Медленно, стараясь не шуршать и радуясь долбящему по ткани дождю, обыскал одежду на стульях. В боковом кармане мундира первого офицера мои пальцы сразу же наткнулись на связку ключей — несколько небольших и несколько массивных, похожих на нужный. Я сунул связку в карман.

Перед тем как уйти, на низеньком столике нащупал планшет с документами. Можно было еще порыться, наверняка добыча была бы богатой, но время истекало. С каждой секундой риск, что кто-то зайдет или сменится часовой, рос.

Я выполз обратно под хлещущий дождь. Вода заливала лицо, стекала за воротник, превращая дорогу обратно к клетке в сплошное, темное, грязное чистилище. Я полз, вернее, почти плыл по размокшей земле, местами хорошенько проваливаясь в липкую жижу. С одной стороны, я мысленно материл эту погоду, с другой — благодарил: грохот ливня и раскаты грома, следовавшие за ослепительными вспышками молнии, заглушали любой случайный звук.

Очередная вспышка на миг вырвала из тьмы промокший лагерь: палатки, лужи, блестящие, как ртуть, и темный силуэт клетки. И в ней — не спящие, а собранные, притихшие фигуры. Все они уже были на ногах, прижавшись к передней стенке. Семеныч сделал свое дело.

Я добрался до массивной двери, скрепленной толстой цепью и висячим замком. В темноте, на ощупь, вытащил связку ключей. Пальцы, окоченевшие от холода, с трудом нащупали один из крупных. Попытался вставить его в скважину — не подошёл. Проклятье. Вспышка молнии помогла мельком увидеть связку. Попробовал другой, тот что был слегка мельче. Металл скрежетал, но не поворачивался. Шум дождя заглушал звук, но мне казалось, что скрежет разносится на весь лагерь.

Вдруг откуда-то донеслись приглушенные, хлюпающие шаги. Часовой, совершающий обход. Я вжался в грязь у основания клетки, сливаясь с тенью. Через щели между кольями я видел, как в следующей вспышке промокшая плащ-палатка мелькнула метрах в десяти. Солдат, наклонив голову от дождя, прошел мимо, даже не взглянув в сторону клетки. Непогода работала на нас.

Как только шаги затихли, я снова принялся за замок. Третий ключ. Вставил, почувствовал, как что-то проворачивается. Надавил. Раздался глухой, металлический щелчок, приглушенный дождем. Семеныч, стоявший у самой двери, быстро, еще до моей команды, ухватился за цепь, не дав ей звякнуть, и та бесшумно утонула в грязи. Затем я потянул дверь на себя. Она подалась, открывшись на узкую щель. Первым, беззвучно, как тень, выскользнул Семеныч. За ним, один за другим, начали выбираться остальные. Движения были медленными, осторожными, но без паники. Эти люди, прошедшие через ад плена, инстинктивно понимали цену тишине. Пригибаясь, они выстраивались во тьме, превращаясь в еще одну бесплотную тень в сердце лагеря. По суше с такой толпой, среди которых наверняка были ослабленные, уйти невозможно. Только вода. Вытолкнуть катер на течение, спуститься вниз по реке, а там, на расстоянии, разобраться с управлением и запустить моторы.

Выждав какое-то время, я махнул рукой, и застывшая под ледяными струями толпа двинулась к берегу. От клетки до катера метров сто, не больше, но ночью, да еще в том состоянии в котором находились пленники, шли они крайне медленно. Я всё это время пристально всматривался в темнеющие под дождем палатки, в каждую секунду ожидая окрика или выстрела. И только когда первые из покинувших клетку, скользя и падая в грязи, исчезли в черной воде, направляясь к темному силуэту катера, двинулся следом, догоняя Семеныча.

Догнав, схватил его за руку, притянул к себе, чтобы быть услышанным сквозь шум дождя.

— Вторая клетка? Где точно?

Он, не раздумывая, ткнул пальцем в сторону леса, чуть правее места откуда мы пришли.

— Там, метрах в семидесяти. Прямо под вышкой.

Я кивнул, сжимая в кармане связку ключей. У того замка должен быть такой же ключ.

— Поднимайте якорь, пробуйте вытолкать эту посудину на течение. Если я успею — успею. Нет… — я не договорил, но он понял.

Семеныч кивнул, а я, не оглядываясь, побрел обратно, за следующей партией.

