В помещении было прохладно, и я, представив как должны были малышки мерзнуть под такими одеяльцами, зябко поёжилась. А в мастерской было слишком темно для того, чтобы можно было заниматься там рукоделием — шитьем, вышивкой, плетением кружев. И всюду пахло сыростью.

— Теперь вы понимаете, о чём я говорил? — спросил его светлость.

Я удрученно кивнула. Меня удивило еще и то, что нигде не было видно самих воспитанниц — словно кто-то выгнал их из дома, узнав о нашем прибытии. Но на этот вопрос герцог ответил прежде, чем я успела его задать.

— Сейчас у них обед. Я специально выбрал это время, чтобы мы могли наведаться и в столовую. Мы спустимся на первый этаж, но если вы голодны, то, боюсь, у вас пропадет аппетит.

Но вот в этом он ошибся. Да, обстановка в столовой была такой же аскетичной, как и в остальных помещениях — длинные ряды грубо сколоченных столов и лавок, деревянная и глиняная посуда. Но то, что стояло на столах, выглядело вполне съедобным.

Пшенная каша была приятного желтого цвета, а ванильные булочки — пышными и румяными. И пахло здесь пряностями и чистотой.

При нашем появлении воспитанницы повскакивали со своих мест, наполнив столовую ужасным шумом. А из-за стоявшей в дальнем углу комнаты печи вышла полная женщина в опрятной одежде.

— Девушки, поприветствуйте наших гостей! — громко велела она. — Рады видеть вас, ваша светлость!

У старших воспитанниц получились вполне красивые книксены, а вот малыши кланялись еще неуклюже, но в целом выглядело это очень мило и трогательно.

— Ваша светлость! — услышала я взволнованный голос со стороны дверей.

Мы дружно обернулись — на пороге стояла бледная, запыхавшаяся мадам Эбернати.

— Если бы вы сообщили нам, что приедете…

Но Бризье не дал ей договорить.

— То что бы тогда произошло? Вы бы подготовились ко встрече?

Девушки всё еще стояли и смотрели на нас. И его светлость опомнился и разрешил им сесть и продолжить трапезу.

— Полагаю, нам лучше поговорить в другом месте.

Мадам Эбернати кивнула и направилась к выходу. Мы пошли следом.

Она провела нас в небольшой и весьма уютный кабинет. Обстановка здесь была другой, чем в тех комнатах, что мы посетили раньше. Красивые гардины, мебель в едином стили, книги на полках. И всё-таки даже здесь я не заметила никакой роскоши, за которую мадам Эбернати можно было бы упрекнуть.

Хозяйка поколебалась, но всё-таки села в кресло, что стояло у окна перед массивным столом. Мы с Дороти расположились на небольшом диванчике, а герцог предпочел остаться стоять, и мне показалось, что это заставляло мадам Эбернати нервничать еще больше.

— Наверно, вы догадываетесь, мадам, зачем мы приехали сюда? — строго спросил его светлость. — Вы позволили себе, сударыня, обратиться к его величеству с жалобой на то, что я лишаю вас крыши над головой, чем нанесли определенный ущерб моей репутации.

Лицо хозяйки побелело, и ответила она с большим волнением:

— Я вовсе не хотела навредить вам, ваша светлость! У меня просто не оставалось выбора. Вы велели покинуть ваш особняк в течение месяца. Но большинству из моих девочек некуда идти. Они просто окажутся на улице. Вы отказались нам помочь. К кому еще я могла обратиться, как к не к его величеству?

Мое сердце снова дрогнуло от жалости, а вот на лице герцога Бризье появилось брезгливое выражение.

— Может быть, вам следовало подумать, мадам, почему я принял подобное решение? Или вы полагаете, что мне доставляет удовольствие издеваться над бедными детьми? Так вот заверяю вас, что нет. Но если вы рачительная хозяйка, то вы должны были обратить внимание на то, что крыша в этом здании сильно прохудилась и нуждается в ремонте. Но ремонт невозможен, пока в доме находятся воспитанницы.

— Но ремонт может затянуться надолго, — тихо сказала мадам Эбернати. — И всё это время детям нужно где-то жить.

