— Рукавицы, валенки… — он почти улыбнулся, первый раз за сегодня, и поправил заткнутую за ремень кобуру с ТТ. — Через полчаса буду у самолета. Ты сам-то как, успеешь?

Я собирался сказать что заскочу домой, глотнуть хоть глоток домашнего покоя перед новым заданием. Но в этот момент взгляд мой упал на солнце. Оно уже пошло вниз, огромное и багровое, а стрелка моих часов показывала без пятнадцати семь.

Я резко, почти с раздражением, покачал головой, отгоняя соблазнительный образ.

— Нет. Никуда я не пойду. — Мой голос прозвучал суше, чем я хотел. — Времени в обрез. Пойду карты посмотрю, маршрут проложу. Да и самолет надо проверить, вдруг после ремонта капризничать будет.

Олег молча кивнул.

— Ладно, — просто сказал он. — Тогда через полчаса.

Мы развернулись, чтобы идти к аэродрому, но в этот момент скрипнула дверь блиндажа, и на свет, медленно и тяжело, выбрался Василич. Он постоял секунду, потом его взгляд упал на нас.

— Садитесь, — его голос был глухим от усталости, но в нем звучала привычная командирская привычка распоряжаться. — Поедем к твоему «Фоккеру».

Мы молча уселись в машину.

— Самолет заправили, — сказал он, заводя мотор. — Все, что было перебито в моторе — поменяли. Масло долили, давление в норме. Но мотор… — он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Его погонять надо. Хорошенько. Чтобы убедиться, что после ремонта всё село как надо.

— Понял, — кивнул я.

«Буханка» тронулась, и мы поехали не к основной стоянке, а дальше, за периметр, туда, где в поле, под маскировочными сетками, прятали мой «Фоккер». Дорога вела через станицу. Мы проезжали мимо почерневших, обугленных скелетов домов, мимо груд битого кирпича и покореженного железа.

— Думаешь, у них еще много этих подарочков? — мрачно спросил Олег, глядя в свое окно на разрушения.

— Хватит, — буркнул Василич, не открывая глаз. — Но зря тратить не станут. Бомбить просто так, для устрашения — не их метод. Экономны сволочи. Бить будут по конкретным целям.

В этот момент мы выехали на центральную площадь, и тут я увидел их.

Двое. Парни, мальчишки даже, им на вид было лет по шестнадцать. Они висели на поперечной балке видимо специально для этого и установленной. Ноги их неестественно подогнулись, головы склонились набок. Лица, еще не утратившие детской округлости, были синими. На груди у каждого болталась картонная табличка, но с дороги нельзя было разобрать буквы.

Я аж привстал на сиденье, едва не вжавшись лицом в стекло.

— Это… что? — вырвалось у меня, голос сорвался на шепот.

Олег резко выдохнул. Василич наконец мрачно посмотрел на виселицу.

— Диверсанты, — коротко и безжалостно бросил он.

В голове у меня что-то щелкнуло. Вспомнился огонек в стороне башни, который я видел в сверху.

— Но как… — я с трудом выговаривал слова, не в силах оторвать взгляд от безжизненно болтающихся ног в стоптанных ботинках. — Это же… пацаны. Кто они?

Василич тяжело вздохнул, и в его усталом голосе прозвучала какая-то бесконечная, изматывающая душу тяжесть.

— Типа беженцы. Неделю как здесь. Голодные пришли, оборванные… Их приютили, накормили. А они… — он замолчал, снова глядя вперед на дорогу, будто виселицы уже не существовало. — Они сигналы подавали.

Я откинулся на сиденье, чувствуя давящее противоречие. Олег сидел рядом и смотрел в пол. Мы проехали остаток пути молча, каждый с своей думой.

«Буханка» наконец остановилась на краю периметра. Впереди угадывался знакомый силуэт «Фоккера», укрытый сеткой. Но теперь даже вид моего самолета не мог развеять мрак, сгустившийся в душе после площади. Всё оказалось еще страшнее, чем я думал. Смерть приходила не только с неба, но и под личиной несчастного, голодного пацана с протянутой рукой. И защититься от такого нам было нечем.

Мы молча вышли из машины. Я подошёл к «Фоккеру» и сдёрнул маскировочную сетку. Самолет стоял, будто и не был изранен. Только неаккуратно затертые следы масла на обшивке.

