Другое здесь.
"Гляжусь в тебя, как в зеркало…". Более всего городские казахи приплывают от гримасничания аульных казачат. Мамбет в
Алма-Ате как будто предупреждает нас: а вы, друзья, как ни рядитесь, все ж никуда вы не годитесь, переродиться вам не дано. Горожане злятся на перемигивание, потому как обреченно чувствуют: никуда мы не убежим от первородства.
Примерно, как трагедия Гарибяна и Сарториса из "Соляриса".
Биологически сильные аульчане знают, чего хотят, цели их конкретны, ясны. Про то, что цыплят по осени считают, тот же
Кочубей, сын министра геологии, наверняка слышал. Но сердцем принять, что мамбы как носители народной добродетели, к тридцати-тридцати пяти годам обставят его по всем статьям, не в силах.
"Уже тогда было заметно отличие в поведенческих признаках между горожанами и прямыми потомками шаруа. Первые, жившие с папами и мамами в, сносно, по тому времени, благоустроенных квартирах, пребывали в сравнении с нами в тепличных условиях. Жизнь на всем готовеньком – явление временное и в будущем таит опасность оказаться беспомощными в критические моменты жизни. Аульные ребята приезжали в город с конкретной задачей добиться определенной цели.
Целенаправленные, без смущения перед языковыми, разного рода другими, психологичесикими барьерами, они, в большинстве своем, оказывались готовыми встретить испытания без риска пасть духом. И такую закалку через самостоятельную, оторванную от родных мест, борьбу за место под солнцем далеко не вся городская молодежь способна пройти без потрясений. Ходило мнение, что сельская школа по определению не в состоянии дать своему выпускнику шанс удержаться в стенах института. Но это мнение лишь усиливало старательность аульчан, принуждало их больше, нежели горожан, дорожить званием студента.
Впрочем, попадали в вытрезвитель и те, и другие, и примерно равными составами и в одно и то же время – в роковой день обмывки стипендии.
Еще был мучавший и ту, и другую сторону вопрос: "Из чьей среды вырастает больше преступников?". На это у сельчан был один ответ: "Конечно же, дети министров".
Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
Жроне, Кемпилу, Кочубею не приходит в голову принять вызов и по-честному, на равных посостязаться с приезжими в чем-то другом. Им сподручней набить морду. Кто бы нас примирил с действительностью?
Человек изо всех сил желает пожить во взрослой жизни, так, как примерно пожил в детстве сын министра, хочет поменять местами времена биографии. Здесь ли корни пробивной целеустремленности аульчанина? Если нас разводит по разным местам детство, то именно так. Но вопрос не в том, – возможно ли в принципе замещение воспоминаний? – а в том, почему и кто в действительности виноват, что у всех нас разные воспоминания?
В самом деле, не родители же наши виноваты.
Целенаправленность хорошо стыкуется с гордыней. Род, к которому имели и имеют честь принадлежать М.М. и Заманбек Нуркадилов отмечен печатью особого характера. Среди южан род "албан" до революции славился воинственностью, в наше время власть обстоятельств не позволяет шибко распространяться о том, что ты, как есть батыр, но промеж собой карьерные казахи, обсуждая перспективы роста
Нуркадилова, в первую очередь вспоминают о его корнях. Ты забыл про модистку из Марьиной рощи?!па
Заманбек начинал прорабом на стройке.
"Надо чтобы кто-то за тебя при случае замолвил слово. – вспоминал в 1996 -м году Нуркадилов. – Хорошо, если это люди искусства. К ним начальство прислушивается. Я шел на квартиру к народной артистке Р. с ящиком метлахской плитки. Говорил:
"Я, Заманбек, простой прораб… Примите кафель в знак уважения". Кто может возразить против метлахской плитки? Сидим на кухне, пьем чай. Никакого флирта, одно уважение… На всех артистов метлахского кафеля не хватит. Я к примеру говорю… К другой артистке несешь индийский линолеум. Тоже хорошая вещь, дефицит… Вот так я и заявлял о себе".
К людям искусства начальство может и прислушивается, но не всегда их слова считает обязательными к исполнению. Вот потому-то не только певицам и актрисам угождал прораб почтительностью и расторопностью.
