Гаузе коротко кивнул, не улыбаясь. Его рукопожатие было сухим и цепким.

— Меня интересуют антибиотики, — сказал он без преамбулы, с легким акцентом. — В частности, грамицидин С. Я выделил штамм и наладил производство. Правда, эффективность только поверхностная.

Ермольева взглянула на него с холодным интересом.

— Местное применение это капля в море при системном сепсисе, Георгий Францевич. Мы тонем, а вы предлагаете ложку.

— А если комбинировать? — вмешался Лев, его мозг уже работал, сопоставляя известное ему будущее с реальностью 1942 года. — Ложку с ведром? Местную обработку грамицидином — с системным «Левомицетином», который у нас в разработке? И работать над парентеральными формами самого грамицидина? Не все же антибиотики должны быть как пенициллин.

Гаузе впервые взглянул на Льва с неподдельным вниманием.

— Теоретически… — он медленно достал из портфеля несколько пробирок с желтоватым порошком. — Но это требует ресурсов и времени. Которого, как я понимаю, у нас нет.

— Времени всегда либо мало, либо нет вовсе, — отрезал Лев. — Зинаида Виссарионовна, давайте подключим Георгия Францевича к работам по «Левомицетину». И… — он сделал паузу, собираясь с мыслями, облекая знание в гипотезу. — И вот еще «безумная» идея. Мы ищем антибиотики в плесени. А что если посмотреть… на грибы? Высшие грибы. Есть данные, что некоторые штаммы могут продуцировать вещества, активные против грамположительных бактерий, устойчивых к пенициллину. Нужно начать скрининг.

В лаборатории на секунду воцарилась тишина. Ермольева смотрела на Льва так, будто он предложил лечить сепсис плясками с бубном.

— Грибы? — переспросила она. — Лев Борисович, мы не микологами здесь работаем.

— А должны, — мягко, но настойчиво парировал Лев. — Война заставляет. Это задел на будущее, на тот день, когда пенициллин окончательно сдаст позиции.

Миша Баженов поднял голову.

— Для глубинного культивирования таких грибов, для масштабного скрининга, нужны ферментеры, Лев. Специальные аппараты, с термостатирующими рубашками, мешалками… — он развел руками. — Вся сталь уходит на танки и на корпуса для «Катюш». Нам не выделят ни килограмма.

Лев почувствовал знакомое, давящее чувство — стена ограничений эпохи, о которую разбивались его самые продуманные планы.

— Хорошо, — он повернулся к Громову, который молча наблюдал за дискуссией. — Иван Петрович, поговорите с Сашкой. Пусть он изыщет возможности, любые. Свалка утиля, уничтоженные заводы, что угодно. Нам нужны эти ферментеры, хотя бы два. Это вопрос тысяч жизней.

Громов кивнул, его лицо не выражало ничего, кроме привычной сосредоточенности.

— Разберемся, — коротко сказал он. — Будет вам ваше железо.

Лев посмотрел на чашки Петри с жирными колониями, на озабоченное лицо Ермольевой, на сосредоточенного Гаузе. Они стояли на передовой невидимого фронта, и враг здесь был куда изощреннее и беспощаднее любого немецкого танкиста. И отступать было некуда.

Обходя палаты, Лев видел не только раны и повязки. Он видел апатию в глазах, вялое движение рук, отталкивающие миски с пресной, серой баландой, от которой воротило даже его, привыкшего ко всему. Голод и авитаминоз работали сообщниками инфекции, подтачивая последние силы организма. Бойцы угасали не от ран, а от истощения.

В своем кабинете он устроил импровизированное совещание. Перед ним сидели Арсений Павлович Ковалев, его витаминолог, и Михаил Баженов, от которого пахло какой-то новой химией.

— Арсений Павлович, ситуация с витамином С критическая, — начал Лев без предисловий. — Налаженного производства не хватает уже даже на госпиталя. Нужен резервный, дублирующий источник.

Ковалев, маленький, юркий человек, развел руками.

— Цитрусовых нет, черной смородины тем более. Шиповник весь собрали, что был…

— Хвоя, — прервал его Лев. — Сосновая, еловая. Витамина С в ней предостаточно, организуйте заготовку. Силами персонала, комсомольцев, кого угодно. Наладим в аптеке производство хвойного экстракта или хотя бы витаминного напитка. Для наших пациентов и, если получится, для детских домов в городе. Дети гибнут от цинги. Благо хоть на фронте пока достаточно.

