Родителям взбрело меня и Джона пристроить в интернат. С моим зачислением в инкубаторские возникли проволочки: в Гороно перенесли мой прием на начало Нового года и в казенном доме нашлось место только для Джона. Родители уговаривали его потерпеть полгода, а там, мол, по получении квартиры Джон вернется домой и будет учиться в обычной школе. Джон не упрямился. Не в жилу при живых родителях, хотя бы и на полгода становиться инкубаторским, но раз надо, так уж и быть, – он согласился потерпеть. С другой стороны, вздумай Джон артачиться, родители все равно бы добились своего.

Джон приходил домой на воскресенье и рассказывал о царящих среди инкубаторских порядках. Рассказывал он смешно, но при этом было заметно, что Джона не на шутку тяготит пребывание среди обиженных детей. Интернатовские все равно, что детдомовские и сколько им не говори, какие они хорошие, но так или иначе все они как один проникаются мыслями о том, что в реальности никому они не нужны.

Мама успокаивала Джона, говорила, что в действительности это не так, Джон в ответ в задумчивости молчал. По глазам было видно, что временное удаление из дома приводило его к преждевременным открытиям.

Но пока до перевода Джона в интернат оставался месяц, мама повела меня в музыкальную школу. В музклассе за низеньким пианино "Шольце" меня экзаменовал худощавый, с нервическим лицом, русский мужчина лет тридцати.

– Так… Повтори за мной. – он несколько раз хлопнул в ладоши.

Прохлопал я как умел. Преподаватель удивленно посмотрел на меня и маму.

– Теперь попробуй за мной напеть вот это.

Спел я громко и с чувством. Так громко и задушевно я никогда еще не пел. Экзаменатор задумался и заиграл на фано мелодию.

– Сможешь повторить?

Почему бы не повторить? Я открыл рот: "Та-та-та-ту-ту-а-а-я".

Получилось что-то вроде "абарая-а-а".

Музыкант взял сигарету, вздохнул и закурил.

– У вашего сына что-то со слухом…

– Да-а…- согласилась мама.

– Вы меня не поняли. – Мужчина отвел глаза в сторону и сказал. -

Он нам не подходит.

Матушка качнулась на стуле. Стул скрипнул, мама внимательно изучала музыканта.

– Как не подходит?

– Кроме того, что у него нет слуха, – преподаватель твердо и уверенно смотрел на маму, – ваш сын полная бездарность.

– Фуй…! – Матушка отмахнулась и облегченно выдохнула. – Ничего, научится.

– Научится?! Да вы что? – Музыкант терял выдержку. – У нас учатся одаренные дети. Мест не хватает и мы отказываем в приеме способным… А вы привели… – Преподаватель сочувственно посмотрел на меня. – Талант нужен! Понимаете, талант!

– Талант? – мама легкомысленно усмехнулась. – Ерунда… Сын мой научится.

– Да никогда он не научится! – Музыкант перестал владеть собой. -

Этому нельзя научиться! – отчеканил экзаменатор.

Тут то мама все и поняла.

– Вам звонили из Совета Министров?

Преподаватель кивнул: "Звонили".

Мама подалась вперед, стул вновь скрипнул, и наставительно сказала:

– Молодой человек, не шутите со мной. Понятно?

Преподаватель оказался слабак и позвал на помощь директора школы.

Директор пришел и тоже отказался шутить. В школу меня приняли.

Мы шли через парк к автобусной остановке и я, представив, что меня ожидает в сентябре, заныл: "Мама, ничего у меня не получится".

– Не бойся. Трудись и все получится.

– Сказал же учитель: талант нужен.

– Что понимает учитель? Надо только хотеть и трудиться.

На даче первым узнал о новости Шеф.

Я попытался рассказать, как все произошло.

– Сказали, что я плохо слышу.

Он ни капли не удивился моему зачислению

– Приняли? – и, дав мне шелбана, успокоил.- Не трухай! Бетховен тоже был глухопердей.

Мама торжествующе всплеснула руками.

– Бетховен глухопердя болган? – переспросила она и мстительно сощурила глаза. – Ба-а-се… А-а…Подлес…

– Кто подлец? – спросил Шеф.

– Анау…Школдан… Издевался надо мной… Ла-адно…Я ему покажу.

Шеф обнял матушку.

– Не выступай. Ему, – он кивнул на меня, – там учиться.