Институтский товарищ Заманбека Булат Н. женился на дочери замминистра жилищно-коммунального хозяйства Кисанова. Айтымбек
Кисанов в республике личность известная. Прежде всего тем, что из близкого общения с Кунаевым извлекал выгоды для совершенно посторонних ему людей, чем и заслужил негласную должность главного кадровика в Казахстане.
"Из всех старых друзей Димаша Ахмедовича, пожалуй, ближе всех ему был Айтымбек Кисанов. Кисанов не занимал высоких постов…
Повел дружбу с Кунаевым он еще с довоенных лет. Много чего произошло за эти годы в судьбах старых друзей. На первый взгляд, при разновеликих положениях Кунаева и Кисанова, дружбой их отношения назвать трудно. Чего лукавить, обычно неравный альянс порождает неискренность, подыгрывание самолюбию всемогущего патрона…
Старый друг Кисанов, формально отдаленный от непрекращающейся борьбы за власть, не искавший прямой выгоды от дружбы с главой республики, если чрезмерно и нахваливал Димаша
Ахмедовича, то делал это для поднятия духа товарища и, чтобы там не говорили, от чистого сердца".
Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
Тетя Шафира вращается в кругу влиятельных женщин Алма-Аты. Она знакома с Зухрой Шариповной, женой Кунаева. Неплохо знает она и жену
Кисанова. Мамина подруга говорит, что главные кадровые вопросы в республике решают именно жены Кунаева и Кисанова.
– Делают на кухне эти две татарки чак-чак и обсуждают, кого куда поставить. – рассказывала тетя Шафира.
Так ли это в действительности, никто точно не знает, но иные жены существуют не только, чтобы стирать мужьям рубашки.
…Строительный дефицит Кисанову не нужен – он сам на нем сидел.
Прораб Нуркадилов покорил коммунальщика силой стремления. Такое кому угодно понравится.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Пил росу, валялся на траве,
И зверье, – как братьев наших меньших -
Никогда не бил по голове…
Жрона и Кемпил дети артиста Казахского ТЮЗа и одно время соседствовал с ними наш Сатыбалды. Писатель дружит с отцом Кемпила и
Жроны, заходит к ним в любое время. Братья Кулунбаевы уважают дядю
Сатыбалды и в отсутствие родителей развлекают гостя как могут.
В тот день Жрона, никому ничего не сказав, с утра ушел неизвестно куда. Денег не было, Кемпил с Кочубеем и Сашкой Гордеем смотрели телевизор, когда в квартире Кулунбаевых нарисовался Сатыбалды.
– Джигиттер, ким арак шед? – весело спросил писатель.
Сатыбалды мог и не спрашивать – алатауские ребятишки завсегда готовы к несению нагрузки. Выпили, писатель расслабился и вновь раскрыл кошелек. Пока Кемпил бегал в магазин, Сатыбалды расспрашивал молодежь за жизнь, рассказывал о себе. Литератор не знал, что
Кочубей уважителен к старшим до определенной границы, и уж если поддаст, то весь превращается в слух, будто только и ждет осечки от собеседника. Писателю бы помолчать до возвращения Кемпила, но он потерял чутье и немало удивился, что Кочубею с Гордеем его имя и фамилия ни о чем не говорят.
– Главное, что ты мужик путевый, а остальное нам по херу, – успокоил литератора Сашка Гордей.
– Как по херу? – вскочил со стула Сатыбалды. – Щенок, ты с кем разговариваешь? Я лауреат Государственной премии…
Гордей ухмыльнулся, Кочубей попробовал внести ясность:
– Мужик! Сиди тихо, не выступай!
Гость поздно понял, что главная награда для писателя не премия, а признание народа и оскалился:.
– Что-о? Акенын аузын сыгиин!.
Кочубей, ни слова не говоря, плавной тычкой уронил Сатыбалды на пол. Вернулся с водкой Кемпил, писатель еще минут пять пытался самостоятельно подняться, тяжело вставал и так же, сложившимся циркулем, тяжело падал.
– На фига ты его! – заныл Кемпил. – Пахан ругаться будет!
Кочубей не изувер какой-нибудь и сам догадался, что переборщил.
