Пшеничнов смотрел на Льва с нескрываемым изумлением.

— Гидроокись алюминия?.. Лев Борисович, мы только в теоретических работах иностранных коллег встречали такие наброски… Откуда вы?..

Лев лишь слегка улыбнулся, не отвечая на вопрос.

— А по туляремии, — продолжал он, — сосредоточьтесь на методе последовательной пассажной аттенуации. Ослабляйте штамм, пропуская его через невосприимчивые культуры. Это долго, но это даст более безопасный и стабильный результат.

Он говорил спокойно, как о само собой разумеющемся, о вещах, которые для Пшеничнова были передним краем мировой науки. Ученый смотрел на него, и в его глазах читался не просто пиетет, а почти суеверный трепет. Лев Борисов не просто ставил задачи. Он видел пути их решения, которые другим и не снились.

— Я… я понял, — наконец выдохнул Пшеничнов. — Сделаем, обязательно сделаем.

Лев, кивнув, вышел из лаборатории, оставив за собой не только четкие инструкции, но и возрожденную веру в возможность невозможного.

Пустующие залы на седьмом этаже, куда Лев привел нового человека, представляли собой печальное зрелище: голые стены, запыленные полы и одинокий инвалидный стул в углу. Но Лев видел здесь будущее.

— Вот ваше царство, Валентин Николаевич, — сказал он, обводя рукой пустое пространство. — Здесь будет физиотерапевтическое отделение и центр лечебной физкультуры.

Валентин Николаевич Мошков, новый главный физиотерапевт «Ковчега», был полной противоположностью кабинетным ученым. Лет сорока пяти, спортивного сложения, с живыми, вечно смеющимися глазами и рукопожатием, способным перемолоть кирпич. Бывший военный врач, прошедший Хасан и Халхин-Гол, он был фанатиком механотерапии и кинезитерапии.

— Лев Борисович, это же просто песня! — радостно воскликнул он, его голос гулко разнесся по пустому залу. — Простор! Воздух! Я вам за неделю этих «хроников» с постелей подниму! Работа — лучшее лекарство, а движение это жизнь! Лежать — значит сдаваться болезни!

Лев не мог сдержать улыбки. Энергия Мошкова была заразительной.

— Ваша задача, Валентин Николаевич, — организовать здесь все с нуля. УВЧ, гальванизация, электрофорез, парафинотерапия — все, что есть в наших закромах, пускайте в ход. Но я хочу большего. Я хочу, чтобы у вас был лучший в Союзе зал механотерапии. Чтобы мы возвращали людей в строй не просто живыми, а дееспособными.

— Так точно! — Мошков вытянулся по-военному. — Будет вам и зал, и тренажеры! Я из двух палок и веревки такой тренажер соберу, что штангисты позавидуют!

В кабинете Льва, куда они вскоре перебрались для обсуждения деталей, к ним присоединился Сашка. Мошков, не теряя времени, начал выкладывать свои прожектерские идеи.

— Мне нужны аппараты УВЧ, минимум пять штук! Парафиновые ванны, гальванизаторы, соллюкс-лампы! А для зала ЛФК блочные тренажеры, велотренажеры, вертикализаторы, параллельные брусья! И материалы — резина, стальные тросы, дерево, кожи…

Сашка, слушая этот поток, хмурился все мрачнее. Он достал свой планшет и, вздохнув, прервал восторженного физиотерапевта.

— Валентин Николаевич, стоп-кран. Вы сейчас как в магазине заказз составляете. У нас так не работает. — Он ткнул карандашом в планшет. — Вот вам чистый лист, пишите. С одной стороны название позиции. С другой обоснование. Для чего, кому, какой ожидаемый медицинский эффект, почему без этого нельзя. И с третьей — альтернатива. Чем можно заменить, если этого нет. Без этого списка ни гвоздя, ни шпунтика. Понятно?

Мошков на мгновение опешил, но тут же с новым азартом схватил предложенный лист.

— Понял! Будет вам обоснование! Каждому винтику! Докажу, что без вертикализатора для спинальников мы совершаем преступление перед народом!

Лев наблюдал за этой сценой, понимая, что тандем прагматика Сашки и энтузиаста Мошкова обещает быть взрывоопасным, но чрезвычайно продуктивным.

