О чем книга?

– Пожалуй, в двух словах не рассказать. Одно могу сказать: я тебе завидую. Начнешь читать, сам поймешь, почему.

В тот день мы выпили с Сериком Касеновым. Подошел Бмрлес. Втроем пришли во двор Магды и Иржи Холика и, заговорившись, я оставил портфель с романом на садовом столике. Вспомнил о фотокниге через полчаса дома. Прибежали с Бирлесом на место, портфеля и след простыл.

Полгода выплачивал компенсацию хозяину деньгами и книгами.

Дракуле запомнились мои сетования и он принес Булгакова в положенный срок. Ни раньше, ни позже. Я начал читать и немедленно догадался, что…

На следующий день я продолжил чтение.

Пришла с работы Айгешат. Увидела в прихожей мои мокасы и спросила у матушки:

– Бектас на работу не пошел?

– Да. Лежит со своей Маргаритой.

Айгешат разбалделась.

Жена разбалделась, а я не только уже и немедленно догадался, что эту книгу я ждал всю свою жизнь, но и…

…Кул и я пришли в редакцию "Простора". В комнате моего редактора Валеры Михайлова поэты Валерий Антонов и Маршал Абдукаликов.

Антонов в завязке. Единственный среди казахов Маршал, Михайлов,

Аленов и я пьем водку.

– Валера, ты читал "Мастера и Маргариту"?.

– Да. – ответил Михайлов.

– Получается, Иисус Христос реальная личность?

Валера решительно замотал головой.

– Конечно.

– Почему отрезали голову Берлиозу?

– Берлиоз демагог, – сказал Михайлов.

С Михаилом Александровичем поступили сурово. Кто из нас не демагог? Нет, не за демагогство отрезали голову Берлиозу.

Бирлес Ахметжанов мной переименован в Берлиоза и отныне шугается трамваев.

– Ой, зачем ты меня назвал Берлиозом?! Когда-нибудь и мне отрежут голову.

Я успокаиваю его.

– Твой трамвай еще не выехал из депо…

Я не нарочно… Просто совпало…

Спустя три недели после взрыва на третьем блоке

Чернобыльской АЭС читал перепечатки в "За рубежом". Мир переполошился. Телезаявление Горбачева международную общественность не успокоило. Генеральный секретарь впервые на людях открыто взволнован, было заметно, как он сильно поплохел. Горбачев говорил о человеческом факторе, вящего утешения ради – не одни мы такие – упомянул и об утечке радоактивного материала на "Тримайл Айленд".

В институтских коридорах треп шел вокруг надежности американских водоводяных реакторах корпусного типа и отечественных – уран-графитовых.