Энергия накачки, сообщаемая женой, делала свое дело. Наконец супруга прибежала к Володе с последним сообщением: "Все. Они окончательно сошлись на том, что у тебя не стоит. Сейчас решается вопрос о том, какому врачу тебя показать".

Альбина с Зухрой забылись и в нарушении суверенитета личности зашли далеко. Слишком далеко. Это и поставило точку в дискуссии.

Володя снял нарукавники, запер на все замки стол и пошел на второй этаж. Подойдя к Зухре, он спросил: "Ты говорила это?".

– Говорила.

Семенов ударил ее в лицо. Ударил не то чтобы сильно, но чувствительно. "Но дело не в этом". Мужик, поднимающий руку на женщину, даже если он сильно не в себе, всегда знает, на что идет.

Володя знал, кто такой Алдояров и потому дал волю рукам.

Узнал о происшествии Чокин. Если он даже пьянство на работе считал из ряда вон выходящим делом, то, что говорить о том, что кто-то из сотрудников посмел поднять руку на его фаворитку? Директор зарычал и скомандовал начальнице канцелярии Михейкиной: "Соедините меня с милицией".

Спустя час директор опомнился и, дав милиции отбой, вызвал из отпуска парторга Лаврова: "Борис Евгеньевич, прошу внушить Семенову, что он негодяй".

Володя защищал честь мужского достоинства. Правильно или неправильно он выбрал способ защиты мужского достоинства опять же дело не в этом. В данном случае важно другое. Разведенную женщину гнетет комплекс беззащитности. И если бы Алдояров корпусом быстрого реагирования врезал Семенову, можно было бы обойтись и без Лаврова.

Так что судить о том, чего стоит мужчина единственно по его женщине, не только не корректно, но и глупо. Алдояров сделал вид, что это его не касается. Что творилось в эти дни с его женщиной, знала только она одна.

Володя и я сидели в комнате одни, когда дверь распахнулась и влетел здоровый казах лет тридцати, за ним Зухра.

– Вот он! – крикнула Зухра.

Казах схватил Володю за шкирятник.

– Убью!

Семенов не то, чтобы перетрухал, – он чуть было не навалил на науку.

Зухра вцепилась в казаха. Это был ее двоюродный брат.

– Аман, прошу тебя, не трогай его! Все испортишь! – Через месяц

Зухра защищала кандидатку. – Я тебя привела для того, чтобы он знал, что за меня есть, кому заступиться!

Двоюродный брат поднял со стула Семенова. Володю колотило как боцмана Россомаху с похмелья. Я вышел в коридор. Из комнаты напротив вылез Ерема.

– Ермек, в нашей комнате человека убивают.

– Что? – Ерема вбежал в нашу комнату.- Что?! Что?!

Он увидел, что почем и закрыл дверь.

– Этого не жалко. Пусть убивают.

Аман не убил Володю, даже пальцем не тронул.

Вопрос о том, куда приводят последствия защиты мужской чести, перенесся на лабораторное собрание с участием парторга института.

Лавров говорил так:

– Володя кандидат наук, как будто ученый. Говорят, он хорошо поет, играет на гитаре. Все вроде бы так… Но когда Шафик Чокинович вызвал меня и рассказал о ЧП, я подумал не об этике…

– Жаль, что это случилось с Зухрой, – перебила парторга Ушка.- Но

Володю довели.

– О чем ты говоришь, Таня! – возмутился Лавров. – Причем тут именно Зухра? Бить женщину низко!

– Борис Евгеньевич, я с вами согласен! – красный как рак встал

Каспаков. – Это не вспышка гнева! Володя шел с третьего на второй этаж бить женищину… У него было время подумать, успокоиться. Все он обдумал, рассчитал. Зухра живет одна… По сути он поступил подло, это удар исподтишка!

– Правильно! – закричала Умка. – Семенов – мерзавец! А ты Таня несешь достоевщину!

Встал Саша Шкрет.

– Конечно, нехорошо получилось. Но… из-з-з-з-вините… – Саша забуксовал.

– Что ты предлагаешь? – крикнула Умка.

– Предлагаю поставить Володе на вид. – выдавил из себя Шкрет.

– Какой еще вид?! – Умка тоже раскраснелась. – Саша, уж лучше бы ты помолчал.

Нападками на Семенова недовольна и Фая. Она сверкала глазами и поддерживала Ушку.

