Часа через четыре глаза начали болеть, спина затекла, пальцы ныли от постоянного хватания за металл и ремни. Внизу на палубе Трэвис сидел у пулемёта и курил молча. Джейк, прислонившись к контейнеру, держал бинокль и тоже молчал. Рено и Михаэль на носу стояли, как тени.

Солнце клонилось, ветер стал мягче. Пьер глянул на часы: до смены оставалось минут пятнадцать.

Рация дёрнулась чужим, рваным дыханием:

— Пост четыре… радар… — пауза, слишком длинная. — Контакт! Быстрая цель, сектор два-семь-ноль, восемь миль! Скорость высокая!

Голос Ричарда. Сдержанный, но на грани.

Маркус рявкнул:

— Что за цель?

— Проверяю… — и почти сразу: — Блядь. Это ракета. Противокорабельная. Идёт на танкер!

Сердце ударило в грудь так, будто кто-то толкнул. Пьер развернулся, вскинул бинокль. Сектор два-семь-ноль, со стороны Йемена.

Он увидел её не сразу. Сначала просто точка. Потом белая игла, низко над водой, слишком быстрая для глаза. Дымной ниткой тянулся хвост.

— Вижу! — резко сказал Пьер. — Визуальный контакт! Ракета на танкер!

По общей связи взревел Уэллс:

— Всем! Ракетная атака! Приготовиться к удару!

Французский фрегат открыл огонь. Трассеры резанули воздух. Но ракета шла низко, как нож по столу. Танкер справа, метрах в трёхстах, огромный и беспомощный, словно железная корова на бойне.

Секунда. Две.

Вспышка ударила по глазам белым молотом.

Потом пришёл звук. Не хлопок и не «бах». Удар в грудь, как будто воздух стал стеной. Судно дрогнуло. Пьер вцепился в парапет, почувствовал, как металл вибрирует под ладонями. В ушах зазвенело.

Он открыл глаза.

Танкер горел. Не «появился пожар», а горел так, будто кто-то разорвал его изнутри и вывернул наружу огонь. Чёрный столб дыма поднимался в небо, закрывая солнце. Обломки летели, вода вокруг кипела пеной и брызгами.

Рация захлебнулась:

— Попадание! Попадание в танкер! Пожар!

Внизу Трэвис матерился вслух, Джейк стоял с разинутым ртом. Рено и Михаэль развернулись на носу, будто их прибили к месту.

Уэллс требовал доклады, голоса накладывались один на другой, пока капитан танкера не прорвался сквозь шум хриплым, задыхающимся:

— Мостик разрушен… пожар… не можем удержать… покидаем судно…

— Сколько людей? — спросил Уэллс.

— Двадцать два… в шлюпках шестнадцать… ещё трое в воде… остальные… — пауза. — Остальные мертвы, сэр.

Пьер стиснул зубы так, что заболела челюсть. Шестеро. Может, больше. Это было уже не цифрой, а дырой в реальности.

Фрегат пошёл к танкеру, бросил трос, подтягивал шлюпки. На горящем корпусе бегали маленькие фигурки. Кто-то прыгал за борт. Кто-то падал и не вставал.

Запах горелой нефти дошёл и сюда. Удушающий, липкий, мерзкий. Пьер кашлянул, но не отвёл глаза от горизонта. Уэллс был прав: ракеты не остановить, но вторая могла прийти уже по ним.

Маркус врубил внутреннюю связь:

— Всем постам! Глаза открыты! Дюбуа, что по сектору?

Пьер быстро прошёл взглядом линию воды, небо, просветы между дымом.

— Чисто. Контактов нет.

Ричард снова подал голос:

— Есть малая цель, сектор один-восемь-ноль… дистанция четыре мили… — короткая пауза. — Рыбацкая лодка. Сети на борту. Два человека. Без оружия.

Маркус выдохнул:

— Следить. Не подпускать.

Танкер содрогнулся вторичным взрывом. Огонь выбросило выше, дым стал гуще. Корпус дал крен и начал уходить носом вниз. Шлюпки уже отошли, фрегат подбирал последнюю.

Танкер тонул медленно, будто не хотел. Потом корма поднялась, на секунду застыла над водой, и ушла вниз. Волна разошлась кругами. На поверхности осталось радужное пятно нефти, обломки и пустота.

По общей связи Уэллс сказал глухо:

— Танкер затонул. Выжившие на фрегате. Конвой продолжает движение. Не останавливаться.

Суда пошли дальше. Никто не замедлялся. Никто не разворачивался. Это было правильно и отвратительно одновременно.

