Дорога к поместью была долгой и вязкой, словно сама природа решила испытать моё терпение. Шли дожди, и колёса кареты то глухо подпрыгивали на неровностях, то почти тонули в раскисшей глине.

Столица осталась позади, со всеми её башнями, сплетнями, торжественным блеском, и чем дальше мы отъезжали, тем чище становился воздух и легче было дышать. Я сидела у окна и смотрела, как до самого горизонта простираются пшеничные и овсяные поля, как леса словно подступают ближе к дороге, заслоняя привычный небесный простор.

Рядом со мной сидела Дороти. Она, как всегда, старалась держать себя прямо и чинно, хотя теперь не было ни двора, ни придворных глаз, что следили бы за каждым её жестом. Её губы слегка дрожали от усталости, и я заметила, что ее руки спрятаны под складками платья — чтобы я не видела, как они нервно теребят ткань.

— Я всё думаю, — наконец произнесла она, прерывая молчание, — как странно всё обернулось. Вчера я ещё была фрейлиной при дворе… а сегодня еду с вами в деревенское поместье.

Я посмотрела на неё и вздохнула:

— Дороти, вы потеряли больше, чем я. Я хотя бы избавилась от того ярма, которое взвалило на меня решение старого короля, а вы… вы остались без места.

Это было ее решение, против которого я пыталась протестовать. Она могла остаться в столице и попытаться найти себе другую службу при дворе. Хотя, конечно, пока во дворце не появится молодая королева, ни о каких фрейлинах для нее не может быть и речи.

— Зато я с вами, — отрезала она так горячо, что у меня защипало в глазах. — Расстаться с вами, зная, что вы отправитесь в этот путь одна, было бы для меня слишком тяжело. Но не беспокойтесь, я не собираюсь долго утомлять вас своим обществом. Погощу у вас немного и поеду домой.

Я прекрасно ее понимала. Ее семья наверняка не обрадуется ее возвращению домой. Ее служба в столице давала не только жалованье (что для бедных провинциалов было большим подспорьем), но и надежду на то, что она найдет там себе и жениха.

Карета мчала нас мимо больших и маленьких селений. Люди выходили из изб, провожали взглядом тяжёлый экипаж, кланялись, кто низко, кто едва заметно. В их взглядах было больше простоты и тепла, чем во всём дворце. Здесь никто не знал подробностей о расторгнутой помолвке, никто не обсуждал, «подходит ли мадемуазель Деланж для того, чтобы стать супругой короля». Для них я оставалась всё той же госпожой из большого дома, которая выросла на их глазах.

И хотя я понимала, что наверняка не все они имели основания любить членов графской семьи, они, по крайней мере, питали к ним почтение.

К вечеру вдали показались очертания поместья Беренис. И в мое сердце снова пробралась тревога.

Что, если я не смогу вспомнить кого-то из слуг или соседей? Или кто-то из них не признает во мне Беренис? Ведь у меня теперь другой характер и совсем другие манеры. Не покажется ли им странным, что я так переменилась?

Но я тут же мысленно принялась себя успокаивать. Беренис и должна была вернуться из столицы другой. Помолвка с самим королем должна была ее изменить. А значит, любые перемены будут объяснимы.

А ее самый близкий человек, ее брат Артур пока еще находится не в том состоянии, чтобы эти перемены оценивать.

Я с любопытством разглядывала дом Деланжей, который теперь был уже и моим тоже. Серые стены, затянутые плющом, башенка с узкими окнами, крыша, потемневшая от дождей и времени. На всём лежали следы запустения.

И старый граф, и молодой были больше сосредоточены на военной службе, нежели на управлении хозяйством, и не удивительно, что без хозяйского надзору оно пришло в упадок.

Но сад, хоть и тоже изрядно запущенный, встретил нас запахом спелых яблок и влажной после дождя земли. Всё это было так непохоже на блестящую и чопорную столицу, что казалось — мы въезжаем не в родовое гнездо, а в иной мир, где можно дышать без оглядки.

Когда мы вышли из кареты, Дороти распрямила плечи и вдохнула воздух полной грудью.

