Атаковать они пока не пытались, видимо, примеривались, изучали нас, как хищники оценивают добычу. Это по первому разу немцы были смелые и бесцеремонные, а потеряв сразу несколько машин, явно зауважали «русфанер» и теперь действовали осмотрительнее. Мой биплан, хоть и проигрывал им в скорости, мощности и вооружении, в плане маневренности на малых высотах мог дать сто очков вперед, превращаясь из добычи в опасного противника.

Резко, до упора, прибавив газу, я прошёлся над «грузовиками», отчаянно покачивая крыльями, пытаясь привлечь внимание. Рация, которую второпях притулили в панель, и толком не проверили, отказала ещё на пути сюда. «Юнкерс» в ответ качнул крылом — сигнал поняли. А на «кукурузнике» в этот момент открылся верхний люк. Я обратил на это внимание лишь потому, что знал, что это значит, а вот для «мессеров», если они всё же решатся атаковать, этот зияющий черный квадрат станет очень неприятным сюрпризом.

Добавив оборотов, я снова рванул вверх, наглядно демонстрируя свою готовность к встрече. Но немцы не спешили, с холодной, немецкой расчётливостью выдерживали дистанцию. Их черные, изящные, отточенные силуэты зловеще висели на почтительном расстоянии, хотя я прекрасно понимал, как мало им нужно чтобы сблизиться для смертоносной атаки. Мы летели чуть больше двухсот, и даже если б и захотели, оторваться от них не смогли бы, как не может улитка убежать от гепарда. В то, что они пойдут за нами до самой станицы, я не верил — им банально не хватит топлива. Но проследить направление, засечь курс — вполне вероятно. Потом — тщательная разведка, а дальше уже по обстоятельствам. Если решат не связываться — хорошо, у нас появится передышка. Ну а если все же надумают напасть — придется отбиваться,. Пешком не пойдут, попытаются разбомбить, и это, учитывая суровые реалии, могло у них получиться. У нас ведь что? Пока пара зениток, плюс подвезем еще сколько-то, но это все равно капля в море против целой армады имеющихся у немцев бомбардировщиков. Пулеметы и прочая стрелковка против бронированных «Юнкерсов» и «Хейнкелей» практически бесполезны. Так что все висело на волоске, и эта угроза возникла более чем некстати, в самый неподходящий момент. Нам бы сейчас заняться городом, ведь, получив боеприпасы в таком количестве, можно раз и навсегда вычистить оттуда всю скопившуюся шваль, навести свой порядок. Да и с англичанами, с которыми у нас был шаткий, нервный паритет, теперь можно разговаривать с позиции силы. Что они могли противопоставить нашим пушкам и пулеметам? Свои допотопные гладкостволы? Смех, да и только.

Пока я предавался этим невеселым, отвлекающим размышлениям, разглядывая неспешные, выверенные маневры «мессеров», отвлекся и чуть не пропустил главное. «Ан-2» внезапно и резко, без всякого предупреждения, пошел на снижение, закладывая крутой вираж в сторону от реки, к темному пятну леса.

Заметил плот? Или поломка? Снова? Черт возьми, черт, черт! И что теперь? Садиться тут, в чистом поле, бросив «Юнкерс» без прикрытия, на растерзание? Черт! Как же вовремя, просто в насмешку, отказала эта проклятая, самодельная связь! Нестеров, похоже, все своё внимание уделял «мессерам», и не видел, что «кукурузник» уходит на посадку!

И что делать? А немцы, почуяв неладное, мгновенно зашевелились, словно акулы, учуявшие кровь. Сложить дважды два несложно — они поняли, что «грузовичок» садится не просто так, наверняка сообразили, в чем дело, и теперь с хищным интересом выжидали, что же предприму я в этой патовой ситуации. Остаться здесь — «мессеры», не долго думая, догонят «Юнкерс», и как пить дать, собьют его. Продолжить полет — «Ан-2» останется один на один с истребителями, и его расстреляют за пару заходов, не оставив и щепок. Ни первый, ни второй варианты меня не устраивали категорически, оба вели к катастрофе.

