Карашаш подхватила: "Бектас оригинальный ученый".
Татешка говорила Кайнигуль и ее племяннице, что я не не пью и не курю и употребляю исключительно соки. Про то, что медичка вполне может угодить в филиал дурдома, Карашаш умолчала.
Потом узнает.
Из смежной комнаты за медичкой так же, как и я, отодвинув занавеску, подсекал и папа.
Айгешат ему понравилась.
Про матушку и говорить нечего.
– Она работает молча. – сказала мама и добавила. – И не жалуется.
Поначалу они все не жалуются. Потом уже жалуются на них.
Какая, в сущности, смешная вышла жизнь…
Ответсекретарь журнала, где главным редактором Карашаш, тертый калач. Ранее он работал в "Вечерке", одно время болтался на низовых должностях в издательстве, в городском управлении "Спортлото". Мужик пробивной, хоть и старый (ему за пятьдесят), но с амбициями.
Вообще-то такой и нужен был татешке, с тем только условием, чтобы не забывался и угождал благодетельнице. Карашаш бы поинтересоваться, за что Мишу – так звали ответсекретаря – отовсюду выставляли за дверь, но она понадеялась на личный опыт работы с людьми и собственный авторитет среди газетчиков, который сам по себе, по ее мысли, и должен предостерегать глупых мальчонок от домогательств на ее место.
По общественным над?бностям ей ириходится часто оилучаться с работы, и ответсекретарь в ее отсутствие проникся не только детальным знанием состояния дел в редакции, но и не желал вспоминать, где его подобрала Карашаш. Миша призадумался: почему хорошим журналом командует богемная тетенька?
Подоспела текущая размолвка, содержание которой татешке бы чуток проанализировать и попристальней приглядеться к ответсекретарю, но она не не подстраховалась. Видя такое дело, Миша и показал зубки. В ее отсутствие ответсекретарь подбивал небольшой коллектив редакции к бунту, для чего стал склонять колеблющихся подписать письмо о татешке в директивные органы. Карашаш узнала поздно и когда попыталась загнать раба в клетку, последний обратился за помощью вОБХСС.
В мае в Алма-Ате прошел Всесоюзный кинофестиваль. Редакция журнала учредила для участников свой приз – Карашаш распорядилась купить хрустальную вазу стоимостью сто пятьдесят рублей. Ваза, по мнению смутьяна и интригана, неплохой повод для начала операции по смещению с должности татешки. ОБХСС согласился с ним и Карашаш вызвали на допрос. Татешка перепугалась не только за репутацию. Ей было известны подробности ареста заместителя министра мясо-молочной промышленности, у которого неделю назад при обыске нашли ящик семипалатинской тушенки. Вдобавок ко всему, Карашаш ждала ребенка, а
Анеке, муж ее, как назло только что отбыл в длительную командировку.
Мама позвонила мне на работу:
– У Карашаш неприятности… Сейчас я заеду за тобой на такси.
В квартире татешки кроме домработницы никого не было. Хозяйка недавно звонила и обещала скоро подъехать.
Как уже отмечалось, Карашаш из той редкой породы стальных женщин, которые хорошо знают чего они хотят. Рядовой женщине может и достаточно для полного счастья обычных радостей, как-то: хорошего мужа, детей и достатка в доме. В понимании татешки сей стандартный набор годится обычным клушам, которые не имеют собственной жизни.
Такое существование не для нее.
Я ни разу не видел ее за хлопотами по хозяйству. В доме у нее сменялись домработницы из числа рабынь из аула, готовили они невкусно, но Карашаш сохраняла выдержку и никогда не вмешивалась, не пыталась переучить. Достаточно того, что они содержали большую пятикомнатную квартиру в чистоте. Кроме хороших сигарет любит татешка долгие разговоры с умными людьми. В ее доме принимали режиссеров, актеров. С ними ей было интересней, нежели с литераторами.
В середине 70-х папа, представляя Карашаш гостям нашего дома, напоминал: "Первую книгу Карашаш благословил Леонид Леонов".
По-моему, папа про Леонова звиздел, но татешка молчала, и все верили. Хотя бы потому, что татешка и без благословления Леонова личность во всех смыслах и без того незаурядная.
