— Тогда мы сварим пациенту мышцы, как мясо в кастрюле, — флегматично заметил Крутов, разбирая какой-то блок с лампами.

— Значит, ищем баланс, — настаивал Лев. — Немцы используют пьезокристаллы. Они есть?

Крутов порылся в ящике и достал несколько мутных кварцевых пластинок.

— От списанных станций орудийной наводки, должны работать.

Монтировали установку несколько дней. Генератор на лампах, собранный Крутовым, жужжал и пах горелой изоляцией. К кварцевому излучателю припаяли провода. Сигнал ловили на осциллограф.

Первый опыт провели на банке с желатином, куда положили гильзу от патрона. Водили самодельным датчиком по поверхности. На экране осциллограга прыгала зеленая линия. Ничего понятного.

— Чувствительность мала, — бормотал профессор Орлов, покручивая ручки настройки. — Шумы…

Он настроил регуляторы еще раз, его пальцы, несмотря на возраст, были точными и уверенными. Внезапно зеленая линия на экране дернулась и замерла, выбросив четкий, повторяющийся пик.

— Вот! — крикнул Невзоров. — Смотрите! Сигнал!

Он стоял ровно напротив гильзы. Лев маркером поставил крест на поверхности желатина. Разрезали — гильза лежала точно под меткой.

В лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением аппаратуры. Они смотрели на экран, потом на гильзу, потом друг на друга.

— Нужно испытать на человеке, — тихо сказал Лев. — Найти бойца с застарелым, невидимым на рентгене осколком.

Пока в подвалах рождалось будущее, в кабинете Жданова решали, какая часть этого будущего может стать достоянием гласности. Жданов протянул Льву свежий номер «Вестника НИИ „Ковчег“».

— Наш первый тираж, тысяча экземпляров. Разошлют по всем фронтовым госпиталям.

Лев взял журнал, он пах типографской краской. На страницах — его методики, схемы, результаты. Гордость сменилась холодком, когда Громов, сидевший в кресле в углу, поднял голову.

— Я должен зачитать список тем, которые не подлежат публикации, — его голос был ровным. — Все данные по выходу антибиотиков из питательной среды. Схемы промышленного синтеза гормонов. Принципиальные электрические схемы новых диагностических аппаратов. Подробные тактико-технические характеристики мобильных групп.

Лев сжал журнал.

— Иван Петрович, так мы не сможем делиться самым важным! Люди будут умирать от того, что где-то хирург не знает о новой методике!

— Ваш опыт, Лев Борисович, является стратегическим активом государства, — холодно парировал Громов. — Немцы заплатят любые деньги за ваши чертежи. А наши… союзники… слишком быстро учатся. Мы делимся тем, что дает тактическое преимущество здесь и сейчас. Не стратегическим сырьем для будущих войн.

Жданов вздохнул.

— Лев Борисович, он прав. Мы можем публиковать упрощенные, но эффективные протоколы. Достаточные, чтобы спасти жизнь в полевых условиях без раскрытия наших секретов.

Лев отложил журнал. Он снова столкнулся с системой. Она защищала его, но и душила. Приходилось играть по ее правилам.

Испытание правил на прочность началось в середине июня в роще близ фронта, где стояли, хорошо замаскированные, два переоборудованных ЗИС-5. Лев настоял на личном присутствии, хоть дорога и была долгой, ему было на кого положиться в свое отсутствие. Воздух звенел от близкой канонады. Земля под ногами мелко вздрагивала.

Лев лично возглавил первый выезд. Работали при свете керосиновых ламп и фар, которые глушили плотным брезентом. Постоянная тряска от разрывов, пыль, въевшаяся в кожу. Истинный хаос.

Первый серьезный случай поступил глубокой ночью. Боец с ранением в живот. В полевом лазарете диагностировали «ушиб брюшной стенки» и отправили в тыл. Молодой хирург Киселев, тот самый, что спорил с Львом во время сортировки, уже хотел отпустить его дальше, но Лев остановил его.

— Послушай живот, тишина.

Киселев приложил фонендоскоп. Кишечные шумы действительно отсутствовали.

— Но перитонеальных симптомов нет… Живот мягкий.

— Бывает и так при забрюшинной гематоме. Тащи портативный ЭКГ.

