Над нами неспешно ползли рваные тучи, окрашивая всё вокруг в мрачные тона. Атмосферное давление падало так стремительно, что от этого слегка закладывало уши, а в висках начинала пульсировать тупая боль.

— Сколько ещё? — нахмурившись, спросил Нестеров, своим корпусом преграждая путь грузчику, который, согнувшись в три погибели под тяжестью, с трудом поднимался по зыбкому трапу «Юнкерса».

Тот, запыхавшийся, с проступившими на гимнастерке темными пятнами пота, перехватил поудобнее черный, просмоленный деревянный ящик, на котором жирно белели немецкие маркировки и готические литеры.

— Да коробок десять, не более… — ответил он, переводя дух.

— Ваше высокоблагородие, многовато будет… — хмыкнув, Нестеров повернулся ко мне. Его лицо, обветренное и покрытое щетиной, выражало откровенное сомнение.

— Много не мало, — резко отмахнулся я, не отрывая взгляда от набегающих, как лавина, туч. Они клубились на горизонте, и в их сизых, угрожающих глубинах уже поблескивали первые, еще робкие, но оттого не менее зловещие молнии. — Скажи лучше, успеем до грозы?

Капитан Нестеров Семён Алексеевич, тот самый летчик из моего пророческого сна, что был отправлен на задание в один конец. Когда его машину сбили, он оказался в воде, долго плыл, вцепившись в случайно встреченное бревно, и, чудом пробившись к вражескому берегу, смог продержаться до начала бомбардировки. Потом — плен, унижения, голод, и наконец, побег. Кто и как применил тогда ядерное оружие, он не знал, как, впрочем, не подозревал и о переносе в чужую реальность. И даже сейчас, спустя две недели после бегства из немецкого лагеря, когда ему и остальным летчикам Русской Императорской Армии терпеливо, по крупицам, объяснили, что к чему, он порой смотрел на происходящее с таким видом, словно только что проснулся и не мог понять, где заканчивается кошмар и начинается явь. В его глазах, привыкших к дисциплине и ясности приказов, читалась глубокая, непроговоренная растерянность, смешанная с солдатским стоицизмом.

— Должны успеть, — после недолгой, напряженной паузы кивнул Нестеров, опытным взглядом оценивая небо. — Да и не успеем — невелика потеря. Тучки эти «короткие», полчаса погремит, пыль прибьет, да и разойдется.

Это был уже наш третий рейс на подземную немецкую базу, и предыдущие два проходили в ясную, спокойную погоду, под ласковым солнцем. Но сейчас я опасался, что дождевой фронт может накрыть нас надолго, превратив полет в нечтно очень неприятное. Да, «Юнкерс» — машина выносливая, может летать почти в любую погоду, но я чувствовал себя гораздо увереннее, когда между мной и землей не было плотной, слепящей завесы. И, конечно, неизменная спутница таких операций — спешка, этот вечный двигатель войны. Первой парой рейсов мы перевезли три десятка бойцов для создания здесь постоянного гарнизона, а взамен забрали почти три тонны бесценного груза. Боеприпасы: патроны — несколько десятков цинков, минометные мины разных калибров, гранаты и, что самое ценное ввиду последних событий, снаряды для пары зенитных установок Flak 38. Одну из этих пушек, изуродованную осколками, сняли с разбитого лафета на остовах немецкого крейсера, вторую, в абсолютно идеальном, смазанном состоянии, нашли в арсенале самой базы, аккуратно упакованную в ящики с заводской смазкой. Сам я не большой специалист в зенитном деле, но наши новые лётчики очень «тепло» отзывались об этой немецкой «вундервафле».

Этим же рейсом мы забросили одну группу из шести человек под руководством дяди Саши к месту стоянки Ан-2, а вторую, чуть более многочисленную, высадили возле авианосца. До зубов вооруженные, с запасом провианта и воды минимум на месяц, они должны были заняться ремонтом бипланов, и тщательным, методичным обследованием огромного, мертвого корабля. От группы дяди Саши требовалось починить «кукурузник». Перед нами же, экипажем «Юнкерса» и моего «Фоккера», — кроме чисто транспортных функций, стояла куда более неблагодарная и почти безнадежная задача — поиск пропавшего плота и, что главное, людей на нем. Если в первые два вылета мы летели напрямик, от точки к точке, то сейчас возвращаться предстояло длинным и неудобным маршрутом — вдоль извилистого русла реки, петляющей по безлюдной степи. «Надежды мало, понимаю, — говорил мне на прощание Твердохлебов, глава станицы, — но если есть хоть какой-то шанс, мы обязаны его использовать. Мы не можем их просто бросить на произвол судьбы».

