– Варь, может, останешься? – его голос прозвучал прямо над ухом, тихо, почти умоляюще. Он смотрел на меня, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на растерянность.

– Оставь меня в покое, – процедила я сквозь стиснутые зубы, глотая горькие, соленые слезы, подступившие к горлу. – Я ненавижу тебя, Макс. Ненавижу всем сердцем, и ты еще пожалеешь, что так поступил с нами. Вот увидишь, пожалеешь.

– О чем ты, Варь? – он искренне не понимал.

– Скоро узнаешь, – бросила я с такой ледяной решимостью, что сама себе удивилась. Затем накинула на плечи легкую ветровку, надела мягкие туфли и вышла за дверь, за порог того, что когда-то было моим домом.

Запах ночной прохлады, влажного асфальта и увядающей листвы ударил в лицо. Машину я не водила, да ее у меня и не было. Мы всегда ездили вместе, на его большом черном внедорожнике, и я чувствовала себя защищенной. Теперь же я стояла одна у подъезда, сжимая в потной ладони телефон. Пальцы дрожали, когда я вызывала такси.

– Куда едем? – равнодушно спросил таксист обернувшись.

– К родителям, – тихо, почти машинально ответила я и тут же осознала абсурдность своего ответа. Назвав адрес, я откинулась на потрепанную спинку сиденья и закрыла глаза, пытаясь заглушить хаос мыслей. За стеклом проплывали огни ночного города, такие яркие и безразличные к моему горю.

Через час я стояла у знакомого частного дома с резными наличниками. В окнах горел свет, отбрасывая на ухоженный палисадник теплые прямоугольники. Я не решалась войти. Последний раз я была здесь год назад, и наша встреча закончилась громким скандалом. Родители не знали о моей беременности, да и вообще наше общение в последние годы свелось к редким, формальным звонкам. Они были единственными, кто остался у меня в этом городе. И сейчас, наплевав на гордость и старые обиды, я отворила скрипучую калитку и пошла по тропинке к двери.

Я не знала, что меня ждет.

Примут ли? Поймут ли? Но надеялась на лучшее. Больше мне ничего не оставалось.

Не успела я сделать и пары шагов, как услышала скрип половицы из-за двери. Щелкнул выключатель, и веранду залил яркий электрический свет. Дверь распахнулась, и в ее проеме возникли силуэты моих родителей, а следом выскочила младшая сестра Лиза.

– Варя? – ее голос прозвучал как взрыв в ночной тишине. Она бросилась ко мне, но замерла в метре, уставившись на мой округлившийся живот. Ее глаза расширились от изумления. – Ты что, беременна? От Макса? Вот это да! А где твой муж? И почему ты с чемоданом?

– Лиза, столько вопросов, – горько усмехнулась я, переводя взгляд на родителей. Они все еще стояли на веранде, и на их лицах застыла смесь удивления, беспокойства и немого вопроса. – Даже не знаю, на какой из них отвечать.

– Где твой муж? – снова, с каким-то странным, загадочным оживлением спросила сестра, скрестив руки на груди. – Где Макс Яхонтов?

Горький комок подкатил к горлу.

– Мы с ним расстались, – прошептала я, и эти слова отозвались в груди жгучей, всепоглощающей болью.

– Нет! Не может этого быть! – воскликнула Лиза, и в ее голосе прозвучала не просто радость, а какая-то ликующая, почти триумфальная нота. Ее глаза заблестели неестественным блеском. – Так он что, получается, свободен?

– А тебе какая разница? – вырвалось у меня, и я сама почувствовала, как из глубины души поднимается и разгорается огонь негодования, горячий и неуправляемый. Голос дрогнул, выдавая потрясение. – Свободен он или занят? Что ты вообще вкладываешь в этот вопрос, Лиза?

Сестра от моего напора попятилась, ее уверенность мгновенно испарилась, сменившись испугом. Она сделала шаг назад, ища защиты, и буквально спряталась за спину матери, как за каменной стеной.

– Да я просто спросила, – залепетала она, и в ее голосе послышались нотки детской обиды. – Что уж и спросить нельзя?

– Нельзя, Лиз! – голос мой сорвался, в нем зазвенели старые, давно знакомые нотки отчаяния и злости. – Ты вообще в своем уме или как? О чем ты думаешь?

