Я замер, вжимаясь в землю. Медленно поднял голову. Их было двое. Сидели в неглубокой ячее, выкопанной в стенке промоины и прикрытой сверху плащ-палаткой на низких кольях. Идеальная маскировка. Сверху не разглядеть, а с фланга — только если знать, куда смотреть. Один курил, прикрывая сигарету ладонью, но запах табака все равно доносился до меня по тихому ночному воздуху.

Отходить назад и обходить было поздно и опасно. Они перекрывали прямой путь к лагерю. Любой мой маневр в стороне мог наткнуться на еще один, невидимый пост. Логичнее их просто убрать, тем более к этому я более чем готов.

Бесшумно отойдя на несколько метров в гущу высокого сухостоя, я сделал широкую дугу и пополз к ним к ним со спины, со стороны обрывистого края промоины.

Метров с десяти уже было видно их нычку: каски, силуэты карабинов, опертых о бруствер. Они, тихо переговариваясь, смотрели вперед, на тропу и реку. Я встал на одно колено, снял ВАЛ с плеча. Прицелился. Два силуэта, почти в ряд. Сперва того, что был чуть левее и казался внимательнее. Потом второго.

Глушитель на ВАЛе смягчил звук выстрела до негромкого, хлопающего «пффт». Первая очередь, короткая, из двух патронов, ударила ближнего в голову и шею. Он рухнул беззвучно, как мешок. Но его товарищ, должно быть, почувствовал движение или услышал звук. Он начал оборачиваться, рот уже открывался для крика. Вторая очередь настигла немца в тот момент, когда его глаза, широкие от ужаса, уже встретились с моими. Пули вошли в лицо и горло. Он откинулся назад, уронив карабин, который с глухим стуком упал на дно ячейки.

Опасаясь еще какой-то реакции, я подождал, затаив дыхание.

Потом подполз к ячейке. Оба мертвы. Молодые лица, искаженные последним мгновением понимания. Быстро обыскал. Ничего особенного — стандартные жетоны, пачка сигарет, складной нож. У одного в нагрудном кармане — сложенная вчетверо бумажка, мелко исписанная готическим шрифтом. Сунул ее в карман.

Пригнувшись и приготовив оружие, двинулся дальше, радуясь своему ночному зрению. То, что для других было мраком, для меня являлось миром полутонов и смутных силуэтов. Я видел, как мышь пробежала по камню в десяти шагах, видел отдельные травинки, колышущиеся на ветру.

Двигался я уже не вдоль открытого берега, а под самым козырьком глинистого обрыва, нависавшего над рекой. Шел внимательно осматриваясь, понимая что стоянка катера должна быть совсем близко.

И вот, осторожно заглянув за выступ обрыва, я увидел его.

Ту самую длинную, геометрическую тень. Катер стоял в узкой протоке, приткнувшись носом к камышу. Сверху он по-прежнему был укутан маскировочной сеткой с пучками растительности, превратившись в продолжение заросшего берега. Но теперь, с расстояния в полсотни метров, я видел детали: приземистую рубку, очертание пушечной турели на носу, низкий борт, широкую плоскую корму.

И главное — свет. Не огонь, а тусклое, желтоватое пятно, пробивающееся сквозь окно в рубке. И звуки. Приглушенный гул голосов. Негромкий, но различимый стук металла о металл — будто ложкой по котелку. Чей-то смешок. На катере бодрствовали.

Я замер, анализируя. Подобраться к лагерю по суше, оставив у себя за спиной бодрствующих наблюдателей на воде — чистое самоубийство. Они могли заметить движение, поднять тревогу, осветить берег ракетой. Нет. Сперва нужно разобраться здесь.

Вариант как подойти к катеру всего один — с воды. Я осторожно снял рюкзак, прижал его к основанию обрыва. Достал компактный непромокаемый мешок из прорезиненной ткани. Расстегнул, положил внутрь ВАЛ, предварительно поставив на предохранитель. Туда же — три запасных магазина и рацию. Всё ценное и чувствительное к воде. Герметично закрутил горловину мешка, затянул стропой.

Раздевшись до трусов, засунул одежду с рюкзаком под корни куста, и подхватив мешок, бесшумно сполз в воду.

