"Так надо" у Симонова служит расшифровкой понятия историческая необходимость. Иными словами, "войны без потерь не бывает".

Сталин любил шутку, но, как свидетельствуют очевидцы, в его присутствии никто не решался упражняться в остроумии.

Между тем и в Казахстане до войны находились чудики, что осмеливались шутить с Иосифом Виссарионовичем. Генеральный секретарь благоволил к народным сказителям. Точно не известно, какого конкретно проказника вдохновила всесоюзная популярность Сулеймана

Стальского и Гамзата Цадасы, только с подачи первого секретаря ЦК

КП(б) Левона Мирзояна в Москву полетела депеша примерно следующего содержания: "У нас в Казахстане такие тоже есть". Мама говорила, что старца, за которого дядя Гали Орманов с двумя другими поэтами сочинял стихи, нашли на Зеленом базаре, где он торговал насыбаем.

Задача выдать поставщика насыбая за акына облегчалась на то время решающим обстоятельством: старец русского языка не знал, как не знали казахского поголовно все те русские, кому выпало счастье встречаться со сказителем.

В войну тетя Айтпала (жена дяди Гали) часто брала с собой матушку в гости к старцу. Однажды они вместе с домочадцами сказителя встречали музейных работников Ленинграда. Мероприятие ответственное и серьезное: акын крепко дорожил нажитым после обретения признания в народе добром и капризничал, когда ему напоминали, что желанных гостей следует одаривать памятными вещами. Чтобы он не мешал при раздаче слонов и подарков, акына, под предлогом прогулки на свежем воздухе, вывели в сад, посадили на лошадь и доброволец из местных комсомольцев кружил под узду конного поэта по яблоневому саду. В это время домочадцы под присмотром спецприкрепленного из НКВД открыли кованные сундуки акына.

Ленинградские товарищи вышли в сад в бархатных чапанах и лисьих малахаях бледнолицыми баями. Старец увидел безобразие и рассвирипел.

Еще пуще налился гневом он, когда простодушные гости принялись угощаться прямо с дерева наливными яблоками. Почти столетний дедушка ругался последними словами, ерзал в седле то ли примериваясь – попадет ли он плевком с пяти метров в руководителя депутации?- то ли собираясь самостоятельно слезть с лошади и накостылять гостям, так, что алма-атинские сопровождавшие вместе с местными товарищами покатились со смеху.

Ленинградцы с яблоками в руках застыли на месте, кто-то спросил:

"Что говорит дедушка?".

– Акын горюет, – нашелся литературный секретарь сказителя, -

Говорит, как?зда?, что я такой сткрый и немощный, не могу слезть с коня и своими руками нарвать яблок для дорогих гостей.

Ленинградский руководитель перед лицом своих товарищей спросил:

"Можно я его обниму?".

– А вот этого не надо, – ответил порученец акына, – Дедушка расплачется, а в его возрасте расстраиваться вредно.

Гостям ничего не оставалось, как самим прослезиться. Стоявшую рядом с секретарем молодую работницу музея очаровал пламенный дедуля и она смахнула слезу со словами: "Он душка".

Был еще случай, когда языковой барьер помог преодолеть другое недоразумение. Единственному сыну старца принесли повестку из военкомата. Отмазывать наследника от фронта надо с выездом на место и акына с секретарем привезли к райвоенкому. Дедушка стукнул посохом о пол и заговорил, как запел:

– Сталин с Гитлером дерутся? Пускай они друг друга поубивают! Сын мой причем?

Русский военком завороженно слушал, слушал, и спросил: "Что он говорит?".

Литературный секретарь отца всех ленинградцев – сущий Алдар Косе

– ответил:

– Он говорит, как жаль, что у него нет еще одного сына, а то бы и его с удовольствием отправил в РККА.

Офицер только и сказал: "Сознательный дед. Но единственным сыном любимца народа мы не можем рисковать. От армии мы его освободим".

Там, где резной палисад…

С Димой из института металургии всегда интересно.

Металлургический "Песняры" мужик шебутной, на музыке не играет, не поет, но охотно и много размышляет вслух.

