— Откуда он тут⁈ — обернулся я к Жорке, и в голосе моем прозвучала не столько злость, сколько ошеломление.

Жора, стоявший по стойке «смирно», виновато развёл руками, его лицо расплылось в растерянной улыбке.

— Так я ж говорил, ваше высокоблагородие, отлёживается он! Поплохело ему после вчерашнего, еле на ногах стоял. Сказал, что в салоне прикорнёт немного, пока мы летим… Я думал, вы в курсе!

«Прикорнёт»! Тысячу километров под постоянной угрозой быть сбитым, а у нас на борту «прикорнул» больной старик! Глупая, безумная рискованность с его стороны и вопиющая безответственность со стороны Георгия.

Но, отойдя от первого шока, я, к своему удивлению, почувствовал, как сквозь раздражение пробивается другое, куда более сильное чувство — облегчение. Да, он был болен. Да, он поступил как последний сорвиголова. Но это был дядя Саша. Старый, много повидавший летчик, который знал «Ан» как свои пять пальцев. Этот самолет вечно капризничал, и в случае любой, даже самой мелкой неисправности в долгом обратном пути, его совет, его спокойный, опытный взгляд будет дороже золота. Его появление было нарушением всех правил, но… это была удача.

Не отвечая на мой недоумевающий взгляд, дядя Саша молча, с трудом, поднялся на ноги. Он сделал это с таким видом, будто не пролежал четыре часа на холодном полу, а просто слегка присел отдохнуть. Стараясь не горбиться, чтобы скрыть одышку и слабость, он, не глядя на меня, прошел к выходу, спустился по трапу и, отойдя на несколько шагов, замер, глядя на свинцовую полосу моря вдали. Его фигура в летной куртке казалась удивительно хрупкой на фоне громады «Юнкерса», где уже кипела работа.

Я, оставив Жорку «на хозяйстве» — стеречь самолет и готовить его к обратному пути, — собрался было последовать за стариком, чтобы хоть здоровьем поинтересоваться, но у трапа меня перехватили.

— К погрузке всё готово, начинать? — Крупный боец из «местных», с серьезным, деловым лицом, протянул мне руку для рукопожатия. За его спиной солдаты уже катили к «Юнкерсу» первые бочки с горючим. Воздух гудел от голосов.

— Зенитки нашли ещё? — спросил я, переходя сразу к главному.

— Да, но всего пару штук, — боец поморщился, словно от зубной боли. — Одна новенькая, в масле, вторая… будто ее на запчасти начали разбирать, а потом бросили. Не хватает прицельных механизмов.

— Везде смотрели? На всех складах?

— Нет, пока только в верхних ангарах, — он мотнул головой куда-то в сторону. — Думаю, к следующему вашему прилёту перейдем на нижний уровень. Там, возможно, ещё что-то будет.

Я кивнул, и мой взгляд скользнул к морю, туда, где в степи, словно скелеты доисторических чудовищ, ржавели остовы нескольких десятков судов.

— А с кораблей? — спросил я. — Там же зенитные установки должны быть.

— Сняли кое-что, что смогли открутить, — боец усмехнулся. — Но там только если на запчасти. Вот, — он вытащил из промасленной куртки сложенный вчетверо, истрепанный по сгибам листок бумаги, — я и список приготовил. Сверяйтесь.

Я развернул листок. Кривой, карандашный почерк выводил сухую статистику:

Минометные мины 82 мм — 10 ящиков.

Взрыватели минометные — 2 ящика.

Патроны калибра 7,92×57 — 20 ящиков.

Патроны калибра 9×19 — 20 ящиков.

Патроны калибра 13×64 — 10 ящиков.

Снаряды к зенитной установке — 30 ящиков.

Винтовки Mauser 98k — 200 штук.

MP-40 — 100 штук.

Бинокли Zeiss — 5 штук.

Минометы 82 мм — 2 штуки.

— По весу сколько? — переспросил я, прикидывая в уме.

— Чуть меньше тонны получается, — тут же отчеканил старшина. — Точнее, около девятисот кило.

В голове сами собой пошли расчеты. Всего двумя бортами — моим «кукурузником» и «Юнкерсом» — мы могли взять максимум три тонны. Но львиная доля уходила под топливо. Мало того что оно было нужно для наземной техники, так еще и нам самим, самолетам, надо на чем-то летать.

