"На Первое мая поехала я к подружке Вальке кататься на велосипеде, – рассказывала Лариса. – Мне было

14… Дура дурой. Нацепила желтую мини-юбку, белую, из гипюра, маечку, туфли лодочки. Вышла из дома вся из себя… Катались у центрального входа в парк

Горького…

Подошли пацаны… Малолетки. Че, да, как… Короче, познакомились. Подруга уехала. Я пошла с пацанами в какой-то дом в частном секторе. Во дворе гады напоили меня… Эти… Было их человек восемь… Пустили на хор… Приходили новые пацаны, щеглы пропустили через меня всю улицу…

Третьего мая в школу, а эти… не отпускают. Пришла домой пятого… Завалилась спать, а утром мать мне в лицо мини-юбкой.

Юбка вся в засохшей… Получила я п…лей от матери, да и ушла из дома.

Неделю ночевала в подвале вашего писательского дома… Потом что… Потом в каких только постелях не перебывала… Опомнилась через два года…

Вот так-то… Потом Королихин объявился. Сделал мне пацана… В вечернюю школу ходила… Ходила, да бросила. Пошла на швейную фабрику… Подучилась, перешла в женское ателье…

На районе захожу только к Лариске Богданихе, да к

Наташке Голове. Наташку я люблю… С сестрой ее

Танькой в детстве мы цапались. Сейчас ниче…".

Танька Голова под стать Кирилловой. Она хоть напропалую и катает мужиков, – для чего необходимы задатки к изворотливости, – но со своими тоже не врет.

На день рождения Магды Лариска Кириллова пришла с двумя пузырями водки. Сначала пили втроем, потом подошли с поздравлениями Марат

Кабдильдин, Удав.

Бухло кончилось, Лариска дала деньги и Магда пошла в лавку на

Джамбулке. Когда хозяйка вернулась, на кухне были только Марат с

Удавом. В примыкавшей к кухне комнате хозяин дома раскраивал белошвейку с микрашей.

Магда разоралась на подругу. Досталось и Иржику: "Кобелина подлый!".

Кириллова, опустив глаза, оправдывалась: "Голова, прости…

Пьяная я…". Иржи Холик пригнул голову, а хватанув стакан водки, пришел в себя и давай горланить:

– Руссише швайген! Молчать! Зиг хайль!

Марат Кабдильдин и Удав подхватили:

– Зиг хайль! Зиг хайль! – кореша стучали кулаками по столу. -

Мольчать!

– У, еб…тые… – проворчала Магда и принялась потрошить утку.

День рождения никто не отменял, неделю назад Голова объявила по району, что 4 июня гостей ждет плов.

К вечеру воспитательница детдома привезла Славку. Сыну Головы 10 лет. Иржи Холик жалуется на пасынка: "Ишак тупой! Двух слов связать не может". "Славка не тупой, – уверяет Керя (Кирилл). – Его затравили детдомовские старшеклассники". Еще Кирилл говорит: "Как раз из таких обиженных, как Славка, хорошие менты получаются".

Керя прав. Именно на старшеклассников жалуется иржиковский пасынок.

– Мамка! – хнычет сын. – Старшие пацаны вывешивают меня за ноги из окна.

Дети есть и у Валея с Кириллом.

Валей живет с отцом. Он у него инвалид войны. По утрам я вижу его в очереди у газетного киоска, отец Валея приходит за "Красной звездой". Жена вместе с сыном от Валея ушла пять лет назад..

Керя живет с отцом и матерью. Жена от него не ушла, она у него в дурдоме. После замужества у нее развился МДП

(маниакально-депрессивный психоз), позднее погнала так, что дома держать не стало никакой возможности. От нее у Кирилла дочка.

Девушка сейчас в Коксуне – женской колонии строгого режима под

Карагандой. Дочка с раннего детства росла оторвой и когда за ней в первый раз пришли менты, то Кирилл не удивился. Как будто наперед знал, какая суждена дорога единственному ребенку.

– К этому все и шло. – рассказывал Керя.

Дочка крутнулась на зоне дважды, мотает третий срок, в Коксуне на положении Маши (главаря). По всему, сидеть ей там до глубокой старости.

Не везет Кириллу. А почему? Об этом корефан не задумывался.

"Снег кружится, летает…" – когда в настроении поют Голова с сестренкой Таней.