Добраться до второй клетки было еще тяжелее. Часовые, спасаясь от ливня, съежились под навесами, но бдительности не теряли. Я полз, буквально втискиваясь в грязь при каждой вспышке молнии, замирая при любом шорохе. Лагерь потихоньку начинал просыпаться — где-то послышался кашель, голос, наверное ругающий погоду. Время истекало.

Наконец, я увидел вышку — темный скелет из жердей с маленькой будкой наверху. Под ней, в еще более глубокой тени, угадывался еще один бревенчатый загон. И прямо у входа, под навесом из плащ-палатки, прижавшись к стволу дерева, стоял часовой. Он курил, укрывая сигарету полой плаща, и его лицо, освещённое на мгновение тлеющим огоньком, было обращено к клетке.

Подобраться к нему сзади невозможно — открытое пространство. Оставался один вариант. Я выждал, пока он снова затянется, и в этот момент, когда свет от уголька на мгновение ослепил его ночное зрение, метнулся из тени в тень, преодолевая несколько метров открытого пространства. Он что-то почувствовал — дёрнулся, но было поздно. Я был уже в полуметре, поднявшись во весь рост. Его глаза расширились, он попытался вскинуть карабин, но моя рука с ножом оказалась быстрее. Лезвие вошло под ребра, направленное вверх, к сердцу. Он хрипло выдохнул, обмяк. Я поймал его тело, не дав упасть, и оттащил под кусты, в грязь.

Ключ с той же связки подошёл к замку с первого раза. Внутри, услышав скрежет, уже шевелились. Когда я распахнул дверь, на меня уставились десятки глаз — полные страха, недоверия, немой надежды. Их было человек пятнадцать, многие с перевязками, кто-то не мог встать без помощи.

— Тихо, — прошипел я. — За мной. К реке. Быстро.

Вопросов не задавали. Просто шли за мной как за поводырем. Двигались медленно, падали, ползли и ковыляли, цепочкой, прижимаясь к любым укрытиям.

Думал всё, опоздаем, но мы достигли обрыва как раз в тот момент, когда катер, огромный и темный, медленно, нехотя, отходил от берега, подхватываемый течением.

— В воду! Все, в воду! К катеру! — скомандовал я уже громче, чем следовало, но шум дождя заглушал звуки. Ударила молния, тут же громыхнуло, следом ещё раз и ещё.

Люди, превозмогая слабость и страх, плюхались в ледяную воду, тянулись к темному борту. С катера им протягивали руки, затаскивая на борт. Сам я полез в воду последним. Кто-то схватил меня за одежду, втащив на скользкую палубу.

Катер медленно, но верно выходил на стремнину.

Спасенные, мокрые, дрожащие от холода, рассаживались где попало: прислонившись к надстройкам, растянувшись на влажном дереве палубы. Дышали тяжело, кашляли, но всё равно, выглядели они гораздо лучше чем полчаса назад, в своих клетках.

Семеныч и трое мужиков исчезли в рубке. Оттуда доносился приглушенный мат, споры и скрежет металла — они пытались понять, как управлять этой немецкой машиной. Через открытую дверь я видел, как Семеныч тыкал пальцем в разные рычаги, а Мотыга — бывший капитан нашего плота, крутил штурвал.

На носу катера, возвышаясь над палубой, темнела его «зубастая» часть — пушечная турель. Это было угловато-грозное сооружение под круглым бронещитом. Ствол, не слишком длинный, но толстый, указывал на солидный калибр — видимо, 20 или 37 миллиметров. Её, как муравьи, облепили несколько человек. Один ощупывал механизмы вертикальной и горизонтальной наводки, пытаясь найти спуск. Другие копошились у основания, разбираясь с механизмом заряжания. Это было инстинктивное действие — найти то, что может стрелять, на случай погони.

Я прислонился к стенке рубки, пытаясь отгородиться от хлещущего дождя хоть немного, и достал рацию. Включил, но как не пытался, ответа не было, проливной дождь создавал непроницаемую завесу для радиоволн.

Из рубки высунулось перекошенное от напряжения лицо Семеныча.

— Запускать? — крикнул он.

Я покрутил головой, вглядываясь в темный берег. От лагеря отошли метров на семьсот, по идее уже можно заводить машину, уповая на то что шум дождя глушит не только ради волны.