И в этот момент мы увидели, как первая пара истребителей всаживает очередь в «Юнкерс». По левому крылу гиганта побежали огненные всплески. Из двигателя повалил густой черный дым.

— Только не это… — вырвалось у меня.

«Юнкерс» клюнул носом, но не сдался. Его бортовые стрелки открыли ответный огонь. Яркие трассеры потянулись к атакующим истребителям. Это был смертельный балет в небе, похожий на агонию раненого кита, которого терзают пираньи.

Стреляли неточно, но сам факт сопротивления заставил истребители резко отвалить от «Юнкерса» и набрать высоту.

«Наш» же мессер, пилот которого, видимо, слишком увлекся, неожиданно прошел на бреющем прямо над лесом. И тут же с него повалил дым. Попали? Нет. Слишком низкая скорость «Ана» сыграла с ним злую шутку — он, возможно, зацепил верхушки деревьев или просто не рассчитал и задел землю на выходе из атаки, повредив шасси или винт.

— Вот чёрт! — не своим голосом крикнул дядя Саша. — Горит!

Истребитель, оставляя за собой шлейф дыма, потянул к югу, но далеко не пролетел, чуть поднялся, и выбросив из себя летчика, воткнулся в землю. Летчик ненадолго пережил свою машину, слишком маленькая высота, парашют не успел раскрыться. Страшная смерть.

Оставшаяся пара, среагировав на гибель товарища, крутанула в небе «бочку» и бросилась на нас, видимо посчитав виновниками.

Не в силах усидеть на месте, я рванул в салон, долбанувшись плечом о дверной косяк. «Ан» рыскал, кренился и плясал в небе, будто листок на ветру. Дядя Саша вытворял с ним немыслимое — бросал в глубокие скольжения, просаживал в воздушные ямы, закладывал такие виражи, что путь в три метра обернулся бешеным родео. Но я добрался, оттолкнул запутавшегося в ремнях Жорку, и сам занял место в люке.

Перед глазами предстал спаренный пулемет. Два ствола, грозные и неуклюжие, торчали в прорезе обшивки. Это был наш кустарный «зенитный комплекс» — немецкий MG-42, лента с патронами от которого уходила в большой деревянный ящик.

— Держись! Сейчас встряхну! — донёсся из кабины приглушенный крик дяди Саши.

Самолет резко клюнул носом и ушел вправо. Я вжался в установку, чтобы не вылететь в люк. Земля и небо закрутились в бешеном калейдоскопе. Где-то рядом, так близко, что казалось, можно дотронуться, проплыло крыло «мессера». Он пронесся мимо, не успев прицелиться.

Второй, его напарник, оказался хитрее. Он зашёл сзади и снизу, в мертвую зону. Я увидел его, когда тот начал плавно поднимать нос для очереди. Его цель — наша уязвимая брюшина.

Руки сами нашли пистолетную рукоять. Палец лег на спуск. В голове пронеслось: «Пила Гитлера». Целая лента за пару секунд. Экономь.

— Ну, давай, гад! — прошипел я, ловя его в прицел.

Дядя Саша, будто почувствовав опасность, резко дал левую педаль и потянул штурвал на себя. «Ан», вильнув хвостом, подставил под удар не брюхо, а левый борт. Немец, не ожидая такого маневра, на мгновение замер в прицеле. Идеальный момент.

Я вдавил спуск.

Трах-та-та-тах!

Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки треск заполнил пространство. Не стрельба, а сплошной, яростный рёв. Пулемет жил своей жизнью — дикой, необузданной. Отдача вбивала приклад в плечо, дым и пороховая гарь щипали глаза.

Первая очередь прошла мимо, прочертив линию ниже и левее цели. Немец не отвалил. Он понял что мы огрызаемся, но всё так же хотел легкой добычи.

Я поймал его ещё раз. Теперь он был ближе. Видны были детали — пятна камуфляжа, белый с черным крест. Я видел фонарь его кабины.

— Лети ко мне… — пробормотал я, снова нажимая на спуск.

Трах-та-та-тах!

На этот раз я вел очередь, корректируя ее. Огненные трассеры, словно нить смерти, потянулись к нему и впились в носовую часть, прошли по фюзеляжу и наконец достигли кабины.

Стекло фонаря не разбилось — оно рассыпалось на тысячи сверкающих осколков, будто хрустальная ваза. Я увидел, как что-то темное, бесформенное дёрнулось и застыло у штурвала. Истребитель мгновенно потерял управление. Он плавно задрал нос, потом беспомощно свалился на крыло и, крутясь, понесся к земле, теряя куски обшивки.