– Прочитал книгу Чарли Чаплина "Моя биография". Чаплин пишет, что

Герберт Уэллс стыдился своего простонародного происхождения. Сам

Чарли Чаплин уверяет: жизнь обитателей лондонских трущоб – это не жизнь. Ему, видите ли, ненавистна грязь рабочих кварталов, в которой прошло его детство, – Димка сплюнул на пол, – Уэллс и Чаплин может и великие, но они не люди. Людишки…

– Искусство принадлежит народу? – вопросил "Песняры" и сам же ответил. – Безусловно. Но что у нас за народ? Возьмем Шаляпина и

Анну Павлову. Федор Иванович по молодости бурлаком тянул на плече баржи по Волге, а эта… попрыгунья – дочь солдата и прачки. Мы водим вокруг них хороводы, и того не замечаем, что они забыли из какого говна вылезли. Сбежали из страны, предали Родину, наплевали на простых людей… Быдло.

В какой семье вырос Димка – с Шефом мы не интересовались. Он женат, сын заканчивает школу. Дисер у "Песняры" давно готов, но с защитой тянет. Много курит, пьет, не закусывая.

Наши дети ругаются матом… Нас самих уже не осталось…

Матушка не Чокин и о том, что главный человеку враг он сам, если и слышала, то говорила только о врагах внешних. Кто конкретно был ее врагом? Только те, кто пытался укусить ее словом. Естественно, она знала, почему стараются вывести ее из себя. Независимость мамы при том, что творилось в ее семье, вызывала у окружающих не только вопросы.

Ее есть за что и много критиковать. Однако не было ни единого случая, когда бы мама злорадствовала по случаю побочных неприятностей недруга. Она вполне удовлетворялась растерянностью противника. И когда если и говорила: "Так тебе и надо!", то только в разговорах с собственными детьми.

Она бывала разозленной, свирепой, но злобной – никогда.

Мама нехорошо говорила о дяде Абдуле, вспоминала, как он натравливал на нее мать папы.Разумеется, матушка не забыла, что сказал в 69-м на Правлении СП Духан Атилов про Ситку. Но самоубийство Ревеля она пропустила мимо ушей, ни словом не отозвалась, не сказав и обыденного: "Кудай сактасын".

Уходит в ночь отдельный

Десантный наш десятый батальон…

А пока настал черед немного рассказать о других, кроме уже известных читателю Сатка, Карашаш, Галины Васильевны Черноголовиной,

Ислама Жарылгапова, Фирюзы и тети Софьи, соседях по дому.

На первом этаже, прямо под нами, живет литератор эпического жанра

Бахадур Кульсариев с женой Балтуган и тремя сыновьями. Бахадур недоволен тем, что он лауреат Госпремии республики живет на первом этаже, а рядовому переводчику квартиру дали на втором. Недоволен и постоянно об этом жужжит. Балтуган не жужжит, она верещит, особенно когда кто-нибудь из вошедших в подъезд забудет вытереть ноги о расстеленную на входе мокрую тряпку.

Особенно выходит Балтуган из себя, когда пробирается пьяный домой

Шеф. "Алкаши!" – на весь подъезд орет жена поэта.

Балтуган с 1939 года, родилась и училась в поселке под Алма-Атой.

Бахадур преподавал у нее в школе казахскую литературу, там и завязался роман учителя со старшеклассницей. У Балтуган хорошая фигура, сама по себе чистюля. Порядку в ее доме завидует Ситка

Чарли. "Мне бы так драить квартиру", – с завистью говорил он о чистоплотности Балтуган Ситка.

Мама остерегалась пререкаться с женой Бахадура. Если Балтуган нарывалась на скандал, матушка звонила земляку Бахадура Джубану

Мулдагалиеву: "Джубан, скажи Бахадуру, чтоб призвал к порядку жену".

Чем еще кроме развязности примечательна Балтуган? Пожалуй тем, что так, как она, никто из встречавшихся мне в жизни мыркамбаек, так люто не ненавидел русаков. Что сделали ей русские? – она не говорила. Чуть что зайдет речь о русаках, так Балтуган делилась с соседками мечтой детства: "Бир кунде барлык орыстарды куамыз".

Возле дома, по Джамбула ремонтировали дорогу и асфальтоукладчики перегородили улицу. Чтобы машины не ездили в объезд мимо подъездов,

Балтуган с детьми поставила перед нашим подъездом детскую горку.