И этот клинок спас не только нас. Пока мы отвлекали на себя «мессеры», «Юнкерс» получил шанс уцелеть. Сбили бы нас — следующим разнесли бы и его. Мы были приманкой, щитом и козырем одновременно. И всё это — потому что в кабине сидел старик, чье мастерство было выковано в небе, которого теперь не было на картах.

Я вышел из самолета, опираясь на дверной косяк. Ноги подкашивались. Жора уже бежал к «Юнкерсу», откуда выгружали ящики. Дядя Саша медленно спустился по трапу, достал самокрутку и, не глядя на меня, произнес своим прокуренным баском:

— Ладно, бог дал, отстрелялись. Теперь иди, доложи. А я… я присяду.

И он, действительно, опустился на корточки у колеса, закрыв глаза и подставив лицо заходящему солнцу.

Я кивнул и, всё ещё не чувствуя под собой ног, побрел дальше. Но сделав несколько шагов, от какой-то смутной тревоги обернулся.

Дядя Саша так же сидел на корточках, прислонившись спиной к колесу. Его голова была запрокинута, глаза закрыты, а руки бессильно лежали на коленях.

Я рванулся назад.

— Дядя Саша!

Моя рука впилась в его плечо, в твердую, костлявую мышцу под грубой тканью куртки.

Глаза старика мгновенно открылись. Не было в них ни слабости, ни боли. Только усталое, но абсолютно ясное сознание и легкое, оскорбленное недоумение. Он медленно перевел взгляд с моей руки на моё лицо, искаженное паникой.

— Ты чего? — его голос был хриплым, но твердым. Никакой одышки, никакой хрипоты предсмертной агонии. — Думал, я уже того? Сдох?

Я просто кивнул, не в силах вымолвить слово.

Дядя Саша фыркнул, и в уголках его глаз на миг обозначились лучики морщин.

— Не дождетесь, — буркнул он почти ласково и, отмахнувшись от моей руки, снова закрыл глаза, уткнувшись лицом в солнце. — Отстань, герой. Дай старику вздремнуть.

На этот раз его неподвижность была иной — мирной, заслуженной. Я постоял еще мгновение, глядя на него, на этого старого, крутого, как кремень, человека, который только что провел нас всех между жизнью и смертью. Потом развернулся и пошел докладывать, оставляя его наедине с его победой и заходящим солнцем. Впервые за долгие часы в груди что-то окончательно встало на место. Пока он тут, на корточках у своего самолета, всё ещё было правильно. Все ещё было возможно.

Но не успел я сделать и десятка шагов, как по пыльной грунтовке, поднимая облако коричневой пыли, подкатила знакомая «буханка». Двери открылись, и из нее, словно противясь яркому свету, медленно вышли Олег и Василич.

Вид у них был такой, будто они уже умерли, но их зачем-то подняли из могил. Василич, и так далеко не мальчик, заметно сдал. Лицо его было серым, землистым, глубокие морщины вокруг рта и глаз прорезали кожу резче обычного. Он двигался осторожно, будто боялся рассыпаться. Олег, обычно плечистый и прямой, стоял ссутулившись, руки глубоко в карманах старой куртки.

— Ну как? — голос Олега был глухим, без обычной живой нотки. Он окинул взглядом стоянку, задержавшись на дымящемся «Юнкерсе», на нашем «Ане», на фигуре дяди Саши у колеса. — Зенитки привезли? У Егора всё готово, только как испытать, не знаем.

Я кивнул.

— Привезли. Две штуки. Уже выгружают, — я мотнул головой в сторону «Юнкерса», у которого уже суетился народ, образуя живую цепочку для передачи ящиков. — Одна в масле, вторая… на запчасти.

Олег лишь тяжело вздохнул, смерив взглядом масштабы предстоящей возни. Василич молчал, его взгляд был обращен куда-то внутрь себя.

— Садитесь, — буркнул Олег, открывая дверь «буханки». — В штаб поедем. Там доложишь подробнее.

Штаб располагался на окраине неподалеку, поэтому поездка была короткой. «Буханка» остановилась, взвизгнув тормозами, мы вылезли и, пригнувшись, один за другим спустились по земляным ступеням в полумрак.

