Доктора из тюрьмы.
Я учился в третью смену и пришел домой после восьми.
– Нуржана выпустили? – спросил я маму.
– Да.
– Где он?
– Куда-то ушел.
Я вышел во двор. У гаражей на скамейке с парнями сидел Доктор. В руках он держал букет бордовых роз. Брат исподлобья смотрел на меня.
– Ты это что? – спросил я. – Цветы кому?
– Пацанке моей… Сейчас к ней поеду…
– Не надо.
– Да ты что-о?! Это же пацанка…моя…
– Она в Москве.
Доктор не поверил и поехал искать жену.
Не я один думал о Москве.
Чтобы оборвать связи с местными анашокурами, родителям стукнуло отправить Джона в столицу. Мысль может и дурацкая, но кроме дурацких в замороченные головы родителей наркоманов других мыслей и не приходит. На словах дядя Боря был не против приезда Джона.
Самолет на Москву уходил утром. Накануне вечером Джон куда-то сходил и вернулся с остекленевшими глазами.
Все могло сложиться по другому. Если бы не папа не обратил внимание на глаза и не принялся обыскивать Джона. Нигде ничего не было. В последний момент отца осенило и он раскатал, засученные по локоть, рукава рубашки брата.
На пол посыпались башики плана.
Москва для Джона захлопнулась.
"В Москве иностранцев полно… – мечтал Джон еще вчера. -
Познакомлюсь и с местными пацанами… А там…".
Еще вчера он говорил про московских иностранцев, а сейчас отбивался от санитаров и диким криком звал на помощь:
– Шеф, отмажь!
Шеф и я смотрели из коридора, как Джон в столовой брыкался и кусал медбратьев.
Отец вызвал спецбригаду со злости и в надежде, что в дурдоме лечат от наркомании.
Джона поместили в третье отделение.
Через три дня я пошел к нему. Он успокоился, ел из кастрюльки каурдак и бодрился:
– Все ништяк… Не переживай за меня… Только бы вырваться отсюда.
Выписали Джона через два месяца. Джон наел ряшку будь здоров и жаловался на Ситку, который замучил в отделении заботой и опекой.
Вспоминая тот вечер, Джон сожалел о том, что не догадался припрятать план где-нибудь во дворе, чтобы с утра уложить в чемодан и спокойно улететь в Москву.
Прошел месяц. Шеф и Джон уехали в Саякскую геологоразведочную партию.
Вася Абрамович решительно намекал: "Тебе давно пора кого-нибудь…". Я и сам знал, что если и не давно, то сейчас самое время. Все бы может с легкой руки Абрамовича так и вышло, если бы не… После эпизода с Валей со мной что-то произошло. Случился непоправимый сбой и невыносимо дурманное желание пропало прочь и бесследно. Тогда я подумал, что может так бывает и со временем все вернется.
Для Васьки противоестественны уклонения от разговоров про туда-сюда. Первый раз у него было в одиннадцать лет. Никто ему не отказывал. Наступал на девчонок Вася легко и играючи. К примеру, прошлой зимой на горке у Дома правительства семнадцатилетняя девчонка успела один лишь раз прокатиться с ним с горки и тут же размякшая от тисканй и поцелуев, сдалась: "Делай со мной что хочешь". Вася отвел ее на пять метров и под раскидистой тянь-шаньской елью сделал так, как о том и просили.
Вася удивлялся другим пацанам, что теряют время на ухаживания и болтовню. "Они же сами этого хотят, – говорил Абрамович, – и как можно скорее".
– Ну, наверное, не все…- неуверенно возражал я, – есть и другие…
– Ты что?! – хохотал Вася. – Завязывай…
Всем удался друг мой Вася Абрамович. Еще бы в футбол любил играть
– цены бы не было ему.
По городу объявлен розыгрыш первенства на приз клуба "Кожаный мяч". За один день во дворе набралась команда.
Капитаном выбрали Пельменя. Он играл правого центрального защитника и по общему замыслу должен своей собранностью возместить несыгранность обороны. Нападение у нас было не просто сильное – сильнейшее. Один Толян Ушки со скоростной обводкой и хлестким ударом с любой дистанции чего стоил! В паре с ним играл Карим, который – трудно поверить – носком останавливал летящий по верху мяч.