Вода не ледяная, но весьма прохладная, хорошенько взбодрила, заставив покрыться мурашками. Течение оказалось сильнее, чем думалось, сразу потянув в сторону. Я прижал мешок к груди, сделал несколько глубоких, беззвучных вдохов, заставив тело привыкнуть к холоду, и оттолкнулся от берега, пускаясь вплавь вдоль тени обрыва, к темному, затаившемуся силуэту катера.

Вода несла меня прямо к высокому, темному носу. Я плыл почти без всплесков, работая одними ногами, руками удерживая драгоценный мешок. Борта судна, скользкие от тины, поднимались из воды почти вертикально, а на носу вообще с отрицательным углом. Моим спасением стала якорная цепь — толстая и холодная, уходившая в черную глубину.

Я ухватился за нее, давая течению прижать себя к борту. Цепь не гремела. Перебросив мешок через плечо, я начал медленно, сантиметр за сантиметром, подтягиваться вверх, цепляясь босыми ногами за скользкие звенья. Наконец, рука нащупала край борта. Я подтянулся, перевалился через него и рухнул на узкую носовую палубу, затаившись в тени пушечной турели.

Здесь, наверху, звуки были четче. Из приоткрытой двери рубки, находившейся примерно в середине корпуса, лился тусклый свет и доносились голоса. Немцы не просто бодрствовали — они играли в карты. Слышался шелест, негромкие, сдержанные реплики. Двое.

Я пополз вдоль борта, прижимаясь к тени. Метров через пять открылся вид в прямоугольное, затемненное стекло рубки. Внутри действительно сидели двое. Один постарше, коренастый, в расстегнутой серой куртке, внимательно изучал карты. Второй — молодой, тощий, с хитрой физиономией — сосредоточено ковырял в носу. На столе стояла потушенная керосиновая лампа, а свет давал маленький карманный фонарик, который они подвесили под потолок, направляя луч на карты.

Стрелять через стекло — вариант, но непредсказуемый. Стекло могло зазвенеть. Нужно выманить их. Осмотрелся по сторонам — на чистой палубе не было ничего, что могло бы упасть «само». Тогда я осторожно расстегнул мешок, достал автомат, приготовил к стрельбе. Потом вытащил один патрон из запасного магазина. Тяжелая, тупая пуля в латунной гильзе.

Прицелился и бросил ее в центр светящегося стекла рубки.

Тихий, но отчетливый «тук» прозвучал невероятно громко в ночной тишине. В рубке все замерло. Голоса стихли. Я видел, как оба немца резко подняли головы, уставились на стекло. Старший что-то шепнул, поднимаясь. Молодой снял фонарь, погасил его.

Дверь рубки скрипнула и медленно приоткрылась. Сперва показался ствол карабина, потом фигура старшего. Он осторожно высунул голову, оглядывая палубу. Его настороженный взгляд скользнул по носу, но меня не заметил. Он что-то сказал через плечо и сделал шаг наружу. За ним, почти вплотную, вышел молодой.

Это был момент. Я поднял ВАЛ.

Короткая, сухая очередь «пффт-пффт». Два выстрела. Пули вошли старшему между лопатками, он дёрнулся вперед и рухнул на колени. Молодой только начал поворачиваться, его рот открылся для крика. Вторая очередь ударила ему в бок и прошла навылет, вырвав клочья куртки и ткани. Он упал навзничь, задев плечом косяк двери.

Тишина снова воцарилась на катере, нарушаемая только легким постукиванием тела молодого немца о борт в предсмертной агонии и тихим бульканьем воды за бортом.

Я подождал, считая до двадцати. Ни новых звуков, ни окриков с берега. Подполз к телам, проверил пульс — ничего. Затащив тела в рубку, прикрыл дверь, оставив лишь щель, и осмотрелся.

Рубка катера оказалась небольшой, но до потолка забитой приборами и устройствами, о назначении которых я мог только догадываться. Прямо передо мной возвышался массивный штурвал на толстой колонке, обитый по ободу прорезиненным материалом. За ним — целая батарея циферблатов и стрелочных индикаторов под выпуклыми стеклами. Манометры, тахометры, компасы. Все надписи — готическим шрифтом, резкие и чуждые. Некоторые циферблаты светились тусклым зеленоватым светом — видимо, фосфорная подсветка для ночного плавания.

Справа от штурвала торчали несколько рычагов с массивными черными рукоятками. «Hauptmaschine» — выцарапано на табличке над одним. Двигатели, надо полагать. Рядом — странная панель с тумблерами и маленькими лампочками, некоторые из которых тоже едва светились красным. Система управления? Электрика?