— Грузовик, — тихо сказал он. — Не просто санитарный транспорт. Грузовик-лаборатория-операционная, три в одном. Энергонезависимость за счет бортовой сети и резервных источников. Полная автономность на трое суток по воде, электричеству, медикаментам. И главное — возможность работать в движении, если потребуется срочный отход.

— В движении? — Катя подняла брови. — Операция в трясущемся кузове?

— Лучше тряска, чем смерть от шока или кровопотери в кузове «полуторки» по пути в стационар, — парировал Лев, не отрывая взгляда от схемы. Его мозг уже работал, выстраивая компоновку. — Екатерина Михайловна, твоя задача — кадры и снабжение, подключи Сашку. Нужны добровольцы из хирургов, анестезиологов, медсестер. Те, кто не боится грязи и неожиданностей. И полный расчет снабжения: топливо, бинты, кровь, антибиотики, продовольствие.

— Будет сделано, — Катя кивнула, ее лицо стало сосредоточенным. Она уже мысленно просчитывала списки и накладные.

— Мы даем вам карт-бланш, — сказал Громов. — Но и требуем результата. Немцы тоже не сидят сложа руки. Их медицинская служба куда лучше мобилизована. Нам нужно их опередить.

Лев посмотрел на него. — Мы не просто опередим. Мы изменим правила игры.

Изменить правила игры оказалось проще на бумаге, чем в инженерном цехе, расположенном в подвале «Ковчега». Воздух здесь пах металлической стружкой, машинным маслом и потом. В центре стоял грузовик ЗИС-5 с пустым кузовом, похожий на гигантскую стальную сардельку. Лев, с куском мела в руках, прямо на его бортах рисовал будущее.

— Здесь, — он провел жирную линию, — операционная на двоих хирургов. Столы — обязательно амортизированные, на пружинах, как в вагонах. Иначе в колдобине скальпель упрется в кость. Здесь — стерилизационная, компактный автоклав на керосине. Здесь — лаборатория для срочных анализов. Кровь, моча. Спальные места для бригады из четырех человек — под брезентовым тентом, натянутым сзади.

— Хирургия в тряском грузовике — это бред, Борисов! — прогремел Сергей Сергеевич Юдин. Его мощная фигура заслонила свет от лампы. — Я за все годы практики не видел большего идиотизма! Хирург должен чувствовать ткань, а не бороться с укачиванием!

— Сергей Сергеевич, — Лев повернулся к нему, и его голос был спокоен, но в глазах горел стальной огонь. — Я только что из приемного покоя. Там лежит боец с ранением бедра, простая артерия. В полевом лазарете ему наложили жгут. До нашего стационара он ехал три часа. Жгут сняли, но нога уже неживая. Газовая гангрена. Через шесть часов его не станет. А если бы ему перевязали артерию сразу, через час после ранения, он бы через месяц вернулся в строй. Выбор прост: бред или смерть. Я выбираю бред.

Юдин хотел что-то сказать, но сдавленно хрипнул и отмахнулся.

Главный инженер Крутов, худой и вечно сосредоточенный, потер ладонью щетину на щеке.

— Пружины для столов, это мы решим. Снимем с списанных автомобильных сидений. Со стерилизацией сложнее. Керосинка в закрытом кузове это угарный газ, нужна вытяжка.

— Сделаем вытяжку, — отозвался Сашка, изучая шасси. — И усилим раму, чтобы не развалился на первой же промоине. Лев, питание аппаратуры?

— От бортовой сети, аккумуляторы. Плюс ручной генератор на случай полного отказа. Нам нужен свет для операций, питание для портативного ЭКГ и маленького коагулятора.

— ЭКГ на радиолампах, — пробормотал Крутов, делая пометки в блокноте. — Сожрет аккумулятор за два часа.

— Значит, будем включать его только для диагностики, на минуты. И сделаем аспиратор с ручным приводом. На случай, если электричество кончится в самый неподходящий момент.

Споры продолжались еще час. Рождался не просто автомобиль, рождалась идея. Идея того, что медицина может быть быстрой, мобильной и безжалостно эффективной.

Пока в цехе кипела работа над «хирургическим зисом», в другой лаборатории на первом этаже, пахнущей озоном и оптической смолой, рождалось иное чудо. Лев разложил на столе трофейный немецкий гастроскоп. Длинная, блестящая, негнущаяся стальная трубка с лампочкой на конце.

