— Хватит, пожалуй.

Мы выложили дно ямы травой, и опустили тело. Молча засыпали землей, утрамбовали ногами. Мотыга сломал большую ветку, воткнул ее в изголовье холмика.

— Помолчим, — глухо бросил Семеныч, и мы постояли еще минуту в тишине.

Потом разошлись. Они к катеру, а я поднялся обратно на бугор, посмотрел на часы и чуть пораньше назначенного включил рацию.

Минут десять просто сидел, вслушиваясь в шипение эфира и наблюдая, как последняя полоска заката гаснет за холмами. Потом в наушниках щелкнуло, и шипение сменилось спокойным голосом дежурного связиста.

— «Грузовик» выходит в районе половины второго. Ваше время в районе двух. Повторяю: около двух. Вам необходимо обеспечить прием. Будьте на связи с полутора часов. Подготовьте и обозначьте площадку. Вопросы?

— Вопросов нет. Понял. Два ноль ноль. Будем готовы, — ответил я.

— Удачи. Конец связи.

Эфир снова заполнился тихим, равнодушным белым шумом. Я выключил рацию. Значит, в два ночи. Четыре часа на подготовку и ожидание.

Хотя готовить, по сути, было нечего. Как совсем стемнеет, разложить заранее собранный хворост в костры, чтобы их можно было быстро поджечь. И, что не менее важно, — приготовить воду, чтобы эти костры так же быстро затушить. В памяти мелькнули оцинкованные ведра в машинном отделении катера — да, они там были.

Спрятав рацию в рюкзак, я направился к полянке за ивняком, где сложили хворост. Луна еще не вышла, поэтому работать пришлось в почти полной темноте, ориентируясь на слабый свет от звезд. Я аккуратно раскладывал сухие ветки в десять аккуратных куч: пять по одной стороне намеченной полосы, пять — по другой. Чуть поодаль, ближе к реке, уложил еще одну, побольше, — это будет костер-ориентир, который мы зажжем первым, чтобы пилот заметил нас издалека и определил направление.

Звать на помощь никого не стал, лагерь притих, люди отдыхали. Но потом вдруг подумал что после того как самолет уйдет, кострища будут демаскировать это место. Нужно их спрятать. Я вернулся к катеру, нашел Семеныча.

— После отлёта нужно скрыть следы, — тихо сказал я. — Черные пятна от костров будут видны с воздуха днем. Пока есть время, если кто не спит, пусть соберут дерн, траву, мелкие ветки с листьями. Сложат тут же, рядом. Чтобы потом быстро прикрыть.

Семеныч кивнул и, не задавая лишних вопросов, пошел будить и организовывать людей.

Ожидание тянулось мучительно. Каждая минута растягивалась в час. Несмотря на все приготовления, мысли упрямо возвращались к сыну, к его пропавшему отряду. Я прокручивал в голове карты, возможные маршруты, варианты — и каждый раз упирался в тупик. Никакой логики, никакого плана. Оставалось лишь упование на чудо, на слепой случай, который я давно перестал уважать. Но выбора не было.

Ровно в половине второго я включил рацию. Эфир молчал недолго. Сквозь треск пробился знакомый, слегка хрипловатый голос — голос дяди Саши. Несмотря на помехи, в нем слышалась привычная деловитость.

— Подхожу к вам. Обозначьтесь.

— Понял. Зажигаю ориентир, — ответил я и крикнул в темноту: — Ориентир, давай!

Семеныч, дежуривший у самой большой кучи, чиркнул зажигалкой. Сухие ветки с треском вспыхнули, и через мгновение высокий, жадный язык пламени рванулся в небо.

— Ориентир вижу, — почти сразу отозвался дядя Саша. — Готовьте полосу. Через две минуты зажигайте.

— Понял. Ждем две минуты.

Поглядывая на секундную стрелку, я вглядывался в черный потолок неба, заложенный редкими, холодными звездами. Где-то там, в этой темноте, шел к нам тихоходный биплан.

— Давай!

Костры вспыхнули почти одновременно, выстроившись двумя ровными, четкими линиями, ведущими вглубь полянки.

Почти сразу появился звук. Он нарастал, становился громче, и наконец, кукурузник вынырнул из темноты. Он прошел над нами один раз, низко, заходя на круг. Я видел, как на мгновение блеснуло стекло кабины.