Поэтому, не раздумывая больше ни секунды, подавив панику, я решился на третий, отчаянный вариант, тем более что в данных условиях он виделся мне единственно верным. Резко потянув штурвал на себя, я до упора, с силой двинул рычаг газа, заставляя свой «Фоккер» с пронзительным воем рвануть вверх. Двести, двести пятьдесят, триста, четыреста метров! Самолет трещал, трясся, как в лихорадке. Вместе с высотой росла и скорость, стрелка на запотевшем приборе поползла вправо. Вскоре я уже обогнал «Юнкерс», а «мессеры» превратились в две едва различимые, мерцающие в синеве точки. Пятьсот, шестьсот, тысяча метров! Облаков нет, от солнца зайти не удастся, поэтому разворот я положил открыто, даже вызывающе, напоказ, не надеясь на внезапность, как рыцарь, бросающий перчатку.

На что я рассчитывал? Честно? Сам до конца не знал, не понимал. Сработало шестое чувство, интуиция, что не раз меня выручала в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Корректируя курс, я довел обороты двигателя до максимума, до звенящего визга, и снова, круто свесив нос, ринулся вниз, в отвесное пике, набирая скорость. Триста, триста двадцать, триста пятьдесят, триста восемьдесят! Ветер выл в расчалках, лицо растягивало от перегрузки. Краем глаза я заметил, как «Юнкерс» начал медленный, неуверенный разворот, и далеко внизу, у самого темного массива леса, увидел поднимающуюся пыльную полосу — там где сел дядя Саша. Черные точки «мессеров» вновь быстро, неумолимо превращались в уверенные, растущие с каждой секундой силуэты, и я уже мысленно прикидывал, с кого начать, в кого всадить первую очередь, как они, к моему глубочайшему изумлению, вдруг резко, почти синхронно, будто по невидимой команде, легли на обратный курс и, резко прибавив скорость, стали стремительно, без оглядки удаляться, растворяясь в синей дымке.

Догонять? А какой в этом смысл? Только горючку жечь попусту, устраивать бессмысленную гонку — «мессер» быстрее моей этажерки раза в два, если не больше. Это был бы проигрышный поединок. Но и просто так, молча, отпускать их с миром не хотелось — пусть хотя бы почувствуют, поймут серьезность наших намерений, запомнят, что даже такая, с их высокомерной точки зрения, «этажерка» может быть опасной. Я проводил их взглядом, пока они не растворились окончательно, не превратились в пылинки, и только тогда позволил себе выдохнуть, скинуть с себя давящее напряжение и разжать влажные от пота пальцы на штурвале.

Обозначив преследователям свою решимость, я плавно развернулся назад. Тем более, «Юнкерс» уже заходил на посадку, его неуклюжий, угловатый силуэт медленно и важно прицеливался на относительно ровное поле неподалеку от притихшего «Ан-2». Расчет был понятен: нам вообще нельзя делиться, а уж оставлять практически беззащитный «кукурузник» с ценнейшим грузом и людьми — нельзя категорически.

Да, теоретически, истребители могли вернуться. Но на мой взгляд — маловероятно. Наткнулись на нас они случайно, это факт. И достаточного запаса топлива для длительного полета над чужой территорией у них наверняка не имелось. Дальность у «Мессершмиттов» — до тысячи километров, как мне разъяснил Нестеров. То есть, примерно пять сотен туда, и столько же обратно. А отсюда до их ближайшего аэродрома, из нам известных, — около трехсот. Значит, если бы они всерьез вознамерились с нами повоевать, им пришлось бы организовывать аэродром подскока. С топливной базой, укрытиями, охраной…

«Повисев» в воздухе ещё минут десять, пока горизонт не очистился окончательно, я наконец позволил себе аккуратно, почти нежно, посадить свой фанерный «Фоккер» между двумя грузовиками, чьи темные корпуса отбрасывали массивные тени.

Вылез из кабины и крикнул Георгию, чтобы не вылезал и сидел на месте. Сам же поспешил к «Ану», где у открытого капота ковырялся дядя Саша.

— Что случилось? — с ходу выпалил я, подбежав.

— Подай отвертку крестовую, и найди в ящике пару пластиковых хомутиков… — проигнорировав мой вопрос, буркнул дядя Саша, не вылезая из недр мотора.

Не мешкая, я сунулся в ящик с инструментами, нашел требуемое и протянул мозолистой, испачканной в мазуте руке. Ещё какое-то время я стоял и слушал, как он сопит, ворчит и что-то откручивает, чувствуя себя бесполезным статистом. На трапе «Юнкерса» показалась фигура Нестерова, но я резким взмахом руки дал ему понять, чтобы не отлучался от штурвала.