Но я не переменила своего мнения о нём. Я всё еще считала его самовлюбленным эгоистом.

День был серым и тусклым, как будто сама природа решила приберечь краски до другого, более радостного события. В малой гостиной стояли вельможи в ожидании прихода его величества, который вызвал их сюда по особому поводу. И сути дела они явно еще не знали — я видела написанное на их лицах удивление. Впрочем, они старались не показывать свою растерянность и напускали на себя привычный важный вид.

Я стояла чуть в стороне, держа в руках сложенный веер, и пыталась не думать о том, как будет звучать то, что сейчас произнесут. Сердце в груди билось не от страха — скорее от усталости: за последние дни было сказано столько слов, что моё собственное мнение уже потеряло значение.

Двери распахнулись, и после приличествующего случаю объявления церемониймейстера в залу вошел король. На нём был не парадный, а повседневный мундир, но выглядел он, как и всегда, элегантно.

Он остановился, обвел взглядом собравшихся и заговорил ровно так, как умеют говорить люди, чья власть дает им право решать чужие судьбы.

— Господа, — начал он, и голос его звучал негромко и сухо, — я пришёл объявить о расторжении помолвки между мною и мадемуазель Деланж.

В комнате на мгновение повисла ледяная пауза — но уже в следующую секунду этот лед треснул. Кто-то растянул губы в едва заметной усмешке, кто-то перешёптывался с соседом. Я слышала, как незнакомый мне вельможа переспросил у стоявшей рядом с ним дамы, правильно ли он расслышал слова его величества.

Король же продолжил без лишней сентиментальности:

— Причина проста: брат мадемуазель, лейтенант Артур Деланж, получил серьёзное ранение на границе. Его лечение требует времени и заботы со стороны его сестры, и в этих обстоятельствах брак, заключённый между мною и мадемуазель Деланж, обрел бы иные оттенки ответственности, нежели мы предполагали, и не дал бы ей возможности оказать помощь близкому ей человеку.

Он сделал паузу и посмотрел прямо на меня. Я чувствовала, как взгляд его скользит по лицу, как будто пытаясь прочесть там то, чего у меня не было — сожаление или осознание того, что я совершила ошибку.

— Я освобождаю мадемуазель Деланж от данного прежде слова, — его голос стал чуть мягче. — Она приняла сложное для нас обоих решение. Но я хочу сказать вам, что этим ее решением я горжусь. Не каждая девушка смогла бы отказаться от тех благ, что ей сулил столь блестящий брак, во имя любви к раненому и нуждающемуся в ее попечительстве брату. Я отпускаю её и не держу на неё зла. И я надеюсь, что все вы одобрите это решение и отнесетесь к нему с пониманием.

Слово «отпускаю» прозвучало как приговор и как милость одновременно. Для некоторых здесь оно означало свободу от «неподобающего» брака; для меня — освобождение от бремени, которое я никогда по-настоящему не желала нести. Но вместе с этим в горле застрял комок — не оттого, что я сожалела о короне, а оттого, что причина, называемая публично, напомнила о боли, о войне и о брате, лежащем где-то далеко, на койке, с повязкой на виске.

Вельможи не скрывали радости. Маркиза Арагон едва заметно улыбнулась — та самая улыбка, что словно показывала: «говорила же я вам…» Соланж, напротив, оставила на лице то лицемерное выражение, которым она умела украшать любые события: гладкая, вынужденно скорбная маска, через которую пробивалась лишь короткая, победная искорка. Кто-то из присутствующих сдержанно захлопал — но этот звук тут же затих, растворившись под высокими сводами зала.

Шепотки множились, как тени: «Наконец-то», «Мезальянс не случился», «Хорошо для короны». Их радость была явной, и я удивлялась тому, как легко люди принимают чужое поражение как собственную победу.

Дороти стояла рядом со мной — её глаза были влажны, губы поджаты. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется. Она повернулась ко мне и прошептала с тревогой:

— Ваше сиятельство… вы ведь огорчены? Ведь… ведь вы хотели быть королевой, не так ли?