— Здесь… спокойно, — сказала она тихо, будто боялась спугнуть это ощущение. — А я уже почти и не помнила, что так бывает.

Я оглядела дом, сад, луг и почувствовала странное, тихое счастье. Мы с Дороти были изгнанницами — каждая по-своему, — но теперь нас ждала жизнь, в которой можно было быть самими собой. Без корон, без сплетен, без чужих приговоров.

— Добро пожаловать домой, — ответила я ей.

И в первый раз за много недель это не прозвучало фальшиво.

В поместье нас встретила почти непривычная после столицы тишина. Когда мы вошли в холл, половицы приветственно заскрипели, Пробившиеся через задернутые легкими шторами высокие окна солнечные лучи ложились светлыми полосами на стены, высвечивая их заметно полинявшую обивку.

Внутреннее убранство дома не отличалось роскошью, но всё же свидетельствовало о хорошем вкусе хозяев. Наверно, несколько десятилетий назад здесь было очень красиво, но сейчас об этом остались лишь редкие напоминания в виде хорошо подобранных картин и постаревшей, но всё еще изящной мебели.

Слуги выстроились рядком, почтительно кланяясь, и я заметила, что во взглядах некоторых были не растерянность и не любопытство, а подлинная радость. Они ждали меня и были счастливы, что я вернулась. И уж они точно не станут осуждать меня за то, что я не стала женой короля.

— Мадемуазель Деланж, всё готово к вашему приезду, — поклонилась экономка мадам Амелия Верье, строгая, но заботливая женщина, которой Беренис, судя по воспоминаниям, доверяла с самого детства. — Мы постарались привести дом в порядок.

Я кивнула и невольно улыбнулась. Всё здесь было не идеально, но я понимала, что слуги сделали всё, что могли. На оштукатуренных потолках были видны трещины, а ткань, которой были обиты стены, выцвела и местами порвалась. В воздухе были запахи воска и свежих яблок. И хотя я никогда прежде не была в этом доме, я сразу почувствовала его своим, родным.

Дороти шагала рядом, с любопытством осматривая каждый уголок. Кажется, скромность обстановки ее ничуть не испугала. Должно быть, в ее родовом поместье роскоши не было тоже.

— Здесь… уютно, — сказала она, задержав взгляд на высоком камине. — А это, кажется, портрет кисти Буазеля?

Теперь уже она смотрела на картину, на которой была изображена молодая дама, сидевшая на скамейке в саду. Портрет был настолько искусным, живым, что казалось, будто ветер прямо сейчас играл волнистыми волосами женщины.

Но в живописи ни я, ни настоящая Беренис были не сильны, так что я не смогла ответить на вопрос своей подруги. А теперь я воспринимала Дороти именно так. Ведь она уже не была моей фрейлиной, но отправилась сюда вместе со мной, чтобы поддержать, подбодрить, помочь мне пережить момент изгнания из столицы. Так как же еще я могла к ней относиться?

И слуги приняли её очень тепло. К ней относились как к почётной гостье, почти как к сестре хозяйки.

Мы провели первый вечер в гостиной: за окнами шумел сад, в камине трещали дрова, и на столе стоял простой ужин — горячий хлеб, суп с травами и запечённая курица. Всё это было так далеко от столичных пиров с их бесчисленными переменами блюд, что мне вдруг стало смешно: разве не в простоте кроется настоящее богатство?

Дороти сидела рядом и, впервые за долгое время, смеялась — тихо, искренне, без тени страха, что кто-то осудит её за слишком громкий и совсем неподобающий придворной смех. Я смотрела на неё и думала, что именно она теперь для меня самый близкий человек.

Я надеялась на скорый приезд брата Беренис, но одновременно и тревожилась встречи с ним. Мне казалось, что я была слишком не похожа на его сестру (не внешне, а внутренне), чтобы он мог этого не заметить.

И что он сделает, если догадается, что я — не она? Заявит об этом властям? И что те сделают с бедной попаданкой? Думать об этом было страшно, а потому я постаралась отбросить эти мысли. Ибо по хозяйству было много дел, которые требовали моего внимания.