В самой станице же, после получения новых, пугающих данных, царил напряженный, но организованный переполох. Узнав о реальных масштабах новой угрозы, мы, было слегка расслабившиеся, снова, с удвоенной энергией, активно готовились к обороне. И эти зенитки — лишь часть подготовки, начало. Пешком, через сотни километров выжженной степи, немцы к нам вряд ли пойдут, а вот с воздуха, при их-то подавляющих возможностях, удар был более чем вероятен. Судя по тому, что удалось выжать из пленного «языка», к нам в мир провалились три полнокровные, укомплектованные по штату авиагруппы — бомбардировочная и две истребительных, а также, как минимум, пара пехотных бригад. Цифры ошеломляли: около сотни самолётов (пятьдесят с лишним истребителей и больше трех десятков бомбардировщиков) и пехоты — от четырех до восьми тысяч штыков. Сила, для нашего скромного, едва оперившегося сообщества, была невообразимой. Тем более, с оружием и боекомплектом у них всё более чем в порядке, в лучших традициях немецкой педантичности. Не теряя ни дня, ни часа, задачи распределили по важности. На первое место поставили подземную базу — наш стратегический козырь и оплот. Вторым пунктом выделили авианосец — когда-то плавучий, а теперь вросший в землю Клондайк. Базу решено было максимально заселить и укрепить, авианосец — удерживать как минимум до полной «эвакуации» истребителей. Розыск пропавших также был в приоритете, но не в первую, и даже не во вторую очередь. 'Если они продержались до этого дня, то продержатся и ещё сколько-то, — добавлял Глава, и в его голосе слышались явные нотки вины, словно он оправдывался за свое суровое, но необходимое решение.

— Ваше высокоблагородие, всё готово, можно лететь! — Незаметно подкрался Жора-повар, отдавая честь с такой выправкой, будто стоял на плацу перед императором. Его лицо, обычно улыбчивое и бесхитростное, сейчас было серьезно и сосредоточено, лоб наморщен от усилия. Дав ему перед вылетом задание добавить десяток пулеметных лент к имеющемуся скудному боекомплекту, я был уверен, что это займет приличное время, но парень снова удивил своей невероятной расторопностью. Он вообще сильно отличался от всей остальной компании спасенных летчиков, в первую очередь — поразительной пластичностью ума и психики. Осознав, что обратной дороги в его родной мир нет, он не стал впадать в уныние или метаться, а с удивительным для его возраста спокойствием принял новую реальность такой, какая она есть. Единственное, чем он «грешил», как, впрочем, и остальные его товарищи, — это упорное, почти ритуальное желание звать меня «благородием». Мне даже начало казаться, что им, людям из далекого и строгого прошлого, само мое присутствие в образе высокопоставленного имперского офицера (пусть и мнимого) служило неким психологическим якорем, «переходником» между мирами, с которым в этом безумном хаосе было не так страшно и одиноко.

— Отлично, Георгий. Молодец, — кивнул я, и по его лицу пробежала волна детской радости. — Дождемся окончания погрузки, и по коням!

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — рявкнул Жора, мгновенно просветлев от простой похвалы, будто получил орден. Он, после сумасшедшего полета на «Фоккере», считал своим личным долгом прикрывать мне спину. Это были его прямые слова. Не знаю, что именно им двигало: может, юношеская горячность и потребность в герое, может, детская, затаенная мечта о небе, наконец сбывшаяся в таком странном, жестоком виде, а может, просто так захотелось. Но, по большому счету, других столь же азартных охотников лезть в самое пекло в качестве моего стрелка как-то не наблюдалось. Среди наших, «местных» желающих полетать и до того не было, а новоприбывшие лётчики, насмотревшись на мой лихой, но с их точки зрения абсолютно безумный «пилотаж», в напарники не напрашивались, предпочитая твердую палубу «Юнкерса». Жора тоже тогда, в том бою, от чудовищных перегрузок вырубился, но очнулся быстро и, главное, в конце даже пострелять успел — во всяком случае, пара пулеметных лент по возвращении оказались пустыми.