Слева — еще более непонятные устройства. Небольшой круглый экран с мерцающей зеленой линией — эхолот или что-то вроде того. Над ним, на кронштейне, висел увесистый, похожий на телефон, аппарат с трубкой. Внутрисудовая связь или что-то внешнее.

Все поверхности — металлические, покрашенные в тусклый серо-голубой цвет, краска местами потрескавшаяся и облупившаяся в углах.

Мое внимание привлекла еще одна деталь: по обеим сторонам от входной двери, в бронированных нишах, виднелись толстые стекла узких бойниц. Но это были не просто окна. Под ними располагались массивные рукоятки с фиксаторами, похожие на те, что бывают у бронезаслонок. Я осторожно потрогал одну. Она не поддалась. Видимо, в боевой обстановке рубку можно было полностью закрыть стальными щитами, оставив только эти узкие смотровые щели.

На столе, заваленном картами и кружками, рядом с колодой карт валялся блокнот в кожаной обложке. Я быстро пролистал. Пометки, какие-то цифры. И несколько страниц, исписанных тем же готическим почерком, что и на бумажке у часового.

Я сунул блокнот в мешок. Осматриваясь в последний раз, я наткнулся взглядом на небольшой сейф, врезанный в переборку у пола. Замок выглядел серьёзно. Взломать его времени не было, да и шума наверняка не избежать. Оставил.

Выбравшись из рубки, первым делом сменил неполный магазин в ВАЛе на свежий, потом достал из мешка рацию. Прикрыл динамик ладонью, коротко, без лишних слов, сообщил об увиденном.

Убрал рацию, оружие, плотно закрутил мешок. Теперь — обратный путь. Спустился по той же якорной цепи, без «булька» скользнув в холодную воду. Доплыл до своего укрытия под обрывом, вылез, быстро надел сухое, довольный что теперь, когда на катере тихо, можно действовать смелее.

Через пять минут я уже полз по окраине немецкого лагеря, мимо рядо низких, прямоугольных палаток, аккуратно выстроенных вдоль невидимых линий. Между ними — штабеля ящиков, прикрытых брезентом. Ближе к воде темнели десятки бочек, аккуратно установленных на деревянных поддонах — горючее. У одной из палаток, в лунном свете, блестели крылья и радиаторы машин и несколько мотоциклов с колясками, накрытые чехлами. Но главным было не это, главным открытием были глубокие, свежие колеи. Следы от гусениц тяжелой техники — самоходок или танков. Они были настолько четкими, что, казалось, машины только что проехали.

Я полз мимо них, огибая лагерь с юга, со стороны степи, откуда немцы меньше всего ждали гостей. Часовые были — я видел их темные, неподвижные силуэты на фоне неба по периметру, особенно где не было деревьев. Они курили, переминались с ноги на ногу, но смотрели наружу, а не внутрь лагеря.

Я почти прополз мимо чего-то массивного, и свернул, но внезапный шорох заставил меня замереть и присмотреться.

Это была не палатка и не склад. Это была клетка. Грубо сколоченная из толстых, неочищенных стволов, врытых в землю и перетянутых поперечинами из колючей проволоки. Размером с добрый сарай. И внутри… Множество темных, сбившихся в кучу силуэтов. Люди.

Я затаил дыхание, прильнув к земле. Снова выждал, и пополз, пока не оказался совсем рядом с клеткой.

Внутри, как мне показалось, все спали, лежа на голой земле. Приглядевшись, я разглядел лицо лежащего прямо у стенки мужика. Я узнал его. Семеныч. Геолог. Тот самый, с которым мы искали нефть, и который вместе со всеми пропал тогда из лагеря на берегу.

Время на моих часах показывало половину второго. До рассвета, до момента, когда лагерь проснется, оставалось два с половиной часа. Семеныч мог знать что-то о сыне. Я лежал, прижавшись к траве, отделенный от него лишь метром пространства и кольями клетки.

Говорить, даже шептать, нельзя. Я осторожно ощупал землю вокруг, пальцы наткнулись на сухую, упругую ветку от тальника.

Медленно просунув ее в клетку, коснулся плеча Семеныча. Легко ткнул раз, другой.

Тот вздрогнул, его глаза открылись, но он не повернул головы. Лишь зрачки, расширенные темнотой, метнулись в мою сторону, белея в лунном свете. Он замер, всматриваясь в черноту за стенкой, пытаясь понять, не привиделось ли. Я слегка пошевелил веткой.

