Угроза была нейтрализована. Но в «Ковчеге» поселилась новая, невидимая до сих пор тень — понимание, что тыл может быть такой же линией фронта, как и передовая.

Пока одна угроза отступала, на другом фронте медицины готовилось наступление. В перевязочной ожогового отделения Лев и Вороной осматривали нового пациента. Молодой боец, лицо и глаза которого были поражены известью. Глаза закрыты, веки отечны, под ними — белесоватая, неподвижная масса.

— Роговица, как видите, почти тотально помутнела, — Вороной аккуратно отводил веко. — Шансов на самостоятельное восстановление зрения нет. Его ждет только слепота.

— Есть варианты? — спросил Лев, хотя ответ знал.

— Есть трупный материал, донор. Товарищ Филатов уже проводил подобные операции. Готов попробовать пересадку роговицы. Операция рискованная. Но… слепой боец, это навсегда. Мы можем дать ему шанс, а стране новую технологию.

— Делаем, — решение Льва было мгновенным. Риск был оправдан целью. — Готовьте пациента и материал.

Операция по пересадке роговицы была подобна священнодействию. В тишине операционной, под ярким светом ламп, Вороной с ювелирной точностью, используя специально изготовленные в цеху Крутова микрохирургические инструменты, иссекал помутневшую роговицу пациента и накладывал на её место прозрачный, хрупкий диск донорской ткани. Лев ассистировал, его роль заключалась в подаче инструментов и поддержании абсолютной стабильности поля операции. Каждый шов, наложенный нитью тоньше паутины, был шагом в неизвестность. Технически операция прошла безупречно. Но главное — борьба с отторжением — было ещё впереди.

Спустя несколько дней, глубокой ночью, Лев в своём кабинете дописывал отчёт об этой операции. Взгляд упал на стоявшую на столе фотографию — Катя и смеющийся Андрюша. Волна ностальгии, острой и неуместной, накатила на него. Он вспомнил другую жизнь, другую медицину. Случай из его прошлого, из практики Ивана Горькова… родственник, который на даче, плеснув в мангал бензин, получил обширные ожоги. Ему делали пересадку кожи. Но не просто лоскутами, а… сеткой. Перфорированная кожа, растягиваясь, покрывала бóльшую площадь, лучше приживалась, оставляя меньше рубцов.

Его осенило. Эта технология не требовала сложных лазеров или аппаратов! Это можно было сделать вручную, сейчас, имеющимися инструментами!

Он схватил карандаш и чистый лист. Эскизы посыпались один за другим. Принцип забора лоскута. Стальной шаблон с отверстиями для перфорации. Механическое растяжение трансплантата… Это была идея, опережавшая время, но воплотимая в реалиях 1943 года.

На следующее утро он уже излагал свою идею Вороному и Крутову.

— Сетчатый трансплантат, — Лев показывал свои, ещё сырые, но уже понятные чертежи. — Берём лоскут кожи. Пробиваем в нём отверстия по шаблону, растягиваем. Площадь покрытия увеличивается в полтора-два раза. Решается проблема больших дефектов.

Вороной, изучая эскизы, медленно кивал, его лицо озарялось интересом учёного.

— Гениально по своей простоте, Лев Борисович. По-настоящему гениально, это меняет подход к пластике.

— Шаблоны? — коротко спросил Крутов, уже прикидывая в уме чертежи.

— Разные диаметры отверстий. Сталь, чтобы можно было стерилизовать.

— Будет сделано к завтрашнему вечеру, уже есть идея.

Методику отработали на свиной коже, получилось. И вот, в конце декабря, в операционной «Ковчега» проводилась первая в своём роде операция. Пациент — боец с обширным ожогом груди. Лев и Вороной работали в тандеме. Забор лоскута с бедра. Наложение стального шаблона, изготовленного Крутовым. Ювелирная работа скальпелем — создание аккуратных отверстий. И, наконец, осторожное, механическое растяжение трансплантата, превращавшего его в ажурную сеть. Эту сеть уложили на обожжённую рану и фиксировали.

Напряжённая тишина длилась до самого последнего шва. Они сделали это. За одну операцию они закрыли площадь, на которую раньше потребовалось бы два, а то и три полноценных лоскута.

