– Не надо было этого…

– Слушай дальше, – перебила меня Таня. – Она сказала, не уговаривайте. Еще она говорит, что директору обязательно доложит. Но это пол-беды.

– Что еще?

– Я была у Зухры. Она мне и рассказала, с чего это главбухша полезла не в свое дело.

– Та-ак.

– Ахмеров зашевелился… Он то и науськал главбухшу. Сам он собирается до возвращения Чокина из командировки поставить на партбюро вопрос о пьянстве в рабочее время парторга.

– Вот оно как! Темир, что, Чокина не боится?

– Боится не боится, но Чокин будет поставлен перед фактом.

– Руфа говорит, что Жаркену надо просто в понедельник выйти на работу и вести себя как ни в чем ни бывало.

– Хорошо, конечно… Но думаю, теперь Темир и главбухша ни за что не отступятся.

– Из резерва на руководство Жаркена выкинут. Плохо.

– Надо что-то делать.

– Ты интересная. Что мы можем?

– Ты что? – Ушка сверлила меня синими глазами. – Бросишь его?

– Брошу, не брошу, какое это теперь имеет значение? Кто я такой?

И ты кто такая?

– Дело не в том, что мы с тобой ничего не можем сделать, – медленно проговорила Ушанова.- Нельзя человека бросать, когда ему плохо.

"Он заслужил это, – подумал я. – Ушанова идеализирует Каспакова не только как аспирантка. Жалостливая она".

Конфетки-бараночки,

Словно лебеди-саночки…

В субботу весь день падал снег. Из дома я не выходил. Шеф съездил к Джону и Ситке. Вечером пришел Большой. Тесть Эдьки позвал к себе отметить праздник. Втроем, Света (жена Эдьки), Большой и Шеф пошли в гости.

В Лейк-Плесиде наши хоккеисты в решающем матче проиграли сборной

США. Американская команда набрана наспех перед Олимпиадой, из студентов. Как могло произойти, что победоносно наигранный состав не смог справиться с самодеятельными пацанами?

Утром разбудил Шеф.

– Пойдем ко мне.

В запылившееся окно детской било Солнце. На улице таял вчерашний снег. Шеф лежал на топчане, обхватив затылок руками. На полу, среди вчерашних газет стояла, укупоренная пластмассовой крышкой, литровая банка с темной жидкостью.

– Я принес смородиновое вино. Попробуй.

– Откуда вино?

– Юра, тесть Большого дал.

Я сделал несколько глотков.

– Хорошее вино.

– Вино высшее.

– Позавчера с матушкой были у Валеры, – я поставил банку на пол.

– Плохой он… Парализован почти полностью. Еще у него…

– Не рассказывай. – Шеф потемнел лицом..

Надо о чем-то говорить и я рассказал ему о Каспакове.

– Ты зря смеешься над Жаркеном. – сказал Шеф. – Он правильно очкует. – Он потянулся за банкой. – А ты сам что?

– Сам что? – переспросил я и ответил. – Ничего. Думаю добивать дисер.

– Все же решил защищаться?

– Надо.

– Э-э… – Он отпил вино, причмокнул языком. – Самый цимес.

Детскую Шеф называет пеналом. Всего-то размещались в комнате книжный шкаф с топчаном и пара стульев. У топчана разболтались крепежные болты. При каждом повороте набок Шефа лежак со звуком стукается о стену. Сейчас брат лежал, глядя перед собой с мечтательными глазами.

Шеф вновь обхватил затылок руками.

– Эх, какие у меня кенты! Таких кентов, как Коротя и Мурка, ни у кого нет…

– Да…

– Вчера съездил в больницу. Джон хороший. А Ситка… Ситка меня рассмешил. Опять целовал руки Людмиле Павловне.

– Нуртасей, ты… Не могу я к Джону ходить.

– А тебе и не надо к нему ходить. – сказал, потягиваясь, Шеф. -

Джона с Ситкой я взял на себя. Подай-ка мне сигарету. – Он сделал две затяжки. – Только будь осторожен. Ты давно уже большой, но все равно будь осторожен.

– Это ты будь осторожен. Ходишь и не смотришь себе под ноги.

– Это я то не смотрю себе под ноги? – засмеялся он. – Э-э, дорогой… Я все кругом секу. Со мной никогда ничего не случится. Я за тебя боюсь.

– Что за меня бояться? Из дома почти не выхожу.

– Мы с тобой остались вдвоем.

Что он говорит? Шеф и я остались вдвоем? А как же Ситка, Джон,

Доктор? Нурлаха?

