Самолет поднял нос, на мгновение чиркнул хвостом по земле, высекая сноп искр, и лишь потом, с пронзительным воем, оторвался. Мы пронеслись так низко, что пламя от горящих складов опалило нижнюю часть фюзеляжа.

Я судорожно выровнял машину, чувствуя, как пот ручьями стекает по спине. Позади, в проёме фонаря, виднелось зарево горящего аэродрома — нашего личного произведения искусства.

— Есть! — крикнул я, уверенный что Олег меня не слышит.

Мы были в воздухе. Свободные. И за нашими спинами полыхало щедро оплаченное нами право на этот побег.

А ещё, судя по стрелке указателя, баки машины полны. Чистое немецкое качество — заправлять технику под завязку.

Набрав километр высоты и отойдя на безопасное расстояние от огненного ада, я наконец смог перевести дух и заняться делом. Пилот в чужой машине — как сапер на минном поле. Каждое движение должно быть выверенным и плавным, а у меня пока было наоборот. Разумеется от желания вернуться и пострелять, не осталось и следа. Тут в воздухе удержаться бы…

Я начал с самого простого. Легкое движение ручкой от себя — на пробу. Нос послушно опустился. К себе — так же плавно задрался. Но отдача была иной, более тугой и упругой. «Мессер» не клевал, а именно менял горизонт, словно мощный скакун.

Потом — педали. Легкий нажим на правую. Самолет послушно начал разворот, но крен возник быстрее и острее, чем я ожидал. Пришлось тут же парировать его ручкой. Немецкая машина требовала постоянного, точного диалога. Она не прощала небрежности.

Я попробовал легкий вираж. Рука сама искала привычный для «Фоккера» угол, но здесь хватило движения вполсилы. Машина послушно завалилась на крыло, как заточенный нож. Управляемость была фантастической, почти пугающей. Это был не просто самолет — это была хищная, сконцентрированная энергия, облеченная в дюраль.

Плавно выровнял, почувствовав, как перегрузка вжимает в кресло. Проверил триммеры, нашел рычаг управления стабилизатором. Машина отозвалась, сняв напряжение с ручки. Так, уже лучше.

Осторожно, боясь сорвать в штопор, сделал «горку» — потянул ручку на себя и дал газ. «Мессер» рванул вверх с такой силой, что меня прижало к сиденью. Элероны работали как часы. Эта птица явно любила небо куда больше, чем мой старый, упрямый «Фоккер».

Вспомнив об Олеге, я снизил обороты, возвращаясь в горизонтальный полет. Ладони привыкли к упругой отдаче ручки управления, ноги — к чуткому ходу педалей. Машина была изучена. Теперь мы с ней слегка понимали друг друга. Оставалось лишь донести эту мысль до напарника, привязанного сзади к фюзеляжу.

— Освоился! — крикнул я, зная, что ветер унесет мои слова, но надеясь, что он почувствует уверенность в поведении самолета. — Летим домой!

И, сверившись с компасом, лег на обратный курс. Под нами проплывала чужая земля, но теперь у нас была скорость, высота и яростная стальная птица, жаждущая вернуться в свое небо.

Летели недолго, или я был так поглощён диалогом с машиной, что совершенно отключился от внешнего мира. Ровный гул мотора, отзывчивость рулей, плавные покачивания крыльев на встречных потоках — всё это создавало свой собственный, замкнутый мирок. И когда я наконец оторвался от приборов и взглянул вниз, то с удивлением понял, что мы уже над своими.

Огни, редкие и яркие, виднелись справа, километрах в пятнадцати. Вышел с отклонением. Сказалось напряжение, незнакомая карта и магнитный компас, в котором я не был до конца уверен.

«Черт, промахнулся», — мелькнуло в голове, но без раздражения. Я плавно, почти лениво, положил машину в разворот, чувствуя, как послушно кренится крыло. И в этот момент поймал себя на мысли, глядя на россыпь огней внизу: «Хорошо, что светомаскировку не соблюдают. Иначе бы проскочили мимо, как слепые котята».

Война войной, а жизнь брала свое. Кто-то шел с фонарем к колодцу, у кого-то горел свет в окне.

Я вышел точно на станицу с севера, уменьшив газ и начав плавное снижение, соображая где же посадить самолет.

Основная полоса была темной — нас не ждали. Но я вспомнил ровную площадку километрах в двух восточнее, где когда-то сажал «кукурузник». Лунного света должно было хватить, чтобы уловить землю. Рискованно, но другого выхода не было.