Триумф науки и инженерной мысли был омрачён другим, не менее важным событием. Спустя две недели после пересадки роговицы настал момент истины. В палате, где лежал тот самый боец, собрались Лев, Вороной и дежурная медсестра.

— Ну, что, сынок, — голос Вороного был неожиданно мягким. — Сейчас посмотрим, удалось ли нам с тобой обмануть природу.

Он осторожно начал снимать повязки. Все замерли. Боец лежал неподвижно, его дыхание участилось. Наконец, повязка была снята. Он медленно, очень медленно открыл прооперированный глаз, поморгал. Его взгляд был мутным, несфокусированным, он блуждал по потолку.

— Ну? — не выдержал Вороной.

Голос бойца был хриплым, сломанным, но в нём пробивалась первая за долгое время надежда.

— Я… я вижу… Свет… Тёмные пятна… Ваши лица… расплывчато…

Это было не идеальное зрение. Это было начало долгого пути, но это был прорыв. Доказательство того, что невозможное — возможно.

Вороной, отходя от койки, на ходу бросил Льву, стараясь сохранить свою обычную суровость:

— Ну, поздравляю нас с очередным успехов, спасибо, Лев Борисович.

Тридцатого декабря Лев сидел в своём кабинете на шестнадцатом этаже. За окном кружилась куйбышевская метель, застилая белой пеленой огни города и тёмную ленту Волги. Дверь открылась, и вошла Катя. В её руках был один-единственный листок.

— Вот, — она положила листок перед ним. — Первые результаты анализа с помощью твоих «дырочек».

Лев взял листок. Это была та самая сводка, с которой всё началось, но теперь рядом с цифрами стояли пометки, сделанные красным карандашом.

— Смотри, — Катя ткнула пальцем в ключевую строчку. — Чёткая корреляция. Пневмонии в третьем отделении — и использование одного конкретного аппарата для оксигенации под номером 7.

Лев поднял на неё взгляд.

— И?

— Крутов его уже посмотрел. Нашёл микроскопическую трещину в трубке увлажнителя. Аппарат давал сбой, охлаждая и недостаточно увлажняя дыхательную смесь. Слизистая пересыхала, местный иммунитет падал… идеальные условия для пневмонии.

Лев откинулся на спинку кресла. Он не чувствовал триумфа. Чувствовал лишь глубочайшее, почти физическое удовлетворение. Система, которую они создали, сработала. Они нашли и обезвредили невидимого убийцу, не глядя в микроскоп, а анализируя данные.

— Аппарат? — спросил он.

— Снят с эксплуатации. Отправлен в мастерскую Крутова на полную диагностику и ремонт. В седьмом отделении причина была в нарушении циркуляции воздуха. Тоже уже устранили.

В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра за окном.

— Мы сделали это, Лев, — тихо сказала Катя. — Мы заставили прошлое работать на будущее.

Наступил канун Нового, 1944 года. В кабинете Льва собралось неформальное, но оттого не менее важное совещание. Присутствовали он, Катя и Громов. Чай в стаканах, кусок хлеба с салом — праздничный ужин по-ковчеговски.

— Итоги, — начал Лев, глядя в окно на метель. — Мы создали систему механизированного учёта. Отразили прямую диверсию и усилили внутреннюю безопасность. Провели удачную операцию по пересадке роговице по методу Филатова. Внедрили методику сетчатой пластики кожи. И, что, возможно, главное, — отстояли принцип восстановительной, а не просто «спасательной» хирургии.

Громов, отхлебнув чаю, кивнул. Его лицо в свете настольной лампы казалось высеченным из гранита.

— Ваш «Ковчег», Лев Борисович, стал не просто госпиталем. Он превратился в фабрику медицинского будущего. И, как вы сами убедились, враги это прекрасно поняли. Вы для них — стратегическая цель.

Позже, уже глубокой ночью, Лев и Катя были дома. Андрюша давно спал. На столе в его комнате лежал новый рисунок: «Ковчег», от которого во все стороны, словно лучи, тянулись ниточки к маленьким, схематичным человечкам.

— Это папа чинит людей, — пояснил он Кате перед сном.

— Он видит суть, — тихо сказала Катя, стоя рядом с Львом в дверях детской.