— Отверстия — коды. Вот здесь — осложнение: пневмония. Здесь — сепсис. Здесь — тромбоэмболия. А здесь — исход: выздоровел, умер, выписан с улучшением.

Сашка свистнул.

— Гениально и безумно. Ты хочешь закодировать всю войну на кусках картона?

— Я хочу её понять, — поправил Лев. — Чтобы не наступать на одни и те же грабли. Николай АНдреевич, сможешь сделать стальной шаблон для пробивки? Чтобы быстро и единообразно.

— За ночь сделаю, — инженер покрутил в руках шило. — Принцип-то простой. А сортировать потом как? Вручную перебирать?

— Сортировать будем длинной спицей, — Лев продемонстрировал. — Протыкаешь пачку в месте нужного отверстия, встряхиваешь… карточки, где отверстие есть, выпадают. Это называется механический поиск. Доисторический, но работающий аналог вычислительной машины.

Работа закипела. Сашка организовал бригаду из нескольких грамотных санитарок и медсестёр, которые, сверяясь со старыми историями болезней, заполняли и прокалывали карточки. Через несколько дней Лев спустился в архив, чтобы показать Семёну Семёновичу первый результат — аккуратную деревянную коробку, заполненную разноцветными перфорированными карточками.

Старик взял одну из них, повертел в руках. Его лицо исказила гримаса горькой обиды.

— Дырочки, — прошептал он сдавленно. — Вы хотите превратить человеческое горе… всю эту боль… в дырочки на картонке?

Лев не стал спорить. Он положил руку на костлявое плечо архивариуса.

— Нет, Семён Семёнович. Я хочу, чтобы горе следующих парней, которые лягут на наши столы, можно было предотвратить. А для этого прошлое должно перестать быть грудой бумаг и стать уроком.

Он развернулся и ушёл, оставив старика наедине с новым, непонятным и пугающим миром, в котором страдание измерялось в отверстиях на картоне.

Пока в подвале кипела работа над картотекой, Лев продолжал свою основную работу — хирургию. Ночной вызов в операционную к Юдину был делом обычным.

Операционная №1 была залита холодным светом прожекторов. На столе — молодой боец, лицо скрыто под маской наркозного аппарата. Его кисть представляла собой кровавое месиво — рваная рана, размозжённые мышцы, сухожилия, сведённые в один беспорядочный клубок.

— Время ампутировать, Лев, — голос Юдина был спокоен и беспристрастен, как всегда в работе. — Восстановление займет месяцы, и то без гарантий. Результат, скорее всего, — бесполезная культя. Его койка и наше время нужнее десятку других.

Лев, ассистируя, подавал инструменты. Его взгляд скользнул по кисти. Да, картина была удручающей. Но…

— Сергей Сергеевич, есть методика сшивания конец в конец по Кюнео. Шанс сохранить функцию есть. Небольшой, но есть.

Юдин на мгновение замер, его знаменитые густые брови поползли вверх.

— Идеализм, — отрезал он. — Прекраснодушный идеализм в условиях, когда система работает на износ. Мы спасаем жизни, Борисов, а не делаем ювелирные украшения.

— Мы спасаем будущее этих жизней, — не сдавался Лев, его пальцы уже мысленно проводили линии разрезов, восстанавливая анатомию. — Если мы не будем пытаться сейчас, отступать перед сложностью, то после войны у нас будет целое поколение инвалидов с культями вместо рук. Мы должны учиться спасать не только сами жизни, но и их качество.

— Их качество? — Юдин почти фыркнул, но в его глазах мелькнула искра интереса. Этот юнец всегда умел зацепить его своими «прожектами». — Вы невыносимый идеалист, Борисов. Ладно. Показывайте ваш очередной фокус. Но чётко и быстро. Если через час я не увижу внятного прогресса — ампутирую. И вопросов больше не будет.

— Будет сделано, — коротко кивнул Лев.

Началась одна из тех многочасовых, ювелирных работ, которые истощали не столько физически, сколько ментально. Под лупой, с помощью тончайших игл и нитей тоньше человеческого волоса, Лев, под чутким и критическим взглядом Мастера, начал восстанавливать структуру сухожилий, сшивая их конец в конец. Это была борьба за каждый миллиметр, за каждую функциональную единицу.