В её голосе было столько искреннего сожаления, что мне стало неловко. Я могла бы ей всё объяснить — рассказать о стыде, который испытывала всякий раз, появляясь при дворе, о холодных взглядах, которые преследовали меня во дворце, и о том унижении, которое щедро изливал на меня сам король — но Дороти думала по-другому. И сейчас было не время и не место открывать ей правду. Она видела потерю титула, а не избавление от него.

Я улыбнулась — не горько, но и не с радостью, а как человек, у которого внутри щёлкает ключ, закрывающий одну дверь и отпирающий другую.

— Дороти, — сказала я тихо, — мне легче. Мне жаль лишь того, что причина расторжения этой помолвки оказалась столь грустна. Артур нуждается во мне, и я должна быть с ним рядом. И если им всем сегодня радостно — пусть радуются. Пусть думают, что спасли корону от неудачного брака. Я не буду мешать их празднику.

Никто из них не знал, что я испытываю сейчас: облегчение, досаду, жалость и, намного глубже, своё маленькое, тихое человеческое сожаление — не о короне, а о том, что боль и судьба моего дома оказались очередною ставкой в игре, где честных правил нет.

Король сделал шаг назад, кивнул и, развернувшись, вышел из зала. И публика тоже начала расходиться. Представление было окончено, и зрители спешили по домам, надеясь поделиться этой новостью с еще не знавшими ее родными и друзьями. Но в воздухе ещё долго стояли слова: «отпускаю», «не держу зла», «мезальянс». И я знала, что они еще многократно будут повторяться в светских салонах столицы и на страницах бульварных газет. Но мне уже не было до этого никакого дела.

Мы отъезжали не от парадного крыльца, и я была этому рада. Так мы хотя бы обошлись без презрительных или сочувствующих взглядов тех вельмож, что с утра до вечера сновали по дворцу.

Его величество заявил, что я могу взять с собой все наряды, которые были для меня сшиты, и я с трудом удержала себя от того, чтобы не рассмеяться при этом. Неужели он забыл, что его бывшую невесту совсем не баловали во дворце? Ведь для меня там были сшиты всего два платья, и одно из них было свадебным!

Накануне вечером мне передали и увесистый мешочек с деньгами. Я не знала, какая сумма в нём была, но понадеялась, что король хотя бы в этом не стал мелочиться. Ведь он обретал желанную свободу, а уж она чего-то да стоила.

Жалела ли я о принятом решении? Ничуть. Лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Так ведь, кажется, говорят?

Возможно, там, в провинции, я обрету то, чего не смогла найти тут — уважение, заботу, а то и любовь.

В моей памяти остались воспоминания Беренис о брате, и все они были нежными и приятными. И по дому она тоже явно скучала. Да, там не было той роскоши, которая была в королевском дворце. Но зато там не было и фальши.

Первоначально я собиралась отправиться в госпиталь, в котором лежал Артур Деланж. Но мне запретили это делать. Та местность была слишком близко к линии фронта, и такая поездка могла оказаться опасной.

Это не остановило бы меня, но меня заверили, что брата самого доставят в поместье со всеми необходимыми мерами предосторожности. А значит, мне следовало убедиться, что в поместье для него будут созданы должные условия.

Когда мы выезжали через ворота дворца, карету вдруг остановили. Я приоткрыла дверцу, желая знать, что послужило тому причиной, и вдруг увидела короля.

Он подъехал верхом и теперь смотрел на меня.

— Мне жаль, Беренис, что всё случилось именно так. Возможно, если бы мы встретились при других обстоятельствах…

— Это уже неважно, ваше величество! — довольно невежливо перебила я его. — Теперь мы оба должны двигаться дальше. Надеюсь, вы сделаете для Рузании то, что должны, и в годы вашего правления мы обретем мир и процветание.

Он поклонились друг другу, и я закрыла дверцу.