Учиться в музыкалке не пришлось. Добираться из школы до Дома отдыха было не просто – в музыкальную я не успевал.

Я вернулся к себе в "В" класс. Галина Федоровна посадила меня с новеньким. Им был Кенжик, ворчун и большой фантазер.

Иногда папа заезжал за мной на дежурной машине. В тот вечер я сам пришел к нему на работу. Папа дежурил и после восьми за нами должна была прийти машина.

На лифте поднялись на пятый этаж. В комнате дежурного отец показал на телефоны. Городской, вертушка, ВЧ.

– Что такое ВЧ?

– Высокочастотная связь. Смотри: сейчас сниму трубку и за десять секунд мне дадут Москву.

– А Ташенев где сидит?

– В соседней комнате.

– Можно посмотреть?

– Нет. Туда нельзя.

Если я добирался до дачи на автобусе, родители встречали меня на остановке. На улице темно, а внутри Дома отдыха над дачными дорожками горели фонари. Яблоневые аллеи третьего Дома отдыха

Совмина заметала осень. Мы шли и я рассказывал папе о том, что к

7-му ноября в классе начнется прием в пионеры. Галина Федоровна ушла от нас в другую школу. Новая учительница Тамара Семеновна может и хороший человек, но неизвестно назовет ли она меня среди первой группы вступающих в пионеры.

Я подслушал разговор мамы с соседкой. Оказывается, у мамы имелись причины оставаться недовольным папой. Соседке – жене помощника

Ташенева она говорила:

– Твой Жансултан кандидат наук. И этот – она назвала незнакомое мне имя – тоже кандидат. А Абдрашит не кандидат.

Какой из папы кандидат наук? У отца образование четыре начальных класса и рабфак. Неужто мама собиралась погнать папу доучиваться в институт?

Отдыхающие разъехались по городским квартирам. Мы остались дожидаться переезда в Доме отдыха.

В студеном безмолвии третьего Дома отдыха Ситка ощущал себя

Тарзаном. Седыми утрами ноября он спускался купаться в водах Малой

Алма-Атинки. У матушки обмирало сердце: "Улесын!" Папа же вообще терял дар речи. Речка покрылась тонким ледком. Принесенная Ситкой

Чарли вода долго оттаивала в ведрах от мерзлого крошева.

На дачу приехали мамины земляки – близкие родичи Ташенева. Они не знали, как попасть в резиденцию Председателя Совмина. Мама объяснила, что это невозможно и вообще не надо мешать Жумабеку.

Земляки не унимались и просили только показать где дача Ташенева.

Там, мол, сами разберутся с родичем. Мама послала Доктора показать землякам дачу Ташенева.

Поздно вечером Доктор вернулся. С земляками ему удалось проникнуть в загородную резиденцию Ташенева. Он в деталях и красках рассказал об увиденном на даче Председателя.

– Дом с колоннами… Шикарный кинозал… В комнатах офигительный запсилаус… После обеда приехал начальник ХОЗУ Бабкин и давай бегать вокруг тети Батес… На "Чайке" из вас кто-нибудь катался? То то же. А я прокатился…

Не прожевывая, я проглотил рассказ целиком.

На следующий день на школьном дворе я в лицах описывал одноклассникам о том, как гостил на даче Председателя Совета

Министров. Пацаны слушали и переглядывались. Увлекшись, я не заметил, как в метрах десяти-пятнадцати от меня у баскетбольного щита с мячом в руке стоит Шеф. Я взглянул на него, осекся было, но меня уже трудно было остановить. Брат внимательно и с интересом смотрел на меня. Помню еще подумал: с такого расстояния он вряд ли что-нибудь разберет.

Дома Шеф встретил вопросом.

– Как там Бабкин поживает? Не заболел?

Я промолчал. Ситка разбалделся.

– Пришел с Махлы мяч в колько покидать и слышу, как Бабкины бегают. – Шеф рассказывал так, как будто слушал меня вместе с моими одноклассниками. – Бегают и бегают. Вокруг Бека нашего бегают. Никак набегаться не могут. Ну, думаю, загонит Бек бедолагу Бабкина до смерти. Смотрю на него. Хватит, мол. Раз посмотрел, два посмотрел…

Ему хоть бы хны. Рот не закрывает.

Шеф смотрел на меня с насмешливой издевкой.