Жорка, уже стоявший на палубе, озирался с открытым ртом, впечатленный масштабом. Сергей Алексеевич, прислонившись к холодной стенке, просто смотрел в темноту.

— Ну что, — обернулся ко мне Игорь Вадимович, его фонарь выхватил из мрака узкую лестницу, ведущую вглубь корпуса. — Пошли внутрь, покажу вам наше хозяйство.

Я кивнул, бросив последний взгляд вниз, где в луче фонарей копошились фигуры у самолета, уже натягивая на его фюзеляж темное, рыхлое полотно маскировочной сети.

Игорь Вадимович спустился первым, и я, ступая на железные ступени следом, отметил что лестницу выпрямили, и даже восстановили утраченные ступени.

И вроде бы я тут уже был, но теперь всё воспринималось иначе. Мы шли по главной галерее — некогда довольно широкому проходу, теперь больше похожему на ущелье в металлических джунглях. Стальные стены, покрытые толстыми наплывами краски, ржавчины и неизвестных наслоений, уходили в темноту в обе стороны. Кабельные трассы, сорванные с креплений, свисали кривыми гирляндами. Справа, в бывшем кубрике, была жилая зона. Гамаки и одеяла, подвешенные к прочным балкам. Несколько раскладушек, поставленных прямо на стальные плиты пола. Ящики из-под снарядов, служившие тумбочками. Посередине — буржуйка, сваренная из толстой трубы, от которой шла самодельная жестяная вытяжка в дыру в потолке. На ней стоял большой, почерневший чайник. Стены вокруг были завешаны найденными плакатами с различными инструкциями по технике безопасности, фотографиями, и даже календарем с выцветшими цифрами.

Я придержал Игоря за рукав, пока мы проходили мимо зияющего проема, ведущего вниз, в темноту. Оттуда тянуло сыростью и маслом.

— Слушай, а подъемник так вручную и крутить, или починили?

Игорь Вадимович хмыкнул, и в уголке его глаза мелькнула искорка технической гордости.

— Подъемник? Починили. Не без приключений, конечно. Многое пришлось целиком менять, привод расчистили, шестерни в масле выкупали. Редуктора перебрали. Теперь работает. Правда, гремит сильно, но поднимает.

Мы прошли дальше, туда где стояли ремонтируемые машины.

— Вот, смотри, чем живем, — его голос приобрел оттенок экскурсовода в музее. Луч скользнул по первому биплану. — Это наш «первенец». Каждую нервюру пришлось вымерять и выгибать заново. Лонжероны… — он с силой постучал костяшками пальцев по нижнему крылу, раздался глухой, крепкий звук. — Лиственница. Нашли в трюмах штабель досок — лежали кучу лет, но дерево как новое. Обшивку… — луч фонаря показал на полотно, туго натянутое на крыло. Оно было не однородным, а состояло из аккуратных заплат разных оттенков — от выцветшего хаки до грязно-белого. — Шили из всего, что нашли. Брезент от тентов, мешки, даже от шатров кое-что пошло в ход. Пропитали самодельной смесью — канифоль, парафин, солярка. Не авиационный лак, конечно, но держит.

Он перевел луч на капот. — Мотор — отдельная история. Клапана притерли, патрубки, датчики заменили, топливную систему прочистили. — Игорь обвел фонарем самолет целиком. — Все тросы управления — новые. Приборы… с ними сложнее. Часть родных, часть сняли с других машин. Авиагоризонт не работает, да нам он и не нужен. Важнее скорость, высота, да компас. Компас есть. Магнитный, в медном корпусе. Еще работает.

Он повел меня ко второму остову. — А этот… ему больше досталось. От него по сути живая только рама. Вот здесь, видишь? — луч остановился на месте, где должно быть нижнее крыло. — Лонжероны сгнили. Делаем новые. И фюзеляж почти весь заново обшиваем. Работы еще на неделю, не меньше. — Он помолчал, и луч его фонаря упал на груду тщательно разложенных по ящикам деталей — блестящие новые заклепки, свертки проводов, банки с краской.

— А сам корабль? — спросил я, глядя в черную пасть какого-то открытого технического колодца, уходившего в непроглядную тьму нижних палуб.

— Исследуем потихоньку, — ответил Игорь, и его лицо стало серьезным. — Электростанцию в машинном отделении запустили на малую мощность. Но многое еще под замком. Интересное кое-что нашли… документы, инструмент, целые склады кое-чего. — Он помолчал. — Потом расскажу. Сначала перекусим.

