– Это мещанство! – простонал отец.

– Мещанство? – невозмутимо отозвалась мама. – Болаберсин мещанство.

Мещанством маму не запугать. Подумаешь.

Папа перешел на шепот.

– Сейчас же сними…

– Неге?

– Посмотри на Зауреш Омарову! Зауреш носит только обручальное кольцо.

– Зауреш золото не положено! – обрубила матушка и пояснила -

Зауреш министр. Я – домохозяйка. Мне можно все!

…Привезли венгерский столовый гарнитур и мы наблюдали за сборкой серванта и горки. Мастер вкручивал шурупы и говорил, что нам крупно повезло: ореховое дерево, работа ручная, такие гарнитуры делают только на заказ. Мама согласно кивала. Мебель она перекупила у жены Председателя Карагандинского Облисполкома – по иному гарнитур ей бы не заполучить.

Отец молча слушал разговор мастера с мамой и несколько раз взглянул на меня. В очередной раз, бросив на меня взгляд, вывел за руку в коридор.

– Я давно хотел тебя предупредить…- Папа закрыл дверь в столовую.- Твоя мать…Ничего не поделаешь…Она такая… Ты же…

Ты должен запомнить раз и навсегда.

– Что, папа?

– Что…- Отец оглянулся на дверь в столовую – Запомни, мебель – это дрова. Ты понял меня?

– Пап, да знаю я…

– Хорошо, если знаешь…- Отец внимательно смотрел на меня. – А то… Иначе… – Он помедлил и решительно закончил. – Иначе ты человеком не станешь.

Станем ли мы людьми важно для отца, для мамы существенней добъются ли ее дети положения. "Катарга киру керег". – ставила она перед нами установку на жизнь. "Катарга киру керег". – это чтобы с тобой считались, уважали, а еще лучше, заискивали.

Про мебель папа мог и не говорить. Мебель даже не дрова. Я хорошо запомнил фильм "Шумный день" с Круглым и Табаковым. Табаков шашкой рубил мебель, но до конца не изрубил. А зря. Если бы до конца изрубил, тогда Толмачева точно бы ахнулась. Папа неспроста приводил в пример Зауреш Омарову. И мама была права. Женищине-министру не полагается сверкать золотыми украшениями. Если что и полагалось на то время Омаровой, так это вникать в нужды рядовых людей. На то она и министр социального обеспечения.

В Союзе писателей работала вахтершей старушка Савельевна. Папа иногда присаживался за вахтенный столик поболтать со старушкой. В одну из бесед Савельевна поделилась: сын попал под машину, остался без ног. Отец спросил: "Чем я могу помочь?". Вахтерша ответила, что сына крепко бы выручил "Запорожец" с ручным управлением.

– Пишите заявление. – сказал папа. – Инвалиду обязаны выделить машину.

– Писала уже, куда только не ходила…- Савельевна вздохнула. -

Не выделяют. "Запорожцы" с ручным управлением дают только инвалидам войны.

Отец подумал о министре социального обеспечения. Знал он ее по работе в Совмине. Омарова поможет. Папа составил заявление, в конце которого написал "прошу выделить автомашину в порядке исключения".

Зауреш Омарова без всяких яких выделила "Запорожец".

"В порядке исключения". Так всегда папа заканчивал просьбы к начальству. Готовил он прошения не один день. Сначала наводил справки: "Этот парень какой? Можно ли с ним договориться?". Затем подключал авторитетного писателя: "Позвони. Представь как подобает".

Если просьба касалась его самого, то папа начинал прошение со слов: "Я, Ахметов Абдрашит немало сделал для укрепления дружбы братских литератур: перевел произведения А.Чехова, Г Сенкевича.

А.Степанова, А.Гайдара, О.Бальзака, Л.Толстого, А. Корнейчука,

Н.Веретенникова…".

Первым авторитетом из писателей для него был литератор Г.М. Их отношения не назовешь равноправными. Гордый и вспыльчивый отец однако охотно и почитал за честь выполнять просьбы и поручения Г.М.

Папа восторгался Г.М., его умом, осанкой и говорил, что именно таким вельможным и должен быть настоящий писатель.

Г.М. я видел несколько раз. Первый раз было это, когда папа,

Ситка и я поехали в пригородный колхоз за согымом. С нами был мужчина лет сорока пяти. "Кто это?". – спросил я.

– Тесть Г.М.- сказал папа.

