Я встретила их на крыльце.

— Мадемуазель Деланж, — король легко соскочил с седла, отдал поводья конюху и подошел ко мне. На нем был не парадный мундир, а темно-синий сюртук, похожий на офицерский, но без погон. Он выглядел проще, чем в столице. — Рад видеть вас снова.

— Это честь для нашего дома, ваше величество, ваша светлость, — я сделала реверанс, избегая встречаться с ним взглядом.

— Как чувствует себя граф Деланж? — спросил Венсан Бризье, и в его глазах читалось искреннее участие. Он тоже изменился — исчезла та нарочитая, игривая легкость, появилась какая-то сосредоточенность.

— Он ждет вас в гостиной. Прошу, пройдемте.

Артур, вопреки моим ожиданиям, не сидел в кресле. Он стоял, опираясь на массивный дубовый костыль, лицо его было бледным, но непроницаемым. Он попытался поклониться, но король быстрым шагом подошел к нему и остановил его легким касанием руки к плечу.

— Не стоит, граф. Рад видеть вас в безопасности. Ваша служба и ваши жертвы не будут забыты короной.

Разговор поначалу был тяжелым и церемонным. Король расспрашивал о ходе лечения, о битве, в которой был ранен Артур. Тот отвечал коротко, сухо, по-военному. Говорил о товарищах, о тактических ошибках, о храбрости солдат — но ни слова о собственной боли.

И тогда герцог Бризье, словно чувствуя ледяную скованность в воздухе, мягко перевел разговор. Он начал рассказывать о столичных новостях, о новом спектакле в театре Монтрези, задал Артуру вопрос о породах местных лошадей. И постепенно напряженность спала.

Я же почти не участвовала в беседе, наблюдая за гостями и братом со стороны. И поймала на себе взгляд короля. Он смотрел на меня с каким-то странным вниманием. Как будто видел впервые.

А поскольку Артур и герцог Бризье продолжали разговор о коневодстве, а Дороти так и не присоединилась к нам в гостиной, его величество предложил мне прогуляться по саду.

И этим смутил меня. Мы со слугами еще не смогли привести сад в порядок, и там повсюду были видны следы прежнего запустения. Впрочем, к чести его величества, он делал вид, что этого не замечает.

— Мне кажется, что здесь, у себя дома, вы стали другой, мадемуазель! Родные стены будто придают вам сил.

— Да, — согласилась я, — здесь я чувствую себя куда лучше, чем в столице.

Это прозвучало двусмысленно, но я не стала ничего добавлять. Пусть думает, что хочет.

— Простите, — на щеках короля появился румянец, — это я был виноват в том, что столица оказалась к вам слишком жестокой.

— Нет-нет, ваше величество! — остановила я его. — Давайте не будем вспоминать о прошлом. Я рада, что вернулась домой и надеюсь помочь брату прийти в себя и стать прежним.

— Он гордый человек. Тяжело быть прикованным к креслу, когда душа рвется в бой. И я уверен, что вы прекрасно о нём позаботитесь, — король помолчал, а потом переключился на другую тему. — Кстати, о заботе. Хочу сообщить вам, что приют мадам Эбернати теперь находится под опекой короны. Я выделил средства на его срочный ремонт и содержание. Дети ни в чем не нуждаются. А герцог Бризье любезно согласился надзирать за расходованием средств, чтобы избежать прошлых ошибок.

Это была неожиданная новость. И преподнесена она была так, будто, когда его величество взял приют под свое крыло, он выполнял мое скрытое желание. От этого стало не по себе.

— Это очень благородно с вашей стороны, ваше величество, — холодно поблагодарила я. — Уверена, и мадам Эбернати, и дети вам безмерно благодарны.

— Мне было важно, чтобы вы знали: ваше участие, ваше сочувствие к тем, кто слабее, не осталось незамеченным. Это качество, достойное… — он не договорил, резко оборвав фразу, будто спохватившись. — В любом случае, дело сделано, и я хотел, чтобы вы об этом знали.

Визит длился недолго. Уезжая, король еще раз пожал руку Артуру.

— Выздоравливайте, граф. Надеюсь, мир с Тавирией будет заключен в самое ближайшее время, и вы сможете посвятить себя заботам о вашем поместье.

Когда звуки копыт и колес затихли, в доме воцарилась тишина. Артур, обессилев, тут же попросил отвести его в комнату. Дороти пошла помочь ему, бросив на меня полный понимания взгляд.