Потом он развернулся и пошел на посадку. Фары, включенные в последний момент, выхватили из мрака траву, костры, наши фигуры. Казалось, он падает слишком быстро, неминуемо врежется. Но в самый последний момент силуэт выровнялся, коснулся земли — сначала одним колесом, потом другим. Раздался резкий, сухой стук, скрежет по галечнику. Самолет, подпрыгнув на кочках, пронесся мимо цепочки костров, и наконец, погасив скорость, замер в дальнем конце полянки.

Из самолёта полезли люди, человек десять, и двигались они быстро, чётко, без суеты. Выпрыгивали на землю и сразу отходили в сторону, осматриваясь по сторонам. Камуфляж, непривычно объёмные разгрузки, стальные шлемы — выглядели они как «спецы» из боевиков.

Затем начали вытаскивать груз. Длинные, тяжёлые ящики передавали на руки, ставили на землю с глухим стуком. Я присмотрелся к форме — миномёты. Потом пошли пулемёты, узнаваемые по массивным кожухам стволов и сошкам. Цинковые коробки с патронами, ленты, гранаты в деревянных укладках.

Дальше, что было совсем неожиданно, из раскрытой «по-грузовому» двери появился мотоцикл, тяжелый, вроде «Урала». Его выкатили, поставили на подножку. Следом — коляска к нему, отдельно. И ещё один мотоцикл, без коляски, поменьше, что-то легкое.

Я стоял и наблюдал, как группа из самолета быстро и слаженно разворачивалась, превращая тихую полянку в передовой пункт снабжения. Тем временем к самолету уже подошли наши беглецы. Двоих самых слабых, на носилках из палок, осторожно загрузили внутрь. Остальные, молча и покорно, стали занимать места в тесном фюзеляже. Дядя Саша, стоя у самого борта, вел счет.

Я подошел к нему, пожал протянутую жилистую руку.

Из группы «спецов» отделился еще один человек и быстрым шагом направился к нам. Даже в камуфляже и разгрузке я узнал его осанку и движение. Олег.

— Всех не возьму, — без предисловий сообщил дядя Саша, глядя на толпящихся у самолета людей. — Перегруз. Кто-то должен остаться.

И тут выяснилось неожиданное.

— Мы не полетим, — глухо сказал кто-то из толпы. — Все кто хотел, уже на борту. Тем более, — он кивнул на выгруженные ящики, — с таким добром сам бог велел.

Дядя Саша лишь хмыкнул, быстрым взглядом оценив новое положение дел, и молча развернувшись, скрылся в салоне АН-2.

А еще через пару минут, кукурузник оторвался от земли, его тень на миг перечеркнула костры, и он растворился в ночи, забрав с собой часть нашего бремени. Около десятка оставшихся — те, кто выбрал месть, — молча смотрели на груду ящиков.

Потом, без лишних слов, они двинулись к оружию. Действовали осторожно, почти робко, как будто боялись разбудить спящего зверя. Раскрыли ящики. Достали автоматы, патронные цинки. Звяканье затворов, лязг металла. Вооружившись, начали перетаскивать ящики с минометами и боеприпасами к катеру. Работа шла молча, только тяжелое дыхание да скрип галечника под ногами.

Я подошел к Олегу, который стоял в стороне, изучая в свете взошедшей луны карту, разложенную на крышке ящика.

— И что задумали? — спросил я тихо.

Олег, не отрываясь от карты, ткнул пальцем в изгиб реки ниже по течению.

— Решили попиратствовать. Немного.

Он наконец поднял голову, его лицо в полутьме казалось вырезанным из тёмного дерева.

— Наши разведчики взяли языка неподалеку от станицы. Тот сказал что немцы активно используют реку как артерию. Подвозят по ночам технику, живую силу — катерами тащат баржи, понтоны. Разгружают и прячут в мелких лагерях вдоль берега, вроде того, что ты потревожил. Копят силы. А когда наберут достаточный кулак, планируют пройтись по станице. Сначала артиллерией или бомбами с воздуха по укреплениям, потом — штурм.

Он сложил карту с сухим шелестом.

— А мотоциклы для чего? — спросил я, кивая в сторону угловатых силуэтов, всё ещё стоявших рядом с потухшим костром ориентира.

Олег усмехнулся, коротко и беззвучно.

— А чтобы им жизнь мёдом не казалась. Кочующий миномёт, слыхал?

— Слыхал, — кивнул я. Тактика простая и эффективная: выскочил, накрыл позицию, смотался, пока тебя не запеленговали.