Лицо Ковалева прояснилось.

— Это… это мы можем! Я берусь!

— Прекрасно. Теперь ты, Миша, — Лев повернулся к Баженову. — Вкус. Наша пища не просто безвкусна, она отвратительна. Организм ее отторгает на подсознательном уровне, нужен усилитель.

Миша скептически хмыкнул.

— Соль и перец не помогают?

— Нет. Мне нужен конкретный химический агент, глутаминовая кислота. А точнее, ее соль — глутамат натрия. — Лев взял листок бумаги и начал быстро рисовать схему. — Его можно получить гидролизом пшеничного глютена… или, на худой конец, из свекловичной патоки. Задача — сделать так, чтобы похлебка с картофельными очистками пахла для мозга мясом. Чтобы больные хотели ее есть.

Баженов взял листок, в его глазах загорелся знакомый Льву огонек научного азарта.

— Глутамат… Интересно. Рецепторы на языке… Обмануть их. Да, это возможно, я посмотрю что можно сделать.

— И последнее, — Лев достал из ящика стола другой рисунок — эскиз грибницы вешенки. — Белок. Его критически не хватает. Эти грибы растут на опилках, быстро, почти без ухода. Не нужно его собирать, как говорит нам наркомздрав. Мы может организовать систему выращивания грибов по всему союзу. Организуй опытную плантацию на свободных площадях на одиннадцатом этаже. Это не антибиотик, но это еда. Белковый десант в нашем тылу.

Через неделю Лев и Баженов стояли в столовой «Ковчега». Повар, огромный, дородный мужчина по имени Степан, ранее работавший в ресторане «Астория», с опаской взял маленькую баночку с белым порошком, который вручил ему Миша.

— Это что же, по-вашему, соль какая-то волшебная? — буркнул он, но щепотку порошка все же бросил в котел с варевой из капусты и перловки.

Через минуту он попробовал ложку. Его лицо, обычно хмурое, изменилось странным образом. Он замер, потом попробовал еще раз.

— Степан, что такое? — спросил Лев.

Повар медленно поставил ложку. В его глазах стояла неподдельная влага.

— Лев Борисович… Да это же… — его голос дрогнул. — Как будто курицу туда положили. Настоящую, с бульоном… Я не понимаю… Это же черт знает что! Но… вкусно, очень вкусно.

Это была маленькая, но осязаемая победа. Победа над пресностью, над отвращением, над одной из множества линий обороны, которую выстраивала смерть.

Тишина в кабинете была звенящей. Лев сидел, уставившись в сводки, но цифры расплывались перед глазами в мутные пятна. Усталость была тяжелой, свинцовой, накапливающейся неделями. Он чувствовал себя сапером, который разминирует бесконечное минное поле, зная, что следующий шаг может стать последним.

Дверь тихо открылась, вошла Катя с двумя кружками в руках. Пахло настоящим, крепким кофе.

— Пей, — просто сказала она, ставя кружку перед ним. — Или ты снова планируешь ночевать здесь, как в прошлый раз?

Лев с благодарностью взял кружку, почувствовав жар через фарфор.

— Спасибо Катюш. Нет, сегодня пойду домой. Просто… нужно было это все переварить. — он махнул рукой на бумаги. — Мы воюем с бактериями, с голодом, с системой… Иногда кажется, что следующее на очереди — законы физики. И они точно окажутся сильнее.

Катя села напротив, обхватив свою кружку руками. Ее лицо было худым, осунувшимся, но взгляд оставался ясным и твердым.

— А с кем ты хотел воевать? С ними и воюем. И пока мы воюем, Андрей спит в своей комнате. И тысячи таких же, как он, где-то тоже спят. Пусть не здесь, в тепле, а в подвалах, но спят. А не лежат в мерзлой земле. Мы воюем именно за это, за право на сон и на будущее.

Он посмотрел на нее, и его сердце сжалось от странной смеси боли и нежности. Она всегда умела найти самые простые слова для самых сложных вещей.

— Ты права, всегда права. — он сделал глоток чая. Горечь взбодрила. — Как ты сама? Спишь хоть иногда?