— Так отчего же вы не подлатали крышу тогда, когда это можно было сделать без особого труда? — осведомился Бризье. — Она явно нуждалась в этом уже пару лет. Тогда всё обошлось бы несколькими листами железа. Сейчас же требуется полностью ее разбирать. В ремонте нуждаются и лестницы, и крыльцо. Пока они элементарно не безопасны. Оставлять детей в таких условиях невозможно. И это я должен спросить у вас, отчего вы пренебрегали своими обязанностями столь долго?

— Вы в чём-то подозреваете меня, ваша светлость? — лицо мадам стало еще бледней, хотя прежде казалось, что это было уже невозможно. — Я делала всё, что могла. Но, к сожалению, мне всё время приходилось делать выбор, потратить ли средства на еду для девочек, на одежду для них или на что-то другое. И как правило, приходилось склоняться к первому варианту. Было бы слишком жестоко заставлять их голодать. А продукты нынче очень дороги.

— Вам выделялось достаточно средств, мадам, — холодно сказал герцог. — И я уверен, что члены Попечительского совета со мной согласятся. И вам еще предстоит дать ответ, как вы распорядились этими деньгами. А оставить воспитанниц в этом доме сейчас значило бы подвергнуть их опасности. Возможно, вам удастся устроить девочек в какие-то семьи. Хотя бы на время. А потом, когда ремонт будет завершен, приют сможет возобновить работу. Только, полагаю, уже не под вашим руководством.

После каждой его фразы плечи мадам Эбернати опускались всё ниже и ниже. И когда герцог замолчал, она вся словно сжалась в комок.

Мы с мадемуазель Ривьен молчали всё это время. До приезда сюда я была уверена, что Бризье был не прав. Но сейчас, после всего увиденного и услышанного, я понимала, что у него были основания для такого решения. Но и поверить в то, что мадам Эбернати, пользуясь своим положением, нещадно обирала своих воспитанниц, я не могла. Эта женщина не производила впечатления корыстолюбицы. Эти дети, по крайней мере, сытно питались — а ведь проще всего ей было сэкономить именно на этом.

— А не могли бы вы, мадам Эбернати, показать нам свою комнату? — попросила я.

И она сама, и герцог Бризье посмотрели на меня с удивлением.

— Да-да, разумеется, если вам так угодно, сударыня! — пробормотала она.

Ее комната, как и комнаты воспитательниц и обслуживающего персонала, находились на третьем этаже. И запах сырости и плесени здесь ощущался еще более явно. Должно быть, крыша действительно сильно протекала.

Коридор здесь был такой же узкий и темный, как и на нижних этажах. Мадам Эбернати подвела нас к одной из дверей и распахнула ее.

Комната, которую она занимала, была довольно просторной и светлой. Прибиралась ли здесь горничная, или мадам сама наводила порядок, но всё тут было аккуратным и чистым.

И при этом — удивительно бедным. Мебель была такой же простой и старой, как и в комнатах воспитанниц. Единственным отличием было наличие притулившегося за дверью шкафа. На стуле у окна лежало старое платье, протертый локоть которого мадам, должно быть, как раз пыталась заштопать в тот момент, когда ей доложили о нашем прибытии — потому что рядом с платьем лежали нитки и ножницы.

Конечно, всё это могло быть простой бутафорией, и директриса могла лишь делать вид, что бедна так же, как и ее воспитанницы, а при этом иметь солидный счет в банке. Но именно это своими руками заштопанное платье лучше всяких слов убедило меня в том, что мадам не виновна по крайней мере в том, в чём упрекал ее герцог Бризье.

Возможно, она была плохим руководителем, но уж точно — не плохим человеком.

Кажется, сам его светлость подумал о том же, потому что спросил:

— Скажите мне, мадам, на что вы ухитрились тратить те пятьсот ливров, что я давал вам каждый год?

— Пятьсот ливров? — она произнесла эту сумму почти с ужасом. — О чём вы говорите, ваша светлость? Их было только двести, и по каждому из них я могу дать отчёт.

— Прошу вас, давайте вернемся в кабинет, и я покажу вам книгу доходов и расходов! — мадам Эбернати сложила руки в умоляющем жесте. — Там записано всё, что мы получали.