Я же осталась стоять у окна, продолжая смотреть клубы пыли на дороге. И поймала себя на странном щемящем чувстве. Это было что-то вроде сожаления. Сожаления о том, что этот человек, способный на такие точечные благородные жесты (взять приют под опеку, проявить участие к раненому офицеру), прежде вел себя столь отталкивающе. Унижал Беренис, плел против нее грязные интриги и смотрел на нее с брезгливым равнодушием. И быть может, именно он и виновен был в том, что я оказалась на ее месте.

«Очнись, — сурово сказала я себе, задергивая шторы. — Он не изменился. Он просто пребывает сейчас в хорошем настроении и готов проявлять великодушие в преддверии брака с тавирийской принцессой».

Но рациональные доводы плохо помогали. Где-то глубоко внутри, в той части сердца, которая всё еще чуточку принадлежала настоящей Беренис, шевельнулось уже почти забытое нежное чувство к королю.

Я резко тряхнула головой, словно отгоняя наваждение. Он едет заключать мир. И заключать брак. И это лучшее, что может случиться с Рузанией.

А мне следует думать о доме, о брате. И в моем сердце не должно быть места для человека, который когда-то так жестоко нас с Беренис разочаровал.

Прошла неделя с визита короля. Артур начал понемногу ходить по саду, опираясь сначала на костыль, а потом и на трость. Его выздоровление, вопреки мрачным прогнозам столичного доктора, шло на удивление быстро.

И в этом была часть проблемы.

Однажды днем, когда я делала ему новый компресс с отваром ромашки и арники (рецепт, всплывший из глубин уже моей собственной памяти), он неожиданно сказал:

— Откуда ты знаешь все это, Ниса?

Я замерла с полотенцем в руках.

— Что именно?

— Всё. Как ставить компрессы, чтобы не обжечь кожу. Как массировать ногу, чтобы не атрофировались мышцы. Тот странный массаж спины, от которого на самом деле становится легче. Папа и доктора верили в кровопускания и банки. А ты делаешь что-то совсем другое. И эта плесень, которую ты на днях собирала. Я никогда не слышал, чтобы кто-то для чего-то ее использовал.

Его голос был спокойным, но в серых глазах я видела плохо скрытые подозрения.

— Я читала об этом в книгах, — я отвела взгляд.

— В нашей библиотеке нет книг по медицине, — резко возразил он. — Только трактаты по военной тактике и женские романы.

— Я читала книги в библиотеке королевского дворца!

Он помолчал, давя на меня тяжестью этого молчания. А потом продолжил:

— И это не только медицина. Ты говоришь с Нортоном о севообороте так, будто сама пахала поле. Ты обсуждаешь с кузнецом крепость металла. Ты ведешь хозяйственные книги с такой четкостью, какой не было даже у отца. Моя сестра… моя Ниса прекрасно вышивала и знала наизусть все баллады о рыцарях. Она боялась лошадей и падала в обморок при виде крови. А ты ездишь верхом и перевязываешь раны. Кто ты?

Сердце у меня упало куда-то в пятки. Варианты крутились в голове: продолжать врать, свалить всё на стресс… Но я посмотрела на его лицо — на умные, усталые глаза, на шрам, на тонкие, напряженно сжатые губы — и поняла, что этот человека заслуживает правды, даже самой страшной. Он потерял отца, почти потерял себя на войне, а теперь потерял и сестру. Он имел право знать.

Я опустилась на стул рядом с его кроватью. Всё тело вдруг стало ватным.

— Я не Беренис, — тихо сказала я. — Я не знаю, как это произошло. В моем мире… в моем настоящем мире меня зовут Маргарита. Рита. Я попала сюда в ту грозовую ночь, когда твоя сестра застала короля с его любовницей. Мне кажется, мы поменялись местами.

Я рассказала ему всё. О Денисе, о предательстве, о том, как я бежала под дождем, как закрыла глаза от молнии и открыла их уже здесь, в теле Беренис. О своем шоке, о попытках сориентироваться, о том, как ненавидела короля за то, что он сделал с его сестрой. Я говорила сбивчиво, путаясь в деталях, но старалась быть максимально честной. Оставляя за кадром только мелкие бытовые детали своего мира, которые звучали бы здесь как безумие.