Это был знакомый почерк — тяжёлые, отрывистые очереди с характерным металлическим лязгом. Сердце на мгновение ёкнуло, готовясь к реву моторов, разрывам авиабомб.

Я инстинктивно запрокинул голову, вглядываясь в яркое, без единого облачка небо. Ни силуэтов, ни следов, ни дрожащего в воздухе гула.

Дед Матвей, припав к стене, сжимал своё ружьё, его взгляд так же метался по небу.

— Чаво? — прошипел он, и в его голосе прозвучало непонимание, смешанное с суеверным страхом.

Покрутив головой, я заметил как над линией почерневших от времени крыш, медленно расползаются в безветренном воздухе несколько маленьких, грязно-белых облачков — дым от разрывов.

— Леонид? — пробормотал я, больше для себя. — Тренируются? Но… по какой мишени?

Дед не расслышал что я сказал, и убедившись что на небе никого нет, успокоился.

— Так чаво, чай-то идем пить? — дернул меня за рукав он.

Я замер на секунду, глядя на дедову сторожку, но грохот зенитки развеял все мысли о отдыхе.

— Не до чая теперь, дед, — бросил я через плечо, уже отворачиваясь. — Держись тут.

И, не дожидаясь ответа, рванул прочь от склада, в сторону летного поля. Ноги сами несли меня по утоптанной дорожке, обходя колеи и островки бурьяна.

Ан-2 стоял на привычном месте. Рядом, возле крыла, копошились двое механиков, что-то протирая тряпками. И чуть поодаль, прислонившись к стойке шасси и по обыкновению куря самокрутку, стоял дядя Саша.

Я подбежал, слегка запыхавшись.

— Дядя Саша! Это что было? Куда палили?

Летун медленно, будто нехотя, перевел на меня взгляд. Глаза были злыми и раздраженными. Он затянулся, выдохнул едкий дым и, не отрываясь от меня, с силой плюнул в пыль у своих ног. Жест был красноречивее любых слов.

— Тренируются…

— По какой мишени? — не унимался я, оглядывая чистое, пустое небо. — Я ничего не видел.

Дядя Саша сжал губы, и его скула дёрнулась.

— По бумажной. Змея, Вась, на веревке запустили, и давай лупить по нему. — Он снова плюнул, на этот раз с таким отвращением, будто вкусил чего-то горького. — Идиоты.

Воздушный змей… Ну… Как вариант, наверное. Не самый лучший, конечно, но лучше стрелять по бумажному змею, чем вообще ни по чему.

— Ладно, с мишенью ясно. А наш-то «орел» готов?

Дядя Саша медленно, с явственным раздражением, прищурил один глаз, глядя на меня из-под густых, седых бровей. Взгляд его был привычно-снисходительным, будто я опять спросил что-то само собой разумеющееся.

— А когда он не готов был? — процедил он сквозь зубы, держа самокрутку в уголке рта.

В этот момент с края летного поля, со стороны станицы, появилась фигура. Шла она неспешно, даже как-то величаво, но походка была не уверенной, а усталой, будто каждый шаг давался с трудом. Это был Сергей Алексеевич.

Бывший глава поселка сильно сдал с того момента когда я видел его в последний раз. Щеки обвисли, некогда уверенный, начальственный взгляд стал блуждающим и нерешительным. Но держался он по-прежнему прямо, и в его осанке угадывались остатки былой важности. Он остановился в паре шагов от нас, положив руки за спину, и его взгляд перебежал с дяди Саши на меня, а потом на самолет.

— Здорово мужики. — буркнул он глуховато.

Дядя Саша лишь кивнул, выпустив струйку дыма в сторону, всем своим видом показывая, что разговоры с «бывшими» — ниже его достоинства.

— Приветствую. Какими судьбами? — спросил я. Сразу Сергей Алексеевич не ответил, взгляд его скользнул мимо, будто ища опоры на знакомых очертаниях фюзеляжа. Он сделал несколько неуверенных шагов к самолету, протянул руку и потрогал обшивку, потер ладонью холодный металл. Потом заглянул в темный прямоугольник открытой двери салона.

— С вами полечу, — заявил он тихо. — До базы. Останусь там.

Дядя Саша аж поперхнулся дымом. Он вытащил самокрутку из рта и уставился на бывшего главу, будто на привидение.