Третий «мессер», видя судьбу своего напарника, пронесся над нами так близко, что на мгновение я различил темный силуэт пилота в кожаном шлеме, повернувшуюся к нам голову. Он не просто смотрел — он изучал. Его машина, вильнув крылом, уже заходила для новой атаки, но в самый последний момент пилот резко отдал ручку от себя, и истребитель, будто споткнувшись, ушел вниз, растворившись в мареве у земли. Он не испугался. Он отступил, чтобы доложить.

Выждав ещё какое-то время, я отполз от люка, прислонившись к холодному борту. В ушах все еще стоял оглушительный треск «циркулярной пилы».

«Откуда? — вертелось в голове. — Откуда они здесь?»

Случайный патруль? Нет, слишком уж организованная атака. Три истребителя, вышедшие точно на перехват. Они не болтались впустую — они ждали.

Скорее всего дежурное звено с полевого аэродрома, где-то здесь, поблизости.

И это было в тысячу раз хуже, чем мы предполагали. Это означало что каждый следующий вылет за грузом превращается в лотерею.

— Отбились, — раздался у самого уха хриплый голос. Это Жора, бледный, с расширенными зрачками, протягивал мне флягу с водой. — Ваше высокоблагородие, вы… вы его…

Я молча взял флягу, глотнул. Вода казалась горькой. Я посмотрел на дядю Сашу в дверном проеме кабины. Он сидел, вцепившись в штурвал, его спина была напряжена, но плечи опущены.

— Этот, третий… он ушел не просто так, — тихо сказал я, встретившись с ним взглядом.

Дядя Саша коротко кивнул, его глаза были двумя щелочками усталой мудрости.

— Ушел доложить. Что «рус-фанер» с зубами. Теперь будут знать. И охотиться будут уже целенаправленно.

В этот момент рация, до этого молчавшая, тревожно захрипела, сообщив голосом Нестерова что пожар потушен, но один двигатель вышел из строя и они вынуждены сбросить скорость.

Я посмотрел в боковое стекло. «Юнкерс» действительно отставал. Его громадный, угловатый силуэт теперь казался еще более беспомощным. Он плыл, а не летел, кренясь на здоровое крыло, и черный шлейф дыма сменился на тонкую, едва заметную струйку марева.

Последующие два часа полета стали изматывающей пыткой ожидания. Жора, прильнув к хвостовому люку, докладывал о каждой птице, принятой за врага. Дядя Саша без устали водил «Ан» зигзагами, то прижимаясь к самому «Юнкерсу», то отскакивая в сторону, чтобы осмотреть горизонт. Мы вслушивались в каждый шорох в эфире, вглядывались в каждую точку на небе. Но небо молчало и пустовало. Тот третий «мессер» словно испарился, а подмога так и не появилась.

И вот, когда силы были уже на исходе, на горизонте, в дымке, заблестела золотая игла церковного купола.

— Прибыли, — хрипло произнес дядя Саша, и в его голосе впервые за много часов прозвучало облегчение.

«Юнкерс» начал медленный, торжественный и пугающий разворот на посадку. Он был похож на раненного быка, который, истекая кровью, все же дошел до своего стойла. Слышно было, как он натужно воет исправными моторами, проходя над самыми крышами, и касаясь земли с неестественным ударом, подняв тучу пыли. Он пробежал почти до самого конца полосы и замер.

Наша очередь. Дядя Саша, не меняя выражения лица, плавно заложил вираж. Я смотрел на его руки — старческие, в выступающих жилах, но твердые и точные в каждом движении. Он не просто вел самолет на посадку. Он его укладывал, как мать укладывает спать уставшего ребенка. Одно легкое движение, сброс газа, и «Ан» послушно опустил нос, будто сам искал под колесами родную, утоптанную землю. Мягкий толчок, упругое плюхание на три точки, и мы катимся по грунту, замедляя бег.

Я сидел, не в силах пошевелиться, глядя перед собой. И в голове, яснее ясного, сложилась простая и страшная картина. Будь я сегодня за штурвалом, мы бы легли в поле еще на первом заходе. Я бы рванул, попытался уйти в пике, в облака, куда угодно. И меня бы сбили. Потому что против «мессера» у «Ана» один козырь — его непредсказуемость на малой скорости, его «деревянная» живучесть, которую может использовать только виртуоз. Дядя Саша не уходил от атак — он их провоцировал, подставлялся, сбивая с толку скоростью, которая была ниже посадочной у истребителя. Он был не пилотом. Он был фехтовальщиком, использовавшим медлительность как клинок.