Ее первый муж редкой талантливости человек. Она, как женщина, проучившаяся бок о бок в Литинституте с разными людьми, хорошо понимала, что одаренность, ум ничего не стоят, если их не подпирает характер. За спиной таланта не укроешься, опять же все и к двухтысячному году все тот же семейный коммунизм не построишь.
Маму и татешку разделяет разница в сорок лет. Карашаш обращалась с матушкой по-свойски. Тыкала, спорила, откровенно посмеивалась над маминой необразованностью, но при всем этом отдавала должное напористости жены Абекена.
Матушка отвечала взаимностью татешке. Говорила ей: "Я знаю, чем ты дышишь… Смотри у меня". Карашаш немало сделала для нас. Она любила нашего папу, уважала память Шефа и Ситки, только этого мне было достаточно, чтобы понимать, как она отличается от остальных и всегда быть готовым, хоть по-малости, но как-то угодить ей, показать на деле умение быть благодарным.
Во мне Карашаш находила сходные с характером отца черты. Я не спорил с ней. Она не могла знать о том, какой я изнутри. Себя досконально знать мне не дано, тем не менее уже одно то, что я целиком и полностью разделял мамины методы работы с личным составом родственников и знакомых, – скажи я честно ей об этом, – способно было бы немало насторожить татешку.
…Звонок в дверь. Я пошел открывать.
В квартиру вошли Кайнигуль и Айгешат.
Медичка, не поднимая глаз, скинула босоножки и, так же не глядя на меня, прошла в комнату. Мама притворно-искренне всплеснула руками: "И вы здесь?".
Через четверть часа появилась Карашаш. Новости у нее плохие. С утра на работу приехали обхээссэсники и забрали из бухгалтерии документы за последние три года.
Мама настраивала татешку записаться на прием к Камалиденову.
Секретарь ЦК по пропаганде учился в школе вместе с Анеке. В ответ
Карашаш говорила, что обращаться к Камалиденову вроде как неудобно.
Вдруг он подумает, что татешка нечиста на руку. На что матушка отвечала:
– Ашык ауз болма… Милиции плевать, что ты беремена. Посадят – сразу поймешь…
Карашаш побледнела.
– Ой, что ты говоришь!
Мама утешила ее:
– Ты – член партии, писатель. В тюрьме тебя долго держать не будут. Может через полгода выпустят.
Татешка схватилась за сердце и прилегла на диван. Мама продолжала успокаивать ее. Дескать, поднимем в защиту Карашаш общественность.
Успокаивала и спрашивала: нужно ли доводить дело до огласки и садиться из принципа, хоть и ненадолго, в тюрьму?
– Какие принципы? – ужаснулась Карашаш. – Ты что меня пугаешь?
– Я тебя не пугаю, – деловито сказала мама,. – Говорю тебе: соберись! Иди к Камалиденову!
Матушка отправляла татешку записываться на прием к секретарю ЦК, а меня с Айгешат вытолкала на балкон.
Балкон висит площадкой во двор, на солнцепек. Медичка выглядела уставшей. Я смотрел на ее груди. Они у нее такие, что я размечтался… "Неужто это все мое?".
– По характеру – я ведомая, – сказала она.
Я хорохорился, она вяло отвечала. Не нравлюсь я ей. "Черт побери, что за дела? – ругался я про себя. – Пузач во всем виновата…
Позвонить ей сейчас? Сказать, что между нами все кончено…".
Предлагаю не прятать…
Для маминого приемного сына происходящее в нашей семье пока интересно. Большое любопытство у Бирлеса вызывает, почему матушка прибегает к посторонним услугам даже тогда, когда, к примеру, требуется прибить гвоздь в стену или занести в квартиру мешок картошки.
– Почему Бектас ничего не делает? – расспрашивал названный брат приемную мать.- Я рос без родителей в интернате… И ничего, стал человеком.
– То, что ты рос без отца и матери, никто не виноват, – назидала мама в ницшеанском духе. – Твоя судьба она только твоя.
Сиротская доля, матушка тут соглашалась с Бирлесом на все сто, вещь ужасная вовсе не потому что человеку с малолетства не суждено увидеть, то чего никогда не наверстаешь во взрослой жизни, а потому как человек всегда, какой бы благополучной не получилась у него жизнь в дальнейшем, нет-нет, да будет вспоминать детство со смертельной тоской и ненавистью.