— Ты? Туда? Ты чего? — вырвалось у него хрипло. — Там же… подземка. Там жить-то нормально нельзя!

— Мне и здесь жить нельзя, — отрезал Сергей Алексеевич. Он снова посмотрел в зев салона. — Места хватит?

Я молча наблюдал, и картина складывалась сама собой, жестокая в своей ясности. Тяжко ему. История его была у всех на слуху: как после ранения он остался жить, но перестал ходить. Как опустился, утонул в самогоне, с трудом вынырнул оттуда, справился, смог. Как нашёл в себе силы, даже прикованный к коляске, снова стать полезным — учет вел, распределял. Потом был пожар. Когда его жена с дочерью не успели выбраться из дома, а он… Он выбрался. Говорили, увидел пламя — и встал. Просто встал и побежал, оставив и коляску, и, кажется, последнюю часть своей души. Огонь выжег из него инвалида, но оставил пепелище. После этого он снова начал пить. Не в запой, так, чтобы забыться. Все предложения хоть какой-то должности, даже самой номинальной, он отвергал с таким отвращением, будто ему подносили чашу с ядом. Людей сторонился, работал на общих работах на периметре — молча, исправно, механически, как заводной автомат.

— Места хватит, — ответил я на его вопрос, прежде чем дядя Саша успел выдать новую порцию возражений. — Но ты уверен? Там, Сергей Алексеич… Там жизнь не сахар.

Он медленно кивнул, не отрывая взгляда от самолета.

— Я и здесь не живу, Василий. Дышу. И то… через раз. — Он обернулся, и в его усталом лице было что-то окончательное.

Дядя Саша хмыкнул, затянулся, да так, что самокрутка зашипела. Потом с отвращением выбросил её, и потушил окурок сапогом.

— Вещи собрал? — спросил он грубовато, но уже без прежнего раздражения. Вопрос был сугубо практическим. — Там, под землей, шаром покати. Одеяло теплое бери. И табак, если есть. Без него с ума сойдешь.

Сергей Алексеевич кивнул, не глядя на него.

— В сторожке всё. Два мешка.

— Больше бери, не помешает, — дядя Саша мотнул головой в сторону салона. — Место есть.

Сергей Алексеевич молча кивнул.

— К вечеру подходи. Как стемнеет. Только не опаздывай, ждать не будем. — ворчливо произнес дядя Саша, на что Сергей Алексеевич развернулся, и ничего не сказав, пошел в сторону ворот.

Я стоял и смотрел ему в спину, вспоминая каким когда-то был этот человек.

— Чего уставился, как сова на пень? — раздался рядом хриплый голос. Дядя Саша прищурился на меня. — Иди-ка ты, Василий, домой. Лететь в ночь, темнота — не тетка, сонным за штурвал лезть не годится. Выспись, пока есть время. Здесь без тебя обойдёмся.

Он был прав. Да и спать на самом деле хотелось. Поэтому я лишь кивнул, и зашагал прочь.

Как обычно, дома никого не было. После бомбежки, когда осколками посекло кучу народа, работа в больнице не кончалась. Графиков, смен и нормированных дежурств не существовало. Было состояние «на ногах», и состояние «без сил». Аня жила в первом, иногда переходя во второе. Она открывала глаза утром — и шла в больницу. Часто — еще затемно. Возвращалась — когда падала с ног. Дочь могла зайти днем, перекусить или еще чего, но судя по тому что на столе ничего не изменилось после моего ухода, она не приходила.

Я съел оставленный на столе кусок жареного мяса, запил еще тепловатым чаем из термоса и, не раздеваясь, повалился на койку. Сон накрыл почти мгновенно — тяжелый, беспробудный, без сновидений.

Разбудил меня резкий, настойчивый стук в окно.

Открыв глаза, я сообразил что к чему, и поднявшись, приоткрыл занавеску. За окном уже сгущались сумерки, но света еще хватало, чтобы разглядеть.

Перед воротами стояла машина. Обваренная листами железа «Тойота» — угловатый, уродливый, но крепкий броневичок на огромных колесах.

Стучал в стекло молодой парень. Я узнал его — один из ребят что обычно крутились в штабном блиндаже. Звали, кажется, Виктор.

— Чего? — спросил я хрипло, прочищая горло.

— В штаб вызывают, — быстро произнес парень. — Срочно.

— Что случилось?

— Не знаю. Но там все ходят хмурые. Бери что надо и поехали.