Подключили аппарат. На ленте — косвенные признаки: тахикардия, снижение вольтажа. Сердце кричало о кровопотере, которую не видел глаз.

— Внутреннее кровотечение. В кузов! Срочно! — скомандовал Лев.

Операцию делали при свете фар, в трясущемся грузовике. Лев работал быстро, почти не глядя на руки. Разрез, тупое разделение тканей. И там — разрыв селезенки. Кровь хлынула в рану.

— Зажим! Гемостат! — его голос в тесноте кузова был спокоен. Киселев, ассистировавший ему, с трудом успевал подавать инструменты. Лев наложил швы на пульсирующую ткань, перевязал сосуд. Кровотечение остановилось.

— Теперь, — Лев вытер лоб тыльной стороной запястья, — он имеет шанс.

Когда бойца унесли, Киселев стоял, прислонившись к стенке грузовика. Его трясло.

— Я… я бы его пропустил. Он бы умер в дороге.

Лев посмотрел на него. В глазах молодого врача был не просто испуг, а осознание собственного предела.

— Теперь не пропустишь. Учись!

За двое суток они сделали семнадцать операций. Пять раненых умерли на столе. Но двенадцать были спасены. Те, кто, скорее всего, не доехал бы до стационара.

Вечером второго дня изможденная бригада собралась у костра. Киселев молча пил крепкий чай, заваренный в котелке.

— Я за эти двое суток, кажется, прожил год, — хрипло сказал он. — Столько крови, столько смерти… И эти условия… После чистой операционной в «Ковчеге» это кажется каким-то адом.

Лев сидел напротив, его лицо в свете платя было уставшим и жестким.

— Условия — это цена. Цена за то, что мы успели вовремя. Тот парень с селезенкой — ее заплатил. И мы вместе с ним.

Киселев поднял на него взгляд.

— После той вашей сортировки… с гангреной… я на вас злился. Считал вас бездушной расчетливой машиной. Теперь… теперь я начинаю понимать. Вы не машина, вы просто видите дальше. И берете на себя то, что другим не под силу.

Это было молчаливое примирение, признание. Лев кивнул и отпил из своей кружки. Горький, обжигающий чай был вкусом этой маленькой, но важной победы.

Победа другого рода ждала его по возвращении в Куйбышев. В подвальной лаборатории собрались все, кто работал над ультразвуком. На этот раз Юдин стоял в стороне, скрестив руки на груди, с выражением скептического любопытства на лице.

Добровольцем был боец с застарелым осколком где-то в мягких тканях бедра. Рентген был чистым — осколок был слишком мал или прозрачен для лучей.

Лев водил самодельным датчиком по коже бойца. На экране осциллографа снова прыгала зеленая линия. Профессор Орлов, сосредоточенно хмурясь, регулировал настройки.

— Шумы… много шумов… — бормотал он. — Биотоки мышц…

Внезапно, в одном месте, хаотичное мельтешение сменилось четким, ритмичным пиком.

— Вот! — ахнул Невзоров. — Держит!

Лев маркером поставил крест на коже. Пациента доставили в свободную операционную. Разрез скальпелем — и через минуту он пинцетом извлек крошечный, не больше семечка, зазубренный кусочек металла. После успеха, команда вернулась к новому изобретению, стала обсуждать более тонкие настройки.

Юдин, наблюдавший все это время молча, тяжелыми шагами подошел к аппарату. Он посмотрел на экран.

— Покажите еще раз, — сказал он глухо.

Ему привели другого бойца. Процедуру повторили. Снова успех.

Юдин обернулся к Льву. Его могучее лицо было серьезным.

— Борисов… Иногда… иногда ваши бредовые идеи… — он сделал паузу, подбирая слова, — имеют право на жизнь. Продолжайте.

Для Льва это была высшая форма признания. Краше любой награды.

Среди всей этой работы, крови и напряжения были островки, ради которых все и затевалось. Редкий спокойный вечер в квартире Борисовых. Патефон играл какую-то довоенную пластинку. Андрюша и Наташа играли на ковре.

— Не дергайся, пациент! — строго говорил Андрюша, тыча в плюшевого мишку деревянной палочкой. — Сейчас сделаю укол, и все пройдет!