Тогда он медленно, с величайшей осторожностью, повернул лицо. Щека легла на влажную землю. Наши глаза встретились. В его взгляде промелькнуло сначала непонимание, потом изумление, и наконец надежда. Он узнал меня. Его губы беззвучно сложились в мое имя. Я осторожно, почти незаметно, кивнул и приложил палец к губам.

Семеныч медленно подтянулся ближе к щели.

— Немцев много? — выдохнул я почти беззвучно.

Семеныч замер, считая. Его губы шевельнулись:

— Сорок… не меньше. Было больше, часть ушла с техникой вчера на рассвете. Броня, грузовики.

Сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

— Наши… все здесь? — мой взгляд скользнул по темным силуэтам в клетке.

— Нет, — почти беззвучно прошептал он, едва кивнув в сторону леса. — Дальше, в лесу, еще одна… такая же.

— Вчера… позавчера… приводили кого? Новых? — я боялся услышать ответ.

Семеныч на мгновение задумался, затем отрицательно мотнул головой.

— Не видел. Не было.

Значит, сына здесь нет. Ни в этой клетке, ни во второй. Неприятное, леденящее чувство горечи разлилось внутри, но не отчаяние. Была еще вторая база, плюс «точка с кострами», откуда ушла техника. И если он попал в плен… мог быть там. Но сначала — проблема здесь и сейчас.

Я отодвинулся, давая себе время для мысли. Вытащить полтора десятка человек из-под носа у сорока вооруженных немцев… Любой громкий звук — ломающееся дерево, лязг цепи, крик — и лагерь проснется как один большой, злой организм. Атаковать? С одним автоматом против роты? Безумие.

Нужен был ключ. Или способ открыть эту грубую деревянную дверь, скрепленную цепью и массивным висячим замком, тихо. Или… отвлечение. Серьезное, громкое, которое заставило бы всех немцев побежать в противоположную сторону. Мой взгляд сам потянулся туда, где в лунном свете темнели бочки с горючим.

Мысль о взрыве была соблазнительной, но я тут же отбросил ее. Хаос и огонь задержали бы немцев, но не освободили пленных. В панике часовые могли открыть беспорядочный огонь по клеткам. Нет, нужна была точность. Тишина.

Я снова прильнул к щели. Семеныч все так же смотрел на меня, его глаза блестели в темноте.

— Ключ? — выдохнул я.

Он кивнул, едва заметно, и беззвучно прошептал:

— У офицера. Палатка с флагом, рядом с кухней. Спят там двое.

Это была ниточка. Опасная, но единственная.

— Буди своих. Готовься. Тишина — абсолютная, — приказал я, и он снова кивнул, уже сдвигаясь вглубь, чтобы осторожно растолкать ближайших соседей.

Я отполз от клетки, сливаясь с землей, и пополз в указанном направлении. И тут небо решило добавить мне проблем. Сначала на лицо упала тяжелая, холодная капля. Потом еще одна. Через минуту редкие удары переросли в сплошной, густой шум. Дождь. Не мелкий и противный, а настоящий ливень, хлеставший по брезенту палаток, превращавший землю в скользкую жижу. Луна исчезла, поглощенная свинцовыми тучами. Видимость упала почти до нуля, но зато мой шум теперь тонул в грохоте воды.

Я полз, ориентируясь по смутным силуэтам. Полевая кухня возникла прямо передо мной. И рядом — большая палатка, у входа которой на коротком флагштоке болтался промокший, обвисший флажок.

Я замер у полога, прислушиваясь сквозь шум дождя. Изнутри доносилось тяжелое, мерное похрапывание. Не один человек — двое, как и сказал Семеныч. Я приподнял край брезента у земли, заглянул. Темно.

Приготовил нож, проскользнул внутрь. Темнота была абсолютной. Дышал, давая глазам привыкнуть, соразмеряя вдохи с храпом. Первый офицер спал ближе ко входу, рядом, на табуретке, лежала его одежда. Мысль о том чтобы зарезать немцев, отступила на второй план. Может громко выйти, убить человека бесшумно сложно, тем более когда ни черта не видать. Сначала проверю карманы, если не найду ключ, тогда вернусь к первоначальном плану.