Сегодня день рождения Магды, самое время в начале лета взгрустнуть о снегопаде. Керя не привык унывать и вместо поздравления, отбивая ладонями на столе ритм, поет песню юности:

Волны ласкают усталые скалы,

Мариджанджа, Мариджанджа,

Где же ты?

Где?

Цветок душистых прерий…

Меня позвали к городскому телефону.

– Звонили из больницы. – сказала мама. – Улана отпускают домой.

– Хорошо.

– Врач просила, чтобы за ним кто-то пришел.

– Сейчас схожу.

После побегов Ситку перестали выписывать в отпуск без сопровождающего.

Я вернулся в комнату. Пока я разговаривал по телефону, успела прийти Умка. Она разговаривала с Мулей.

– Течет кран на кухне… – пожаловалась Умка. – Еще у меня в зале карниз на соплях висит…

– Я приведу мастера. – сказал я.

– Какого мастера?

– Есть тут один. Починяет все подряд. По профессии юрист и хобби у него хорошее.

– Какое у него хобби?

– Слесарь-гинеколог.

– Что ты говоришь? – Умка захихикала. – Где он?

– Да вот он, – в комнату вошел Гуррагча. – Легок на помине.

– В самом деле? – Умка оглядывала монгола. – Как тебя зовут?

– Хали.

– Ты починишь мне кран на кухне? – Умку словно током прошибло, она впилась глазами в Гуррагчу.

– Починю.

– Бектас, приходите к девяти.

… Шестое отделение дурдома в одноэтажном бараке во внутреннем дворе республиканской психбольницы. Огорожено рабицей, во дворике садовые столики, скамеечки.

– Улан, вот тебе аминазин, трифтазин. – женщина лет сорока с простым, чистым лицом перекладывала перед Ситкой пакетики с лекарствами. – Тизерцин принимай перед сном. Не забудешь?

– Здравствуйте.

– Вы кто будете? – лечащий врач Ситки Чарли внимательно посмотрела на меня.

– Я брат Улана.

– Брат? – докторша по-домашнему улыбнулась. – Как хорошо, что у тебя Улан есть брат Правда?

– Правда, – Ситка исподлобья смущенно смотрел на меня и врача.

– Меня зовут Нина Ивановна. – сказала врач и положила руку на ладонь Ситки Чарли. – Уланчик, обещай мне, что больше не будешь убегать.

Странная женщина Нина Ивановна. Таких врачей больные не боятся.

Ситка махнул головой.

Мы вышли за ворота больницы. На трамвае до дома две остановки.

Надо спускаться до Шевченко, я не хотел, чтобы кто-нибудь с работы увидел нас вместе.

– Пойдем пешком.

– Пошли.

– Ситка, ты больше не побежишь?

– Не побегу.

– Ты что, не соображаешь? Матушка из-за тебя два месяца не спала.

Пожалей нас.

Брат кивал головой и так же, как и пять минут назад, в шестом отделении, смущенно улыбался.

На кухне с мамой Магриппа Габдуллина. Соседи Ситку любят.

– Улан-жан, – сказала Магриппа. – Денсаулык калай?

В последнее время Габдуллина не выходит из нашего дома. Что ей нужно?

Летний дождь…

Гуррагча пришел без инструментов и за пять минут справился с краном на кухне. Дюбель для карниза вбил в стену вообще за минуту..

Умка в сарафане ходила по квартире и размышляла вслух о том, чтобы еще предложить к ремонту.

– Кончил? – спросил я монгола и скомандовал. – А теперь дуй отсюда.

Гуррагча захлопнул за собой дверь, я припал губами к оголенному плечу Умки.

– Не трогай меня! – завопила подружка Карла Маркса и выскочила из дома.

– Стой! – я побежал за ней на улицу.

– Хали! – прокричала в глубину аллеи Умка.

Удалявшийся в темноте монгол остановился.

– Что случилось? – Гуррагча подошел к нам. Он не щерился и был сдержанно серьезен.

– Не уходи. – Умка глядела на монгола как сестра на старшего брата.

Гуррагча перевел узенькие глазки на меня. Он все просек, но продолжал ломать комедию про непьющего сантехника.

Вот и верь после этого людям!

В городе жара. Пельмень раздобыл для меня немного аэрофлотовских салфеток. Обтираю ими папу. Он сильно потеет. Купать его надо почаще, хотя бы через день. После ванны и кожа дышит, и кровь разгоняется. Купать через день не получается, если только после маминых напоминаний вывожу отца на прогулку раз в неделю.