Когда последний шов был наложен, а кисть, уложенная на лонгету, уже отдалённо напоминала нормальную анатомическую структуру, в операционной воцарилась тишина, нарушаемая лишь равномерным шипением аппарата ИВЛ. Исход всё ещё был под большим вопросом, но принцип — принцип борьбы за качество жизни — Лев отстоял.

Юдин, размываясь, первым нарушил молчание.

— Чёрт возьми, — его голос звучал устало, но без привычной суровости. — Возможно, именно такие настырные идеалисты, как вы, Борисов, нам сейчас и нужны. Чтобы мы не забывали, ради чего, собственно, всё это затеяли.

Лев лишь кивнул, чувствуя, как адреналин начинает отпускать, сменяясь свинцовой усталостью. Он мыл руки, когда в операционную постучали. На пороге была Катя, и по её лицу он сразу понял — проблема из разряда бумажных превратилась в самую что ни на есть осязаемую.

Утренняя планерка в кабинете Льва напоминала заседание штаба фронта. Присутствовали Катя, Юдин, Углов, Виноградов.

— Вспышка синегнойной инфекции, — Катя разложила перед собравшимися свежие лабораторные заключения. — Две операционные, №3 и №5. Четыре послеоперационные раны загноились с нетипичной, я бы сказала, агрессивной скоростью. Клиника развилась менее чем за сутки.

— Военная грязь, — развёл руками Углов. — Что поделать? Санитары не успевают, потоки раненых… микробам раздолье.

— Нет, — Лев взял один из листков с антибиотикограммой. — Посмотрите на резистентность штамма. И на скорость роста. Это не случайный занос с бинтов или с рук. Это похоже на инокуляцию, целенаправленное заражение высоковирулентной культурой.

В кабинете повисла тяжёлая пауза. Слово «диверсия» висело в воздухе, не произнесённое, но понятное каждому.

— Подключаем Громова и Ермольеву, — Лев отодвинул от себя бумаги. — Это уже не медицинская, а оперативная задача.

Расследование, как хорошо отлаженный механизм, началось мгновенно. В лаборатории Ермольевой подтвердили — штамм Pseudomonas aeruginosa нетипичен, обладает повышенной вирулентностью и устойчивостью, что характерно для лабораторных штаммов. Громов и Артемьев, действуя в своей стихии, быстро отработали круг лиц, имевших доступ в проблемные операционные и в ЦСО в ключевые временные промежутки.

Вот так, всего через несколько дней, в кабинете Льва вновь собралось экстренное совещание. На сей раз присутствовали Громов и Артемьев. Лицо старшего майора ГБ было каменным, но в глазах читалось странное сочетание профессионального удовлетворения и холодной ярости.

— Санитарка Мария Фогель, — Громов отрывисто доложил, отодвигая в сторону папку с материалами дела. — Этническая немка из поволжских. Устроилась три месяца назад по поддельным документам, работала в ЦСО. Образцовая, тихая, нареканий никогда не было.

— Завербована абвером, — подключился Артемьев. Его голос был более живым, в нём слышалось отголоски недавней ярости. — Задача — дестабилизировать работу ключевого тылового госпиталя. Подрывать доверие к медицине, увеличивать смертность. При обыске в её тайнике в общежитии нашли вот это.

Он положил на стол небольшой прозрачный пакетик. В нём лежали несколько стеклянных микроампул с остатками беловатого порошка и маленький, тонкий шприц.

— Культура и инструмент для инокуляции, — пояснил Громов. — Подмешивала в дистиллированную воду для промывания ран и в растворы для обработки инструментов.

Лев смотрел на эти крошечные ампулы. Оружие массового поражения в миниатюре.

— Мы ловим шпионов с радейками, с взрывчаткой, — Громов покачал головой, и в его голосе впервые прозвучали нотки чего-то, похожего на уважение к противнику. — А вы, Борисов, воюете с пипеткой. Ваша война, признаю, очень… своеобразная.

— Иван Петрович, — Лев поднял взгляд от ампул. — На её войне наши скальпели, антибиотики и койки — это стратегическое оружие. А она пыталась это оружие вывести из строя. Война как она есть.

Он перевёл взгляд на Катю и Сашку.

— С сегодняшнего дня внедряем систему двойного контроля для всех критических процессов. Приготовление растворов, раздача лекарств, стерилизация. Ни один ключевой этап не должен контролироваться одним человеком. Без подписи второго сотрудника — ни одного флакона, ни одного шприца. Безопасность становится частью нашего лечебного протокола.