Он провёл рукой по лицу.

— Я просто… не привык, что «побочка» выглядит вот так. С факелом на полнеба.

— Привыкнешь, — пробормотал Рено. — Или уйдёшь. Другого не дано.

— Рено, заткнись, — спокойно сказал Маркус. — Не время сейчас для твоей мудрости.

Легионер вздохнул, но промолчал.

— Слушайте, — вмешался Джейк. — Может, я дурак, но мне кажется, что нас всё равно попробуют продать. Хоть чуть-чуть. Типа: «да, наши люди сработали неидеально, компания приносит соболезнования и обещает пересмотреть протоколы».

Он нервно усмехнулся.

— Мы же тут, по сути, расходный материал. Никто не будет рвать рубашку на груди за Пьера, за меня или за кого-то ещё.

— Это смотря кто, — тихо сказал Карим, появившись в дверях. Его глазницы были окружены темнотой, словно он не моргал пару часов. — У местных уже есть своя версия, но она пляшет не от ваших фамилий. Там всё проще: «наёмники», «западные», «стреляли».

Он вошёл в комнату, опёрся плечом о стену рядом с Михаэлем.

— Зато некоторые капитаны, с которыми я разговаривал, уже передали по своим каналам, что если бы конвой ушёл ко дну, шум был бы настолько большим, что никого из вас уже не спасли бы никакие отчёты. Они это понимают. И кое-кто наверху тоже.

— Это радует, — сказал Джейк. — Мы официально стали меньшим злом.

— Мы всегда им были, — заметил Михаэль. — Просто теперь об этом написали мелким шрифтом.

Маркус кивнул.

— Вот поэтому, — сказал он, — нас пока не увольняют, не арестовывают и не выдают журналистам на растерзание. Кто-то там сейчас считает: выгоднее нас защитить или бросить.

Он вздохнул.

— Моя задача в этой игре простая: сделать так, чтобы первый вариант был чуть-чуть дешевле второго.

— А наша? — спросил Трэвис.

— Не мешать, — ответил Маркус. — Не срываться, не пить до потери лица, не устраивать драки с местными, не вываливать душу первому встречному. Драть глотку на допросах будете только по команде.

Он посмотрел жёстко, по очереди в глаза каждому.

— Вы не в тюрьме. Но вы и не свободны. Вы в коридоре. И от того, как вы по нему пройдёте, зависит, будет ли дальше работа, деньги и…

Он чуть усмехнулся.

— И очередные прекрасные ночи в проливе.

Повисла тишина. Каждый переваривал по-своему. У кого-то в голове счётчик крутился в долларах, у кого-то — в выстрелах и лицах, у кого-то — в том, сколько ещё раз можно так пройти, прежде чем что-то внутри сломается окончательно.

— У меня вопрос, — вдруг сказал Дэнни.

Маркус кивнул.

— Давай.

— Ты правда считаешь, — проговорил он, подбирая слова, — что всё, что случилось, — это нормально? В рамках игры?

— Нормально — это когда никто не стреляет, — ответил Маркус. — И никто не умирает. Всё остальное — наша работа.

Он подался вперёд.

— Ты хочешь услышать, что мне плевать на тех двадцать два? Нет. Не плевать. Ты хочешь услышать, что я не сплю из-за этого? Я и до этого не особо спал.

Он чуть пожал плечами.

— Но если начать сейчас рвать на себе рубаху и кричать «мы монстры», легче не станет никому. Ни тем, кто сгорел, ни тем, кто пойдёт после нас в этот же пролив. Мы сделали то, что могли. И да, то, что случилось потом, — не «ошибка героя с трагическим лицом», а закономерное говно, которое рано или поздно случается в таких местах. Хочешь ты этого или нет.

Дэнни долго молчал. Потом коротко кивнул.

— Я не уйду, — сказал он. — Если ты этого боишься.

— Я не боюсь, что ты уйдёшь, — ответил Маркус. — Я боюсь, что ты останешься и начнёшь стрелять, когда уже не веришь ни во что. Тогда ты опасен.

— Я верю, — тихо сказал Дэнни. — Но теперь немного по-другому.

— Добро пожаловать во взрослый мир, лейтенант, — буркнул Рено.

На этот раз Маркус его не одёрнул.

Пьер всё это время молчал. Слушал, курил, наблюдал. В какой-то момент поймал на себе взгляд Маркуса.

— Тебе есть что добавить? — спросил командир.

— Нет, — сказал Шрам. — Всё по делу.

Он потёр пальцами переносицу.

