Олег, на которого обрушилась основная мощь его объятий, хрипло рассмеялся, высвобождаясь.

— А в чем мне было, по-твоему, идти? Моя сгорела, пришлось… у немцев позаимствовать.

— А самолет? — не унимался Леонид, поворачиваясь ко мне и снова хватая за плечи. — Откуда «мессер»-то? Вы что, угнали его, что ли⁈

— Угнали, — кивнул я, чувствуя, как наконец-то отпускает напряжение. — И не только угнали. Там, Ленька… там у них целый аэродром, под боком. Мы его… подправили немного.

Леонид отшатнулся, смотря на нас с новым, уже почти суеверным изумлением.

— Батюшки… — только и выдохнул он. — Ну вы даете. Ну орлы…

— Орлы-не орлы, — перебил Олег, потирая ушибленные в объятиях бока. — А покормить нас, дураков, не надумаешь? И до хаты довести.

— Да сейчас, всё сейчас! — засуетился Леонид, оборачиваясь к своим бойцам.

Я махнул рукой, глядя на освещённый фарами, искалеченный посадкой самолёт с черными крестами. Да, встреча получилась нервной, но главное мы были дома.

Рассевшись по машинам и оставив у «мессера» пару бойцов с автоматами, наша колонна тронулась в сторону станицы.

Леонид, сидя рядом со мной, не унимался, срываясь на полуслова:

— Представляешь, Вась, а ведь мы вас по всем правилам встретили! — он хлопнул ладонью по колену. — Пост С-2 засек неизвестный самолет еще минут двадцать назад. Высота, курс… все передали на КП. А там у нас этот… ящик Егоров, его программа.

Он мотнул головой в сторону штабного блиндажа.

— Эта штука, зараза, считает быстрее любого артиллериста! Сразу выдала расчеты: скорость, упреждение… Зенитчики только подставили цифры и дали залп. Без прожекторов, по ночуге! Чистая работа, блин!

Я слушал, глядя в темное стекло, за которым проплывали знакомые очертания. В голове стоял оглушительный грохот разрывов и свист осколков.

— Работа и правда чистая, — хрипло сказал я. — Почти попали. А может, и не почти… Утром посмотрим, — добавил я, вспомнив, как самолет дёрнуло от близкого разрыва.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Олег с заднего сиденья, уже разворачивая какой-то сверток с едой. — Целые же, слава богу. А программа… программа дело нужное. Егорка молодец.

Леонид довольно хмыкнул, доставая из-под сиденья термос.

— Вот, с дороги, — протянул он мне. — Чай, с сахаром. А то вид у вас, как у покойников с того света.

Я взял термос, чувствуя, как тепло растекается по закоченевшим пальцам. Да, мы были целы. И станица училась защищаться, обзаводясь не только пушками, но и мозгом. Это была хорошая новость. Почти такая же хорошая, как вкус горячего, сладкого чая после всего, что мы пережили.

Я сделал еще один глоток, чувствуя, как сладкая жара разливается по измученному телу. Но мысли уже работали, отстраняясь от личного спасения и возвращаясь к долгу.

— Зенитчикам респект, — сказал я, глядя на проплывающие в темноте крыши. — Но усвоенное надо закрепить. С утра организуй учебные стрельбы по мишеням. Чтобы в следующий раз били на поражение с первого залпа.

Леонид кивнул.

— Учту. Поставим вопрос. Только по каким мишеням?

Я промолчал, потому что сам не знал по каким, и глядя на редкие, но яркие огни в окнах, сменил тему.

— А светомаскировка почему мертва? — спросил я без упрека. — Команду же давали.

Леонид тяжело вздохнул, и в его голосе прозвучала безнадёжная нота.

— Команду давали, — подтвердил он. — А ты попробуй каждую бабку в станице заставь свечу в избе потушить. Кому-то к ребенку, кому-то к корове…

Я ничего не ответил. Что тут скажешь?

И повернувшись к стеклу, снова погрузился в молчание. Завтра предстояло много работы. А сейчас… сейчас нужно просто доехать и на несколько часов забыться. Если, конечно, получится.

Забыться получилось, но не сразу, сначала пришлось отмываться. Вода была ледяной, но это даже хорошо — стылая влага хоть ненадолго притупила назойливый звон в ушах. Потом — еда. Что-то горячее, простое, не глядя. Жена еще не вернулась со смены, и в этом была своя горькая ирония — вырваться из ада, чтобы застать пустой дом.