Пьер смотрел вперёд. Ему хотелось выстрелить в горизонт, в невидимый берег, в саму идею этой войны. Но винтовка не достанет двадцать километров. Здесь всё решают те, кто нажимает кнопку за линией видимости.

Рация передала: штаб поднял авиацию.

Через несколько минут Пьер услышал рёв. Над конвоем прошли два истребителя, низко, быстро, как удар плетью. Развернулись и ушли в сторону Йемена. Далёкие глухие хлопки сказали сами за себя.

— Цель уничтожена. Пусковая установка разрушена. Повторных атак не ожидается, — сообщил пилот по связи.

На палубе будто стало легче дышать. Не радостно, просто тише внутри.

Маркус сказал как отрезал:

— Смена отменяется. Все остаются на позициях до выхода из зоны.

Пьер кивнул сам себе. Правильно. Даже если сегодня ракет больше не будет, завтра появятся другие.

Он посмотрел назад: на месте танкера только вода, пятно нефти и несколько обломков. Французский фрегат догонял конвой, на борту у него были шестнадцать спасённых и трое тяжёлых. Шестеро остались там, внизу.

Пьер закрыл глаза на секунду. Усталость накрыла не телом, а тем местом, где обычно живёт злость. В этой войне нет честного боя. Есть ракета из-за горизонта, дрон из ниоткуда, мина под водой. Смерть случайна. Защититься от неё можно лишь вниманием, дисциплиной и удачей. И удача всегда кончается первой.

Пьер спустился с крыши надстройки, когда смену всё-таки объявили. Шесть часов на посту, глаза болели, спина затекла, но это неважно. Он шёл по палубе мимо контейнеров, мимо Трэвиса, который сидел у пулемёта и тупо смотрел на воду. Не курил, не шутил. Просто смотрел.

— Трэв, — окликнул Пьер.

Тот не ответил. Даже не повернулся.

Пьер прошёл дальше. Спустился по трапу внутрь. Коридор узкий, тусклый. Пахло металлом, потом и чем-то ещё. Резким, медицинским. Йод, спирт, кровь.

Он дошёл до медблока. Дверь приоткрыта, внутри свет яркий, режет глаза. Зашёл.

Помещение маленькое, метров десять на пять. Три койки, на всех лежат люди. Капитан Соловьёв, корабельный медик, склонился над одним, что-то делал. Руки в перчатках, в крови. Рядом помощник — молодой парень, бледный, держал лоток с инструментами.

На первой койке лежал моряк с танкера. Филиппинец, лет тридцати. Лицо обожжено, кожа красная, волдыри. Глаза закрыты, дышит тяжело. Капельница в руке, монитор пищит.

На второй — ещё один. Рука забинтована, кровь просочилась сквозь бинты. Стонет тихо, сквозь зубы. Соловьёв закончил с первым, подошёл ко второму, начал менять повязку. Кровь хлынула, моряк закричал. Соловьёв работал быстро, молча, зажал, перебинтовал. Крик стих.

На третьей койке — самый тяжёлый. Контузия, ожоги, переломы. Лицо закрыто кислородной маской, капельниц три. Монитор пищит часто, нервно. Соловьёв посмотрел на экран, покачал головой.

— Он выживет? — спросил Пьер тихо.

Соловьёв обернулся, увидел его. Лицо усталое, глаза красные.

— Не знаю, — сказал он честно. — Ожоги второй степени на тридцати процентах тела. Контузия. Внутренние повреждения, возможно. Нужна нормальная больница, операционная. Здесь я могу только стабилизировать. Повезут на фрегат, оттуда вертолётом в Джибути. Если выдержит транспортировку — выживет. Если нет…

Он не закончил. Пьер кивнул. Понял.

— Остальные?

— Двое стабильны. Ожоги, но не критичные. Третий… — Соловьёв посмотрел на монитор. — Пятьдесят на пятьдесят.

Пьер постоял, посмотрел на раненых. Моряки. Гражданские. Не солдаты. Возили нефть, получали зарплату, кормили семьи. Сегодня ракета прилетела. Теперь один лежит с обожжённым лицом, второй без куска руки, третий на грани.

— Сколько погибло? — спросил он.

— Шестеро, — ответил Соловьёв. — Сразу. Ещё один умер в шлюпке, не дотянул до фрегата. Семеро всего.

Семеро. Не шестеро. Ещё один сдох, пока плыли. Пьер стиснул зубы.

— Где тела?

— На палубе, в корме. Мешки.

Пьер вышел из медблока. Прошёл по коридору обратно, поднялся на палубу. Солнце садилось, небо красное, море тёмное. Он шёл к корме, видел впереди группу людей. Остановился рядом.