– А ты сестру умом не попрекай, – тут же, как кнут, прозвучал голос матери. Она смотрела на меня не как на дочь, а как на врага, пришедшего на ее территорию. Ее глаза, узкие и колючие, сверлили меня. – Не доросла еще до таких речей.

Горький комок подкатил к горлу.

– Буду попрекать! – выдохнула я, чувствуя, как дрожат руки. – Мы с Максом еще юридически женаты, и спрашивать у меня, свободен ли мой муж, по меньшей мере, бестактно и жестоко. А еще… еще это очень напоминает разговор малолетней девицы, которая тайком влюблена в «папика» старше ее. Лиза, ты же не такая, опомнись!

– Какая не такая? – передразнила меня сестра, высовываясь из-за материнской спины. В ее глазах вспыхнул вызывающий, злой огонек. – Будто ты знаешь, какая я сейчас? Пропала на целый год, забыла о существовании родных, и теперь думаешь, что хорошо меня знаешь?

– Значит, ушла от мужа, да еще и принесла в подоле, – язвительно, с тяжелым вздохом, усмехнулась мать. Ее губы сложились в тонкую, неодобрительную ниточку. – А еще смеет наставлять младшую сестру и обвинять ее в какой-то там бестактности. Сама-то бы постыдилась, Варвара! Где твоя гордость?

Воздух на веранде стал густым и тягучим, как патока. Я поняла, что совершила огромную ошибку.

Мать ничуть не изменилась. Она осталась той же злой, вечно недовольной женщиной, чья любовь всегда была условной и должна была заслуживаться беспрекословным послушанием.

Какой же я была дурой, что решила на ночь глядя, в слезах и отчаянии, приехать в этот дом, который никогда не был для меня настоящим пристанищем.

– А чего мне стыдиться? – возмутилась я, и голос мой окреп от праведного гнева. Я положила ладонь на свой округлившийся живот, защищая малыша даже от этих слов. – Я замужем и жду ребенка от законного мужа. А то, что мы с ним расстались, это наше с ним личное дело.

– Угу, да! Так мы и поверили, – фыркнула мать. Ее взгляд упал на мой чемодан, стоящий у ее ног, как обвинение. – Чего пришла, говори? Неужто вспомнила про родителей, о которых целый год даже не думала? Совесть замучила или сильно прижало хвост, так ты сразу к мамке с папкой прибежала? Как последняя нищенка.

От этих слов стало физически больно, словно меня ударили в солнечное сплетение. Гордость, которую я пыталась сохранить, рассыпалась в прах.

– Мне некуда пойти, – растерянно, почти по-детски прошептала я и исподлобья посмотрела на отца. И в его глазах я прочитала все: он был рад меня видеть, его сердце разрывалось от жалости, но он боялся это показать. Мать с Лизой давно уже загнобили в нем всякую инициативу.

– Проходи, дочка, – тихо, но очень твердо произнес он и раскрыл мне свои объятия. В его голосе была такая знакомая, забытая за год нежность, что слезы снова, предательски, выступили на глазах. Он всегда был за меня, всегда тихо поддерживал, как мог. И даже сейчас, когда родная мать и сестра смотрели на меня, словно голодные волчицы, не желая пускать в дом, папа готов был отступить от всех их уставов и принять меня.

Я почти упала в его объятия, прижалась к его грубой рубашке, пахнущей деревом и табаком. Мне стало так хорошо, так тепло и безопасно, что я на мгновение забыла обо всем. И впервые за этот бесконечный, ужасный день я не чувствовала себя одинокой и абсолютно несчастной.

– Ну ты как? – тихо, чтобы не слышали другие, спросил отец, по-отечески похлопывая меня по спине. – Какой месяц? Кого ждешь?

– Что вы там шушукаетесь, как заговорщики? – резко прозвучал голос матери. Я вздрогнула и отпрянула от отца. Мне казалось, что я давно перестала бояться ее резкого тона, ее властной манеры, ее тяжелого характера. Но ничего не изменилось. Даже спустя год разлуки каждая клеточка моего тела помнила этот страх, и я снова не чувствовала себя в безопасности рядом с ней.

– Оль, иди в дом. Мы с Варенькой сами разберемся. И Лизу с собой захвати, – попытался настоять отец.