Я облегчённо выдохнул. Она хотела меня проучить, но не уничтожить.
— Однако ваши действия не могут остаться без последствий, — продолжила она. — Я вновь признаю вас виновным в неуважении к суду, мистер Холлер. Надеюсь, у вас есть зубная щётка в портфеле. Вам предстоит провести ещё одну ночь в федеральном изоляторе.
Она взяла телефон и нажала одну кнопку. Я догадался, что это был внутренний номер Джана.
— Пожалуйста, попросите маршала Нейта зайти, — сказала она.
Положила трубку.
— Судья, а нельзя ли заменить это штрафом? — спросил я. — Какое‑нибудь пожертвование в благотворительный фонд при суде или…
— Нельзя, — ответила она.
В кабинет вошёл маршал Нейт.
— Нейт, пожалуйста, проводите мистера Холлера в камеру предварительного заключения, — сказала Коэльо. — Он проведёт ночь в изоляторе.
Нейт нахмурился, не сразу сдвинувшись с места.
— Его снова признали виновным в неуважении к суду, — пояснила судья.
Нейт подошёл и взял меня за руку.
— Пошли, — сказал он.
Глава 50.
Ночь выдалась долгой, отчасти из‑за непрекращающихся воплей моего соседа по блоку. В его выкриках не было ни смысла, ни цели — лишь яркое свидетельство психической болезни. Спать было невозможно, и я провёл время в темноте одиночной камеры, сидя на тонком матрасе, прислонившись спиной к холодной бетонной стене. Затыкать уши приходилось смятой туалетной бумагой. Я думал — о сделанном и о том, что мне ещё предстоит сделать, и в жизни, и в работе.
Дело Люсинды Санс ощущалось поворотным моментом, словно пришло время сменить направление. Гнаться за делами лишь для того, чтобы кормить машину, — попадать в заголовки, оплачивать рекламные щиты и места на автобусных остановках, — я больше не видел в этом конечной цели. Я уже не видел в этом даже особого смысла.
Но куда повернуть?
Моя долгая ночь тоски закончилась за час до рассвета, когда мне принесли завтрак — яблоко и бутерброд с колбасой на белом хлебе. Я не ел с обеда накануне, и тюремный завтрак показался вкуснее всего на свете.
В камере было узкое, сантиметров семь шириной, окно, через которое внутрь стал пробиваться утренний свет. Вскоре после этого надзиратель открыл дверь и бросил на пол пластиковый пакет с моим костюмом, приказав одеваться. Меня отпускали.
В этом месте людей держали неделями и месяцами, но мне оказалось достаточно шестнадцати часов лишения сна и изоляции. На этот раз этого хватило, чтобы что‑то сдвинулось. То, что начиналось с Хорхе Очоа, достигло вершины в деле Люсинды Санс. Я почувствовал потребность в переменах.
В комнате выдачи вещей мне вручили пакет с застёжкой‑молнией, где лежали мои бумажник, часы и телефон. Я смотрел на них и думал, нужны ли они мне теперь.
Через несколько минут я вышел через стальную дверь на солнце и начал свой собственный путь воскрешения.