— Я просто жду, когда вы мне скажете, чем всё закончится. Варианты я уже знаю.

— Вариантов несколько, — честно ответил Маркус. — Первый: нас всех отпускают по итогам разборок, мы продолжаем работать, но с более жёсткими правилами. Второй: компанию заставляют показать, что она «сделала выводы», и кого-то из нас снимают с контракта. Вариант «посадить кого-то одного» тоже обсуждают, но пока слишком много тех, кому невыгодно, чтобы это были ты или я.

Он хмыкнул.

— Слишком много людей вложили в нас деньги.

— Приятно быть инвестицией, — сказал Джейк.

— Ты — сомнительный актив, — отрезал Маркус. — Но да, тебя тоже посчитают.

— А если вдруг всё-таки решат, что нужен козёл отпущения? — спросил Пьер.

Маркус посмотрел на него прямо.

— Тогда будем биться, — сказал он. — Не оружием. Бумагами, связями, показаниями. Я не собираюсь молча смотреть, как на кого-то из моих вешают всё, пока остальные чистят репутацию.

Он чуть усмехнулся.

— Я, может, и наёмник, но не мусор.

— Слышал, Шрам? — сказал Джейк. — У тебя есть адвокат. Бесплатный. Бритиш-стайл.

— У меня есть командир, у которого ещё не отняли чувство приличия, — уточнил Пьер. — Это редкая штука. Её обычно первой списывают на склад.

Маркус поднялся.

— Всё, — сказал он. — На сегодня достаточно философии. Через полчаса — ужин. Потом, возможно, ещё один заход на беседы с «особыми товарищами».

Он поправил футболку.

— Ведём себя тихо, вежливо, но не услужливо. Мы не жертвы и не преступники. Мы те, кого они сами сюда привезли.

Он пошёл к двери. Михаэль отлип от стены, последовал за ним. Карим тоже. Дэнни остался сидеть, глядя в стол. Джейк снова потянулся к ноутбуку, но потом передумал и просто откинулся на стул, закрыв глаза. Рено перевернулся на другой бок, наконец-то натянув на лицо журнал.

Трэвис зевнул и, глядя на Пьера, сказал:

— Слушай, Шрам. Если тебя вдруг захотят слить, скажи. Я хотя бы успею напиться в твою честь.

— Не суетись, ковбой, — ответил Пьер. — Если меня захотят слить, ты узнаешь об этом первым. По количеству камер в коридоре.

Он взял сигареты, поднялся, вышел в коридор. Там пахло тем же хлорным воздухом, металлическими дверями и нервами. Издалека доносился гул телевизора, чья-то ругань, чей-то смех.

В курилке на лестничной площадке никого не было. Узкое окно, клетка решётки, кусок неба — бледный, выгоревший. Порт внизу гудел, как опухоль: кран, двигатели, сирены. Над морем висел тонкий, почти прозрачный след дыма от того, что ещё утром было судном.

Пьер закурил и, глядя в это бледное небо, подумал, что настоящая работа начнётся не в следующем рейсе, а здесь, в этих коридорах. Где нужно будет не нажимать на спуск, а вовремя закрыть рот. И где одно неосторожное слово может стоить дороже, чем промах.

В этом смысле война не менялась. Просто оружие было другим.

Ночь в блоке всегда наступала чуть позже, чем снаружи.

Солнце ушло давно, порт уже светился своими жёлтыми и белыми пятнами, а в коридорах ещё горели те же люминесцентные лампы, что жужжали днём. Свет утомлял, но никому даже в голову не пришло его выключать. Где светло, там видно камеры. Где видно камеры, там, по мнению начальства, люди ведут себя приличнее.

Пьер лежал на койке, уткнувшись затылком в тонкую подушку, и считал вдохи. Сон не приходил. Тело было вымотано, тяжёлое, как после марш-броска, а голова, наоборот, крутилась, как винт. Стоило закрыть глаза, внутренняя картинка переключалась сама: лодка, РПГ на плече, вспышка, факел на полнеба. И всегда один и тот же момент между выстрелом и ударом, когда ещё можно повернуть назад, но уже не повернёшь.

С верхней койки тихо сопел Джейк. Трэвис, как ни странно, уснул быстро и без мучений: он отрубился ещё до отбоя, раскинувшись на матрасе, как сброшенный шлем. Рено дышал ровно, тяжело, будто в такт какому-то своему внутреннему маршу. Михаэля в комнате не было — тот предпочитал дежурить в коридорах хотя бы мысленно, даже когда это не требовалось.