— По воде было бы удобнее, — проговорил я вслух, глядя на ржавые корпуса кораблей. — Там и грузить можно больше, и расход не такой бешеный. Дольше, конечно, плыть… Но зато привез так привез. На той лодке, что сейчас строят наши умельцы, за раз можно перевести тридцать бочек, и это только на одной. А если флотилию из трех-четырех собрать…

Боец внимательно посмотрел на меня, кивнул, но в его глазах читалась привычная покорность обстоятельствам.

— Мечтать не вредно. А пока — что имеем, на то и грузимся. Разрешите начинать? — спросил он.

— Начинайте, — кивнул я.

Погода, до этого момента просто хмурая, начала активно портиться. С моря наползала сплошная стена свинцовых туч, ветер усилился, стал порывистым и влажным, принося с собой солёную, колючую взвесь. Завывая, он срывал с земли кружащиеся вихри пыли и песка.

Погрузка превратилась в спешную, напряжённую суету. Бойцы, сгорбившись против ветра, бегом таскали ящики с боеприпасами. Стук дерева о металл, отрывистые команды, сдержанная ругань — всё это сливалось в единый тревожный аккомпанемент. Ящики с патронами и минами грузили в «Юнкерс» — он был вместительнее. К нам, в «кукурузник», понесли более ценный и хрупкий груз: ящики со взрывателями, а главное — канистры с маслом и несколько мешков с какими-то медицинскими причиндалами.

Заправка шла параллельно. Я следил, как горючее по толстому шлангу с насосом заливалось в баки. Жора суетился вокруг самолета, проверяя крепления груза в салоне, а дядя Саша, прислонившись к шасси, молча наблюдал за процессом.

Базу немцы, надо отдать им должное, спрятали блестяще. Все основные сооружения были укрыты под землей, в старых скальных выработках. Со стороны это выглядело как заброшенная окраина, и лишь подойдя вплотную, можно было заметить какие-то следы.

Но я не мог отогнать от себя навязчивую, тревожную мысль. Я отошёл на край поля, туда, откуда открывался хороший вид на долину и море. И там, в серой дымке начинающегося дождя, лежали ржавые остовы кораблей. Слишком большие, слишком заметные.

'Вся эта маскировка — игра в прятки для близоруких, — с горечью подумал я. — Можно хоть травой всю полосу засеять, но если кто-то пролетит над долиной и увидит эту стаю железных призраков, он обязательно заинтересуется. А дальше — дело техники…

Ветер резким порывом рванул мою куртку, и первые тяжелые капли дождя забарабанили по земле. Пора было закругляться.

— По машинам! — крикнул я, перекрывая завывание ветра.

Мы побежали к самолетам. Земля под ногами уже размокала, превращаясь в липкую грязь. Забравшись в кабину, я с удивлением обнаружил дядю Сашу устроившегося в кресле первого пилота.

— Запускаю! — предупредил он.

Мотор «Ан-2» с привычным треском и гулом ожил, его мощный рокот был самым обнадеживающим звуком на свете. Я посмотрел на «Юнкерс». Тяжелая машина, медленно разворачиваясь, поползла к взлетной полосе. Видимость ухудшалась с каждой минутой, дождь усиливался, затягивая всё пеленой.

Летели уже два часа, и даже как-то расслабились, убаюканные спокойствием. Дядя Саша «рулил», я сидел в кресле второго пилота и лениво шарил биноклем по окрестностям. Жорка торчал в салоне, ковыряясь с новеньким, еще в масле, шмайсером.

В этот момент из рации донёсся сдавленный, но четкий голос: «Три истребителя. Десять часов низко. Заходят на атаку».

Сердце упало. Низко — значит, они шли на бреющем, прячась в складках местности и в пелене дождя, и засекли их слишком поздно.

— Держись за них, — сказал я, глядя на «Юнкерс». — На их фоне мы — мушка. Может, проигнорируют.

Но не проигнорировали. Один из «мессеров», мелкий и стремительный, как оса, отвалил от основной пары и пошел на нас. Солнечные блики на фонаре кабины выглядели как хищные глаза.

— Жора, в хвост! К пулемёту! — крикнул я.

Дядя Саша, не дожидаясь команды, бросил самолет в крутой нисходящий вираж, почти касаясь крылом верхушек деревьев растущих вдоль реки. Пулеметная очередь прошила воздух метрах в двадцати сверху. Немец промахнулся, не рассчитав скорость сближения с нашей «черепахой».