Альбина отмалчивалась.

Я сидел за одним столом с Еремой. Сзади Шастри. Мы перешептывались.

– Это не собрание, – сказал я, – а базар-вокзал между казахами и русскими.

– Конечно, – подтвердил Ерема. – С русскими сильно яшкаться нельзя.

– Почему с ними нельзя сильно яшкаться?

– Не видишь, что творится? Это, между прочим, НИИ. Если бы такое сделал где-нибудь на заводе, казах, его там бы русские правдолюбивцы с говном съели.

Ерема безжалостно прав. Русские не правдорубы. Они правдолюбивцы.

Сзади просунул голову Шастри.

– Интересно, а у Володи действительно х… не стоит?

– Нурхан, ты – лопух! – Ерема все знает. – Конечно, не стоит.

Если бы стоял, пошел бы он бить женщину?

– Да-а…, – Шастри сочувственно покачал головой и философски заметил. – Парень влетел ни за х…

Он повернулся и внимательно посмотрел на Альбину.

– Какая чудесная женщина! – сказал он и с тихой обреченностью запел. – "А без тебя, а без тебя у нас ничего бы не вставало…". Ох-хо-хо…

– Что вздыхаешь? – спросил Ерема.

– Не могу понять.

– Что не можешь понять?

– Не могу понять, как это у кого-то не может стоять на Альбину.

Володя выступил с последним словом. Говорил он по существу, но туманно.

– Она болтала про мою мужскую силу… Но кому какое дело?

Володя говорил сущую правду. Кому, какое дело? Ровным счетом никому. Алдояров отсиделся, Зухра нисколько не разочаровалась в нем.

Они продолжали, как ни в чем не бывало, дружить, лаврировать по фронту и в глубину.

Яшкаться, словом.

Суть не в них. Суть в том, что гусары денег не берут. Но то гусары. Что они кроме пиф-паф и скачек по пересеченной местности умеют? Ни от одного человека в институте я не только не услышал вопроса: "Почему утерся Алдояров?", но и не припомню, чтобы кто-то завел разговор на тему "Имеет ли право любовник быть столь гнилым, даже в том случае, если многие бабы – дуры?". Таких разговоров не было в наших стенах. Мы все как будто согласились с тем, что женатому мужчине стыдно впрягаться за, пусть хоть и любовницу, но женщину. Не положено и все. Такт и пристойность превыше всего.

Короче, НИИ не какое-нибудь болото, поручику Ржевскому делать у нас нечего. Приличия здесь блюдут.

Выстрелю в спину…

Отныне Кэт инженер группы промышленной энергетики.

Кэт женщина с понятиями, ей ли не знать, что наука держится на традициях. К 8-му марта она и приурочила прописку.

Слежавшийся за зиму снег и лед еще не растаяли. Было тепло, не терпелось порисоваться перед коллегами и я приперся на работу в обновке – югославской дубленке. Накануне вместе с норковой шапкой по большому блату отпустили ее отцу на базе Казпотребсоюза. Дубленка богатая. Настолько богатая, что в ней можно, если бы не жара, и летом ходить.

На подходе к институту поздно заметил чокинскую "Волгу". Директор вылез из машины. Я робко поздоровался, он не ответил. Он не знает кто я, но впервые смотрел на меня. Смотрел впервые не как солдат на вошь, а во все глаза, с тревожным любопытством. Почему? Потому что и на нем была точно такая же, как и у меня, югославская дубленка. Во взгляде грозного директора прочитывался немой вопрос: "Это еще что за неизвестный науке зверь осмелился прикинуться в одинаковый со мной тулупчик?".

Шел дождь, и я то и дело падал в обледенелые лужи. Прописка удалась на славу. Пьяные Кэт и я провожали до дома такого же пьяного

Жаркена.

В сумке у Кэт бутылка грузинского коньяка. Пили на берегу

Весновки, Кэт и Жаркен целовались, я как референт руководителя нового типа, зажав между ног кейс, держал наготове в руках бутылку со стаканом. Потом мы кружили на такси по городу. Теперь уже Жаркен и я провожали Кэт. Кончилось тем, что бутылку приговорили и Кэт послала Каспакова на три буквы.

– Куда пойдем? – спросил я.

– К Алмушке.

Алмушка училась вместе с нами в институте. Отец у нее полковник

КГБ, недавно переведен в Целиноград. Живет Алмушка с мамой и сестрой.