Седьмой этаж, терапевтическое отделение. Здесь царила своя, особая атмосфера, не такая стремительная, как в хирургии, но не менее напряженная. Владимир Никитич Виноградов, невозмутимый и методичный, обходил палаты, внимательно выслушивая доклады ординаторов.

В одной из палат лежал боец, доставленный с одного из тыловых госпиталей. Молодой парень, с восковой бледностью, обильно потеющий. Его температура скакала как угорелая: сегодня 38.5, завтра норма, а послезавтра под 40. Печень и селезенка были увеличены, прощупывались как плотные, болезненные тяжи. Но ни желтухи, ни характерной для тифа сыпи, ни признаков малярии. Стандартные схемы лечения не работали. Диагноз повис в воздухе: «лихорадка неясного генеза».

Виноградов собрал у постели больного небольшой консилиум, своих лучших ординаторов, врачей и, зашедшего по своим делам, Льва.

— Коллеги, ваши мнения? — спокойно спросил Виноградов.

Молодые врачи сыпали предположениями.

— Атипичный тиф?

— Малярия? Но плазмодиев в мазке нет.

— Может, сепсис? Но очага не находим.

Лев стоял чуть в стороне, внимательно разглядывая больного. Его взгляд, привыкший выхватывать детали, скользнул по обнаженному торсу бойца и задержался на коже живота. Там, едва заметная, была легкая, розоватая сыпь, больше похожая на раздражение, чем на что-то серьезное. Все прошли мимо, сосредоточившись на более ярких симптомах.

— Владимир Никитич, — тихо сказал Лев, подходя ближе. — А не напоминает ли вам это клиническую картину бруцеллеза? Весна, он с тылового госпиталя… мог быть контакт с больным скотом при эвакуации, непастеризованное молоко, мясо…

В палате воцарилась тишина. Виноградов замер, его умный, аналитический взгляд уставился на Льва, потом на больного. Он медленно, очень медленно кивнул.

— Да… — произнес он, и в его голосе прозвучало озарение. — Да, вполне. Клиника смазанная, неклассическая… но волнообразная лихорадка, гепатоспленомегалия, эта астения… Срочно делаем реакцию Райта! И пробу Бюрне!

Анализы подтвердили диагноз, у больного был бруцеллез. Назначенное специфическое лечение начало давать эффект уже через несколько дней.

Вечером того же дня Виноградов зашел в кабинет к Льву. Он стоял несколько секунд молча, глядя на него с нескрываемым, глубоким уважением.

— Вы не перестаете удивлять, Лев Борисович, — наконец сказал он. — Мы все смотрели на него, а видели только то, что знали. Вы увидели то, что нужно было знать. Спасибо вам.

Это была не лесть, а констатация факта. Лев снова доказал, что его ценность не только в глобальных проектах, но и в этой, почти сверхъестественной, клинической проницательности.

Спустя неделю седьмой этаж преобразился. Из пустующих залов он превратился в кипящий муравейник, где царил непривычный для больницы звук — не стон, не шепот, а энергичные команды, лязг металла и гул работающей техники.

Инженеры Крутова, ругаясь на нестандартные размеры дверных проемов, устанавливали тяжеленные аппараты УВЧ. Сашка, с вечным планшетом под мышкой, руководил расстановкой парафиновых ванн и соллюкс-ламп, периодически сверяясь со списком, который Мошков предоставил в рекордные сроки.

— Александр Михайлович, я понимаю что вы не волшебник! — кричал Мошков через весь зал, где Сашка лично помогал тащить ящик. — Где обещанные три вертикализатора? В списке было три! А я вижу один, и тот, похоже, времен Гражданской войны!

— Валентин Николаевич, родной! — парировал Сашка, не переставая улыбаться. — Два на подходе! Крутов в цеху колдует! А этот старичок — он вам для тренировки сборки!

Лев, наблюдая за этой суматохой, чувствовал странное удовлетворение. Это был не хаос, а энергия созидания. Он прошел в соседний зал, который Мошков гордо именовал «залом лечебной физкультуры». Здесь пахло свежей стружкой и краской. Несколько коек были сняты с пружин, а из старых труб, ремней и противогазных сумок, нагруженных песком, были сконструированы примитивные, но функциональные блочные тренажеры. В углу стоял велотренажер, собранный, как выяснилось, из деталей списанного станка и колеса от телеги.

— Вот, Лев Борисович, начинаем! — Мошков, запыхавшийся, подошел к нему, смахнув со лба пот. — Видите? Уже работает!