Игорь повёл нас дальше, вглубь стального лабиринта, и вскоре мы свернули в боковой отсек. Дверь сюда не скрипела, а глухо выла, открываясь в помещение, где пахло едой.

Это была кухня. Вернее, то, что обитающие в стальном чреве люди, называли кухней. Помещение небольшое, но уютное. Свет давали две электрические лампочки под потолком в железных плафонах.

Мебель носила на себе неизгладимую печать потопа. Массивный буфет из темного дерева, стоял криво, его дверцы не закрывались, но функции свои он выполнял. Стол, занимавший весь центр, был сколочен из оружейных ящиков. Вокруг него стояли табуреты разной высоты и происхождения.

Но сердцем комнаты была печь. Не буржуйка, а настоящая, добротная плита, с чугунными конфорками и небольшой духовкой. Её когда-то белую эмаль теперь покрывали паутина трещин и рыжие подтёки ржавчины, но прямо сейчас она исправно топилась. На одной из конфорок шипел и булькал огромный, почерневший от копоти котёл.

Возле плиты, спиной к нам, возился человек, что заменял здесь повара. Мужичок лет сорока пяти, плотный, но не толстый, а скорее крепко сбитый, как старый пень. На нём был заляпанный пятнами неизвестного происхождения фартук поверх рабочей робы. Он что-то энергично помешивал в котле, и его лысеющая макушка, покрытая капельками пота, блестела в свете ламп.

— Аркадий! — рявкнул Игорь Вадимович. — Гостей встречай! Лётное братство к нам пожаловало!

Мужик обернулся. Его лицо было широким, простодушным, с мясистым носом и покрасневшими глазами. Увидев нас, он не улыбнулся, но в его взгляде мелькнуло что-то вроде профессионального удовлетворения — дескать, работа есть работа, накормить надо.

— Жора! — вдруг оживился он, заметив нашего повара, который робко жался в дверях. — Ты чего там стоишь? Иди сюда, помоги! Кашу довариваю, хлеб режь, банки открывай!

Жорка, будто получив команду свыше, мгновенно преобразился. Его собственная неуверенность куда-то испарилась, уступив место знакомой кухонной суете. Он кивнул, сбросил куртку и уже через секунду деловито орудовал у стола, остро заточенным ножом нарезая нами же привезенный, темный, плотный хлеб.

— Аркаша у нас не только по железу руки золотые, но и по части провианта, — пояснил Игорь, скидывая куртку и усаживаясь на табурет у стола. — Из обычной крупы такую кашу делает, что пальчики оближешь. Садись, Василий, не стесняйся.

Я сел, ощущая, как усталость и нервное напряжение последних часов начинают медленно отступать под натиском тепла, запаха еды и мерного, убаюкивающего шипения котла. Сергей Алексеевич молча устроился в углу, в тени, будто стараясь занять как можно меньше места.

Аркадий, не отрываясь от плиты, бросил через плечо:

— Игорь, по твоей просьбе, бутылку… «десерта» достал. Для храбрых пилотов.

— Молодец, — одобрительно кивнул наш провожатый, а потом, понизив голос, добавил, обращаясь ко мне: — В одном из складов нашли ящики. Этикетки смыло, но внутри… виски, кажется. Бутылки целые. Припрятали для особых случаев.

Он посмотрел на меня, на дядю Сашу, который тоже сел за стол и вытирал платком шею.

— Думаю, сегодняшний перелёт тянет на «особый». Как разгрузимся — отметим. А пока… — он обвёл взглядом наше маленькое, измученное сборище, — пока просто погреемся и наедимся. Всё остальное — потом.

Аркадий, ловко орудуя огромным черпаком, разложил густую, дымящуюся кашу по эмалированным мискам. Пар от неё поднимался ароматным облаком, в котором явственно чувствовался запах мяса.

На середину стола поставили банки с соленьями — хрустящие огурцы и помидоры из станичных погребов, баночку тёмной, ароматной баклажанной икры. Оттуда же, из привезённых тюков, появилось сало — толстые пласты с прослойкой, слегка присоленные и прокопчённые.

Первые минуты за столом царило молчание, прерываемое только стуком ложек и довольным сопением. Еда была простой, но после нервного перелёта и долгого напряжения она казалась пиром богов. Даже Сергей Алексеевич в углу, не глядя ни на кого, медленно и методично ел свою порцию.