Внутри было тесно и душно. Под низким, подпертым толстыми балками потолком, плавала сизая махорочная дымка, застилая лица сидящих за грубым самодельным столом мужчин. Пленных немцев в клетке не было, но и без них народу набилось достаточно: глава станицы Твердохлебов, занимавший своим мощным торсом добрую треть пространства во главе стола, его зам — сухопарый, с острым взглядом, и еще несколько знакомых суровых мужиков. Все они повернули головы в нашу сторону, когда мы вошли.

Твердохлебов кивком указал нам на свободные табуреты.

— Докладывай, — его голос, низкий и густой, заполнил блиндаж, заглушая остальной шум.

Я коротко изложил суть: удачный заход, погрузка, атака трех «мессеров» на обратном пути, гибель двоих, уход третьего. Рассказал о привезенных зенитках, подчеркнув плачевное состояние одной из них.

— Они нас ждали. Выходили на перехват не случайно. Значит, знали маршрут.

— И? — нахмурился Твердохлебов.

— И у них где-то тут, в радиусе действия истребителей, есть полевой аэродром. Нам нужна разведка. Срочно.

В блиндаже повисло молчание. Мужики переглядывались. Кто-то тяжело вздыхал. Твердохлебов не отводил от меня своего тяжелого взгляда. Потом его огромная ладонь легла на разложенную на столе карту.

— «Фоккер» твой починили, — произнес он, и в его голосе впервые прозвучала не констатация, а решение. — Летать можно. Вопрос один — куда?

Я подошёл к столу, кое-кто из сидящих посторонился, давая место. Карта была исчерчена карандашными пометками. Я провел пальцем от нашей станицы на запад, туда, где предположительно должен был быть враг.

— Они встретили нас тут, — я ткнул в точку на карте. — Значит, их аэродром где-то в радиусе ста, максимум ста пятидесяти километров. Искать нужно здесь, — я обвел пальцем обширный сектор где кроме пары речушек ничего не было.

Твердохлебов внимательно смотрел на карту, его мозолистый указательный палец лег рядом с моим.

— Район большой.

— Куда ж деваться?

Глава станицы медленно поднял на меня глаза. Взгляд был твердым, лишенным сомнений.

— Ладно. Время до темноты еще есть, ты как, сдюжишь?

— Попробую.

— Отлично. Связь — каждые пятнадцать минут. Понял?

— Понял, — я кивнул, чувствуя, как усталость мгновенно сменяется холодной, собранной готовностью. Сомнения и тяжелые размышления остались позади. Теперь был приказ и четкая цель.

Мы молча поднялись из душного полумрака блиндажа наверх. Воздух, уже остывающий, показался после той спертости невероятно свежим и чистым. Я глотнул его полной грудью, пытаясь смыть остатки напряжения. Рядом со мной Олег, выбравшись на свет, на мгновение остановился, прислонившись к стене, и провел ладонью по лицу, будто стирая с него маску усталости.

— Я с тобой полечу, — сказал он тихо, глядя куда-то в сторону стоянки, где темнел силуэт «Юнкерса».

Я повернулся к нему, изучающе всматриваясь в его осунувшееся лицо, в темные круги под глазами.

— Олег, посмотри на себя. Ты на ногах еле стоишь. Ты похож на…

— На выжатую тряпку, я знаю, — он резко оборвал меня, и в его голосе прозвучала знакомая, упрямая жилка. — А ты думаешь, я один такой? Здесь все ходячие мертвецы. Но этот полет… — он перевел на меня тяжелый, серьезный взгляд. — Там не просто посмотреть по сторонам нужно. Там искать. А глаза у меня, как у сокола, ты сам знаешь. Я и по рации отрапортую, и в воздухе — это тебе не пацан-салага.

Он был прав. Жора — парень старательный, но опыта маловато. Но вид у Олега был действительно жутковатый.

— Ты не выдержишь, — откровенно сказал я. — В кабине «Фоккера» — это не в «буханке» дремать.

— Выдержу, — буркнул он, отталкиваясь от стены и выпрямляясь во весь свой рост. С усилием, но он расправил плечи. — Пока вы там в небе торчали, я тут эти чертовы зенитки настраивал, да Егору мозги полоскал. Мне теперь только в воздухе и отдохнуть.

В его словах была не просто упрямая решимость. Была просьба. Побег от бесконечных проблем, у которых не было простого решения.

Я посмотрел на него еще мгновение, потом тяжело вздохнул.

— Ладно. Одеться потеплее не забудь. В кабине дубак будет.