Мясо мы привезли. В квартире Г.М. на третьем этаже на кухне сидели незнакомые женщины. С ними мама. Им предстояло делить лошадь.

Папа прошел в зал и с кем-то там разговаривал. Минут через пять из глубины коридора возник надменного выражения лица мужичок лет

50-60-ти. Его я узнал: дома у нас были фотографии, где Г.М. снят вместе с отцом.

Г.М. мимо меня прошел в зал. Что там папа про него наплел? Ничего такого в Г.М., чтобы можно было перед ним трепетать, я не нашел.

А вот жена его молодая – это да.

Среди зимы она забежала к маме на чашку чая. Мама и жена Г.М. – звали ее Рая – вместо чая пили коньяк. Ситка лазил по квартире в трусах и зашел в столовую забрать штаны. Рая спросила: "Что-то ищешь?".

Ситка сказал: "Штаны. Вы на них сидите". Рая засмеялась и протянула Ситке брюки: "Не беспокойся. Руки у меня чистые". Мама подкладывала жене Г.М. на тарелку и молчала. Рая хохотала, бегала в коридор кому-то звонить и сообщала: "Я в гостях у Шаку-апай. Как, вы разве не знаете Шаку-апай? Как это можно не знать Шаку-апай?".

Папа наконец взялся за Шолом-Алейхема.

"Блуждающие звезды" кроме отца никто из нас не читал. Но очень скоро во многих подробностях мы знали, о чем роман.

Папа заходил на кухню и дурашливо спрашивал:

– Кайда кетти Гоцмах?

Ему в тон протяжным голосом вторила матушка:

– Кайдан кельдин Гоцмах?

Ни к одному из своих переводов отец не приобщал нас так активно, как к "Блуждающим звездам".

Папа работал над романом и время от времени не забывал просветить домашних, в каком месте вновь объявился неуловимый Гоцмах.

Возбуждение отца передавалось нам, по квартире летали папешуи с мамалыгой, мы веселились и кричали: "Мазлтов! Как там Беня

Рафалович? А что бедная Рейзл? Утешилась? Когда наконец угомонится

Гоцмах?".

Переводил дух папа за картами.

…Отец собрался за минуту. Мама копошилась, папа не выдержал:

"Скоро ты?".

Мама отмахнулась.

– Иди. Я догоню.

Папа проворчал:

– Даже свиньи парами ходят.

В бежевом макинтоше и коричневой велюровой шляпе, собрав руки за спиной, папа неторопливо шел по улице. Сквозь темные очки он посматривал по сторонам и не оглядывался назад. Тяжело дыша, за ним шкандыбала матушка.

В квартире стало тесней. На постой с женой расположился молодой писатель Сатыбалды. Им отвели детскую, братья перешли в столовую.

Писатель приходился сыном школьному учителю отца. Жена его работала. Где? Не важно. Важно то, что она была привлекательной женой талантливого литератора.

Жена писателя много говорила об истреблении в 30-х годах казахов.

Я спросил:

– За что расстреляли Сакена Сейфуллина?

– Расстреляли, потому что они нам завидовали. – сказала жена писателя.

– Кто нам завидовал?

– Русские.

Зависть русских к казахам для меня новость. Что в нас такого, чтобы нам завидовали русские? Жена писателя настаивала на том, что они завидуют нам, потому что завидуют. Завидуют из зависти. Как у

Портоса в "Трех мушкетерах": "Дерусь, потому что дерусь. И не нахожу более достойной причины".

Мама нахваливала Сатыбалды: "Талант, талант…". Она представала непоследовательной. Для музыканта или композитора талант она считала необязательным, а литератор без дарования по ее словам не мог получиться.

Я не верил, что Сатыбалды станет хорошим писателем. Я смутно что понимал про талант, но соображал так, что для писателя быть талантливым не просто мало – ничтожно мало.

В этом соображении укреплял меня Шеф. Мама продолжала твердить:

"Талант – это все!".

Шеф заводился и выходил из себя.

– Что все? Талант – это фуфло!

Мама отрицательно вертела головой.

– Фуфло имес. Сен цумбийсын.

Почему я не верил, что Сатыбалды станет хорошим писателем?

Тогда я придавал большое значение мелочам и по ним чувствовал, что Сатыбалды ехидствует над моими братьями. Потом мне казалось, что жил он у нас, как бы делая великое одолжение. Есть порода людей, черпающих самовозвышающий торч в чужих несчастьях. Сатыбалды особь из этой породы.