Первые две игры в подгруппе мы выиграли легко. Решающий матч за выход в четвертьфинал играли с "Торпедо" – командой из микрашей.
Все, кто наблюдал за матчами в нашей подгруппе, в том числе и надзирающий от райкома комсомола судья Озол, дружно ставили наш
"Космос" на первое место.
Карим, не давая опомниться торпедовским защитникам, играл в привычном ключе – на скорости уходил от соперников и длинными передачами придавал размашистость и осмысленность командной игре.
Ему было мало обыкновенно забить гол. Ему нужен был не просто трудовой, по игре, гол. Он стремился забить красиво, желательно в результате изящной многоходовки. Но, убедившись, что по ходу матча добиться единого понимания партнеров не удается, Карим взял игру на себя.
Серией финтов на высокой скорости он обошел защитников и, уложив на удар вратаря "Торпедо", закатил издевательски тихий мяч.
1:0.
Во втором тайме разыгрался Ушки. Получилось так, скорее всего потому, что Толян Ушки и Карим начали искать друг друга на поле.
Получив передачу, Карим, не глядя, угадывал, к какой точке следует доставить мяч, и мягким нацеленным пасом бросал в отрыв Толяна. Так был забит и второй мяч. С центра поля Карим бреющим планером заслал мяч к линии штрафной. Сместился влево Ушки раньше защитников, принял пас и не убирая под себя мяч, без остановки влупил банку под перекладину.
Третий мяч Ушки забил за полчаса до конца игры. Кто-то справа откликнулся на мой зов: "Дай пас!". Мяч прилетел мне на грудь и увернувшись, в одно касание, плечом я переправил его на ход Толяну
Ушки. Не притормаживая, Толян проскочил между защитниками и заколотил третью банку.
И здесь мы сваляли дурака, стали играть на удержание счета – оттянулись в защиту и сбились на отбойную игру. Левый центр защиты
Афоня и вратарь Тарновский занервничали, чем и воспользовались торпедовцы. За три минуты мы пропустили два дурных гола. Карим пробовал навести порядок и пообещал прибить Афоню. Стало еще хуже -
Афоня два раза промахнулся с ударом по мячу выбивая мяч на угловой.
Паника в наших рядах нарастала, доигрывали мы на полусогнутых и еле-еле удержали счет.
Мы покидали поле уставшие и уже не было сил радоваться выходу в четвертьфинал.
Пельменя позвали к столику надзирающего судьи. Пельмень слушал, что говорили ему Озол, другие взрослые, и ковырял носком пыльного кеда землю.
Что там еше?
Пельменя поставили в известность о том, что, так как вратарь наш
Тарновский будто бы играет еще и за казенную команду ФШМ, нам засчитывают поражение. По положению первенства клуба "Кожаный мяч" к играм допускаются только самодеятельные команды и игроки.
Почему Озол молчал до самого конца игр в подгруппе? Почему не предупредил? Мы бы заменили Тарновского.
Меня душили слезы, а рядом, ухмыляясь, вышагивал капитан
"Торпедо" Журавлев.
– Что уставился?
– Ниче…
– Че чокаешь? Может чокнуть тебя? – я запрыгнул на Журавлева.
Метелили мы торпедовцев минут пять.
Трагический любовник дремлет в нас до первой серьезной неудачи.
Доктор продолжал вспоминать пацанку. Если бы Нэля родила мне племянника, могло ли сложиться у Доктора иначе? Вопрос дурацкий, потому что Нэля и не думала рожать.
В середине зимы Доктор поехал в Москву. Через неделю вернулся с фотографией жены, с обратной стороны которой были слова "Моему непутевому мужу с пожеланиями взяться за ум. В противном случае тебе остается довольствоваться только этой фотографией".
Из друзей детства приходил к нам только Витька Броневский, он же
Бронтозавр. Какая у него была своя жизнь, он не рассказывал. Парень скользкий и что ему было нужно от Шефа, я не понимал.
Как-то вечером он зашел в беседку во дворе дома на Байсеитовой, где Джон, Женька Чаринцев, Сашка Чуруков и другие пили вино. Женька парнишка с Военного городка, Сашка друг Доктора и Джона. Женька забил косяк и пустил по кругу. Бронтозавр курнуть отказался. Час назад он поругался с отцом и ему было не до плана. Чаринцев кентяра прямой и не знал, как поднять настроение Бронтозавру.