— Смотрите, — Лев повертел его в руках. — Технически гениально. Практически — пытка для пациента. Слишком длинный, слишком жесткий. Попробуйте проглотить эту штуку, а потом представьте, что у вас прободная язва и перитонит.

Рентген-техник Цукерман, маленький юркий человек с глазами-бусинками, снял очки и протер их.

— Немцы любят сложность. А что предлагаете вы, Лев Борисович?

— Укоротить. Сорок сантиметров достаточно, чтобы осмотреть желудок и двенадцатиперстную кишку. И найти способ сделать кончик гибким. Хотя бы на несколько градусов.

— Гибким? — переспросил молодой инженер Невзоров, гений-самоучка, чьи пальцы были вечно исцарапаны и в пятнах припоя. — Резина? Резина непрозрачна.

— Не резина, световоды. — Лев посмотрел на Цукермана. — Вениамин Аронович, вы же работали с авиаприборами. Там используются гибкие световоды для подсветки шкал.

Цукерман замер, его лицо озарилось.

— Так точно! Стеклянные волокна! Они гнутся! Мы можем передавать через них свет! А для обзора… Невзоров, а мы можем сделать систему миниатюрных линз? Чтобы изображение передавалось по тому же принципу?

Невзоров схватил карандаш и начал чертить на клочке бумаги.

— Можно… Теоретически можно… Сложно с фокусировкой… Но если взять линзы от микроскопов…

Через неделю на столе лежал неуклюжий, но работающий прототип. Короткая трубка с гибкими «хвостами» — один для света, другой для обзора. Они опробовали его на добровольце — одном из раненых бойцов с жалобами на боль в желудке. Изображение было смутным, как в тумане, но когда Лев увидел на линзе крошечную язвочку, он понял — это начало. Параллельно шла работа над бронхоскопом для извлечения осколков из легких. Война диктовала свои, жестокие приоритеты.

Следующий эксперимент Лев провел в экспериментальной операционной. На столе лежала тушка свиньи. Рядом собранный им из подручных средств комплект для лапароскопии: троакар, чтобы проколоть брюшную стенку, осветитель и простейший манипулятор.

— Смотрите, — Лев сделал прокол и ввел инструмент. — Минимальная травма. Мы можем диагностировать проникающее ранение живота без широкого разреза. Сэкономить время, кровь, снизить риск инфекции.

Юдин, Бакулев и Углов наблюдали молча. Когда Лев закончил, Юдин тяжело вздохнул.

— Борисов, это игрушки! — его голос гремел, срываясь на хрип. — Настоящий хирург должен чувствовать ткань руками, я вам в сотый раз повторяю! Должен видеть кровь, а не смотреть в это… стеклышко! Хирургия это ремесло, искусство, а не управление манипулятором, как на заводе!

Александр Николаевич Бакулев, всегда более сдержанный, покачал головой.

— Для диагностики… возможно, имеет право на существование. Но, Лев Борисович, на войне нет времени для такой ювелирной работы. Нужно резать, быстро и точно.

Федор Григорьевич Углов был категоричен.

— Слишком сложно, слишком долго. Пока ты будешь возиться со своей оптикой, пациент истечет кровью. Концепция отвергнута.

Лев не стал спорить. Он видел в их глазах не просто консерватизм, а страх перед неизвестным. Он молча собрал свой инструмент. Но вечером он вызвал к себе Невзорова.

— Работы по лапароскопии продолжаем тайно. Ищите материалы, думайте над конструкцией. Их время еще придет.

Самым же смелым его проектом стала идея, рожденная в подвальной лаборатории, заваленной списанной аппаратурой ПВО. Лев положил на стол перед профессором-акустиком Орловым и Крутовым немецкий журнал по дефектоскопии.

— Ультразвук, — сказал Лев. — Он видит трещины в броне. Почему он не может увидеть осколок в человеческом теле?

Профессор Орлов, сухопарый мужчина с седыми бакенбардами, скептически хмыкнул.

— Молодой человек, вы понимаете разницу между сталью и биологической тканью? Разная плотность, рассеивание, поглощение… Энергии просто не хватит, чтобы вернуться и дать внятный сигнал.

— А если увеличить мощность? — не сдавался Лев.