Я уже начал разворачиваться на новый курс, как вдруг снизу, с края станицы, блеснула короткая, яростная вспышка. Затем вторая, чуть левее. Промелькнула мысль: зачем?' Но инстинкт сработал быстрее.

Снаряды рванули сзади и слева от нас. Ослепительные вспышки и резкие хлопки, доносящиеся сквозь шум мотора. Воздух содрогнулся. «Мессер» клюнул, будто налетев на кочку.

— Зенитка! — взревел я, больше для себя, зная, что Олег вряд ли услышит.

Адреналин ударил в голову, вытесняя все остальные мысли. Я резко дал полный газ и потянул штурвал на себя, закладывая крутой вираж в сторону темноты. Не вниз, а вверх и в сторону, откуда пришел.

«Приняли за немца?» — пронеслось в голове сумасшедшей догадкой. Но сейчас было не до разборок. Нужно уходить из зоны обстрела. Лунная ночь из союзницы вдруг превратилась в смертельную ловушку, выставляя наш силуэт на серебристом небе как на блюде.

Еще одна очередь трассирующих снарядов прошила небо, но теперь далеко внизу и сзади. Там же бахнули разрывы зенитных снарядов. Я продолжал набирать высоту и уходить в сторону, в черноту полей, оставляя за спиной родную, но внезапно ставшую враждебной станицу. Посадка откладывалась. Для начала нужно остаться в живых.

Уведя самолет с линии огня, я не стал искушать судьбу дальше. Впереди, в лунном свете, угадывался ровный, непаханый клок степи. Без огней, без ориентиров — по наитию. Сбросив газ и почти погасив скорость, я выпустил шасси, но на панели тревожно задергалась красная лампочка сообщающая о неполадке. Снова подниматься? Нет смысла, да и земля уже вплотную, будь что будет решил я, и позволил «мессеру» коснуться поверхности. Только бы винт не погнуть — пронеслась мысль, когда тяжелая машина ударилась о землю, подпрыгнула на кочках, и проскрежетав по жесткой траве, замерла, накренившись на одно крыло.

Тишина, наступившая после выключения мотора, была странной. И тут же ее разорвал хриплый, яростный мат Олега. Он уже отстегивал ремни, его движения были резкими, полными ярости.

— … чтобы они сдохли, уроды! — он сполз с фюзеляжа, потирая онемевшие руки. — По своим палить! Ослепли, что ли⁈

Я выбрался из кабины, ноги подкашивались. Адреналин отступал, оставляя пустоту и тяжелую усталость.

Быстро осмотрел самолет. Ну да, задняя стойка не вышла, передняя наполовину. Хотел изучить повнимательнее, но со стороны станицы, прыгая по кочкам, неслись несколько точек света. Фары. Две, нет, три машины. Они мчались прямо на нас, слепя и без того выщербленную ночь.

Мы стояли у трофейного немецкого истребителя, в чистом поле, как на ладони. Бежать некуда. Да и смысла нет, думаю сразу не пристрелят.

Машины, подпрыгивая на ухабах, подкатили вплотную, ослепив нас фарами. Пыль окутала все плотным облаком. Резко захлопали двери, и из этого светящегося хаоса прорвался знакомый, хриплый от ярости окрик:

— Хенде хох, сукины дети!

Из-за слепящего света проступили фигуры с автоматами на изготовку. И впереди всех — коренастая, широкая фигура Леонида. Ослепленный, я не видел выражения его лица, но был уверен что оно перекошено от злости.

Олег, не опуская рук, шагнул вперед.

— Ленька, ты охренел совсем⁈ — его голос сорвался на крик. — Это же мы, черт возьми!

Леонид медленно подошёл ближе, не опуская ствола. Его взгляд скользнул по мне, по Олегу, по немецкому мундиру на нем, по «мессеру» с крестами на крыльях.

И вдруг его лицо преобразилось. Гневная маска смягчилась, глаза расширились от изумления, а рот приоткрылся.

— Вась… Васек⁈ Олежек⁈ — его голос дрогнул, срываясь на высокие ноты. Он резко опустил автомат, и сделав два неуверенных шага, бросился к нам, сгребая обоих в охапку.

— Боже ж мой, живые! — он захлебывался, хлопая нас по спинам своими здоровенными лапищами, чуть не сбивая с ног. — Да мы же думали… нам же доложили… Мы ж вас за фрицев приняли, сволочей! Олежек, родной, да на тебе ж немецкая форма!