Она пришла за полночь, я уже дремал, но скрип двери мгновенно вернул меня в реальность. Несколько скупых фраз, и я рухнул в сон, как в бездну, без снов, без мыслей, просто отключаясь на несколько часов полного небытия.

Проснулся от того, что солнечный луч упёрся прямо в лицо. Посмотрел на часы — девять. И ещё долго лежал, не двигаясь, ощущая каждую мышцу, каждый заживший синяк.

«С чего начать?» — давила привычная, как сапог, ответственность. Нужно показать Твердохлебову карты, как сунул запазуху, так и забыл про них. А ведь наверняка там есть что-то важное. Осмотреть трофейный «мессер» — посадка вышла не очень, наверняка что-то да отвалилось. Проверить, как идут дела с зенитками. Устроить разнос за светомаскировку. Узнать, как Олег…

Под грузом многочисленных «надо», я с трудом оторвал голову от подушки. Тело ломило, будто его молотили цепями, а не просто избивали. Но долг был тем железным крюком, который вытаскивал тебя из постели даже когда все внутри кричало «еще пять минут». Сейчас нужно встать. Сделать первый шаг. Потом второй. А там, глядишь, и день пройдет.

Умывшись, я прошел на кухню. На столе, под чистой тряпицей, Аня оставила еду. Солидный кусок жареного мяса, одна вареная картофелина и два ломтя темного, пахнущего кислинкой хлеба. Скупо, но сытно. Чай в термосе оказался почти горячим. Я ел стоя, глядя в окно на залитый солнцем двор, механически пережевывая пищу, почти не ощущая вкуса.

Потом достал экспроприированные у немцев карты. Развернул их на столе, прижав края чашкой и термосом.

Подробно рассматривать не стал, сразу обратив внимание на главное. Неподалеку от станицы, в тридцати километрах на северо-восток, была аккуратная карандашная пометка — условный значок, похожий на рисуночек домика с антенной. Рядом цифра и буква: «12H». Еще одна, такая же — километрах в сорока на юго-запад. И самая интересная — на изгибе реки, вниз по течению километрах в семидесяти, или около того. Там был нарисован небольшой якорь.

Я откинулся на спинку стула, медленно потягивая остывающий чай. «12H»… Похоже на обозначение постов или складов. Небольших, замаскированных. А якорь… Якорь на реке мог означать многое., например… Да что угодно.

Информация была очень ценной. Возможно, даже более ценной, чем уничтоженный аэродром.

Сложив карты, я сунул их во внутренний карман ветровки. Первый пункт сегодняшней программы определился. Непременно к Твердохлебову. И как можно скорее. Эти пометки нужно проверить. Пока они не проверятся, ни о чем другом не могло быть и речи.

Я вышел из дома, седло старенького велосипеда неприятно врезалось в еще ноющие мышцы. Только собрался тронуться в сторону штаба, как поднял взгляд и замер. По пыльной улице навстречу мне, неспешным шагом шел Твердохлебов. Один, без обычной свиты. Его мощная, кряжистая фигура казалась инородной на этом мирном утреннем фоне.

Он увидел меня, и его лицо, обычно каменное, дрогнуло. Не улыбка, но некое смесь облегчения и суровой радости. Он ускорил шаг.

— Как настроение? — бросил он вместо приветствия, снова окидывая меня тем же оценивающим взглядом.

— Вашими молитвами… — хрипло усмехнулся я, слезая с велосипеда. — А ты куда так целеустремленно, один-одинешенек?

Твердохлебов тяжело вздохнул, посмотрел поверх моей головы на редкие облака в высоком, летнем небе.

— Задолбался в блиндаже сидеть, — признался он неожиданно просто. — Духота, копоть, все лица серые. Вышел прогуляться, воздухом подышать… — Он действительно сделал глубокий вдох, широко расправив плечи. — А то с ума сойдешь в четырёх стенах, тем более только и дум, что плохих.

Я кивнул, понимающе. Та же тяжесть давила и на меня, просто проявлялась иначе.

— Сочувствую, — пробормотал я, и похлопал себя по карману, где лежали карты. — Посмотри.

Мы отошли к забору, в тень раскидистой рябины. Я снова развернул карты и ткнул пальцем в пометки. Твердохлебов наклонился, его лицо сразу стало сосредоточенным, все следы усталости как ветром сдуло.