— Давай, заводи, — сказал Василич, останавливаясь перед капотом. — Слушать будем.

Я забрался в кабину, привычными движениями включив зажигание. Мотор, после нескольких прокруток, с хриплым кашлем ожил. Его ровный, уверенный рокот успокаивал и внушал уверенность. Я дал ему немного прогреться, потом постепенно стал поднимать обороты. Мотор отзывался послушно, без перебоев.

Василич, приложив ладонь к капоту, внимательно слушал, его хмурое лицо было сосредоточено. Потом он заглянул вниз, под двигатель, туда, где должны быть масляные патрубки.

— Видишь? — он прокричал мне через шум, показывая пальцем. — Три шланга, рядом идущих. Пуля, сука, прошла навылет, все три пробила. Масло вытекло в считанные секунды. Повезло, что ты сразу сел, а не заклинило в воздухе.

Я смотрел на аккуратно поставленные новые шланги, и снова перед глазами встали те двое на площади.

— Не могу понять… — начал я, почти не осознавая, что говорю вслух, глядя в пустоту перед собой. — Ну как… как можно вот так? Взять и… повесить пацанов. Даже если они…

Олег, стоявший рядом с Василичем, услышал меня, а может и по губам прочитал, он это умел. Он подошёл ближе к кабине, его лицо в сумерках было суровым.

— Потому что от их «сигнальчиков» пятнадцать человек под завалами осталось, — его голос был тихим, но каждое слово било точно в цель. — Трое — дети. Не успели в укрытие спуститься. И еще человек двадцать раненых, некоторые тяжко. Так что не жалей их. Они свой выбор сделали, и мы свой.

Его слова повисли в воздухе, ответить мне было не чем. Война человеческая снова являла свое настоящее лицо — не героическое, а страшное и безвыходное. Не было правых и виноватых, были лишь цены и решения. Цена доверия оказалась слишком высока, и заплатили её обе стороны.

Я резко сбросил газ, и мотор с неохотой затих.

— Всё в порядке, — одобрил Василич, отходя от самолета. — Масло не течет. Можно лететь.

Пока я вылезал из кабины, Олег уже тащил из «буханки» две тяжелые, обшитые жестью коробки с пулеметными лентами и сам MG-42, новенький, еще даже в смазке.

Василич, кряхтя, достал из машины брезентовую сумку.

— Держите, — бросил он, протягивая ее. — Тут бутерброды с салом. — Рядом он поставил на крыло термос. — Чай, с сахаром. Чтобы не заснули там.

Мы молча, почти автоматически, управились с грузом, уложив патроны и пулемет в заднюю кабину. Потом, стоя у крыла, быстро, почти не жуя, проглотили по бутерброду и запили обжигающим, сладким чаем. Еда была безвкусной, но тело, забывшее о голоде, с благодарностью принимало калории.

Развернув карту, я коротко ткнул пальцем.

— Вот здесь нас атаковали. Старт отсюда. Пойдём зигзагом, на северо-запад. Смотрю влево, Олег — вправо. Высота — полтора километра, чтобы и видеть больше, и не быть лёгкой мишенью. Первый доклад — через пятнадцать минут.

Василич молча кивнул.

— Пора, — сказал Олег, сжимая в руке пустую кружку.

Мы забрались в кабину. Я — на свое место, к штурвалу. Олег устроился сзади, пристроив пулемет сбоку. Проверили переговорку, потом основную рацию. Всё работало.

Я помахал рукой Василичу, стоявшему по стойке «смирно» у крыла. Он коротко взмахнул в ответ, развернулся и пошел к машине, не оглядываясь.

Выдохнув, я включил зажигание. С первой же попытки мотор чихнул и с надрывом ожил.

Взлетели штатно. «Фоккер» послушно оторвался от земли, и под нами поплыли поля и перелески. Высота быстро набралась, и я взял курс на северо-запад. В кабине стоял оглушительный рев мотора и свист встречного ветра, но встроенные в кожаные шлемы наушники глушили самый неприятный шум, оставляя лишь приглушенный гул.

— Связь с землей, первый выход, — сказал я в микрофон, нащупав тумблер передатчика.

— «Фоккер», вас слышно. Как полет? — голос дежурного радиста с земли был спокоен.

— Полет нормально. Вышли на маршрут. Высота полтора. Ничего не наблюдаю.

Связь прервалась., и почти сразу в наушниках раздался в наушниках голос Олега.