Словно отвечая на мое немое удивление, Шеф растер сигарету о дно пепельницы, вновь откинулся на подушку и сказал:

– Доктор говнит на каждом шагу. Лажает нас… Связался с этой коровой…

– Ты его давно видел?

– Неделю назад. Он приезжал с Надькой к Меченому. – Шеф прокашлялся. – Работает сторожем на эмвэдэвских дачах.

– Он знает, что папа болеет?

– Наверно знает. – Глаза у Шефа сузились. – Бисембаев п… ему дал.

– Какой Бисембаев?

– Ты его не знаешь. Мурик Бисембаев, щипач есть один.

– Знаю я его.

– Знаешь? – Шеф исподлобья взглянул на меня. – Откуда?

– Видел, как он у "Кооператора" лет десять назад ошивался.

– Точно он. – Шеф еще больше помрачнел. – Мне Меченый рассказал… Доктор побуцкал Надьку, а Бисембаев вступился за нее и дал ему п…

Я молчал.

– Доктор говно, но он мой брат. Вот я и отп…л Бисембаева. Так отп…л, что он надолго запомнит.

– Что делает Бисембаев у Меченого?

– Живет. Месяц назад откинулся, квартиру матери менты забрали себе.

Бисембаев живет у Меченого? Что-то екнуло во мне, проняло изнутри холодом. Бисембаев опасен, ох, как опасен. Я вспомнил сцену на скамейке у памятника генералу Панфилову. Он коварный. Бисембаев – зверек. Сказать Шефу? Но как оформить предчувствие в слова?

Я промолчал

– За брата я п…л и напропалую буду п…ть этого Бисембаева. -

Сказал он и оторвал голову от подушки. – Ты слышишь?

– Нет. А что?

– Кажется, Колобок зовет.

– Послышалось тебе. Спит матушка.

– Я тебя прошу… Ты когда поддашь, то запираешься на ключ, открываешь окно. Колобок понтуется… Боится, что простудишься.

Пожалуйста, не открывай окно.

– Хорошо.

– Ладно. – Шеф поднял с пола газеты. – Иди к себе. Я почитаю.

Сверхмаленькие люди не столь порочны, сколь дальнозорки. Я не предполагал насколько Шастри честолюбив. Сегодня он ждал меня с новостями.

– С утра вызывал Ахмеров… – переминался шалунишка.- Сказал, что

Каспаков п…й накрылся.

– В каком смысле?

– Ты не в курсе? Послезавтра партбюро разбирает персональное пьянство Каспакова.

Персональное пьянство? Шастри юморист.

– Что-то такое следовало ожидать.

Шастри раздул ноздри.

– Его и из завлабов попрут.

Каспаков не может выйти из пике, боится показаться на работе.

Совсем недавно его самого почти все боялись, боялись, вплоть до замдиректора. Только почему шалунишка сияет именинником? Неужели…?

– Ахмеров обещал тебе его место?

Шастри заулыбался.

– Он сказал, что будет говорить обо мне с Чокиным.

Ахмеров время не теряет, в открытую вербует пятую колонну.

Напрасно Таня Ушанова в минувшую пятницу уговаривала главбухшу не возникать. Уговоры дали понять бухгалтерше, что, пригрозив разоблачением парторгу, она сломала Каспакова.

– К приезду Чокина Жаркена освободят из парторгов, – Ушка подтвердила слова шалунишки.

– Знаешь, что мне сказал Нурхан? – Я хочу вернуть Таню к реальности. – Ахмеров пообещал ему место Каспакова.

– Брось чепуху городить.

– Сама погляди, Ахмеров кроме Каспакова ненавидит в нашей лаборатории и Кула. Остается Нурхан.

– Слышать ничего не хочу про Нурхана. Ты мне лучше скажи, как

Жаркена из запоя вывести?

– Коминтерн – это трудно.

– Если он сейчас же не остановится, Жаркена за неделю и из партии выгонят.

– Все-таки быстро Ахмеров положил его на лопатки.

Я не мог не отдать должное напористости гидротехника. Примитивно и быстро. Причем, не вступая в открытое столкновение.

Для Каспакова плохо, не только то, что он не показывается на работе. Вдвойне плохо, что в командировке Чокин. Будь директор на месте, он в два счета поставил на место главбухшу, шелбанул бы по устремлениям Ахмерова покончить с пьянством коммуниста Каспакова.

Как все просто и быстро. Не мечтал директор о таком преемнике, но порядок есть порядок. К своему возвращению Чокин будет поставлен перед фактом.