— Все, – прошептал он. – Все, родная. Первый раунд мы выиграли.

— Он этого так не оставит, – тихо, почти беззвучно, выдохнула я. – Это не конец. Ты слышал, что он сказал адвокату?

— Я знаю, – тихо ответил Вардан. Его губы коснулись моих волос. – Но это начало конца. Ты не просто выиграла суд. Ты победила его самолюбие. Ты показала всем, что он не Бог и не султан, а всего лишь человек. И очень неприятный. Для него это хуже тюрьмы. Его империя рушится. А быть может уже разрушена.

Первые несколько дней после суда я летала.

Нет, не буквально, конечно. Но внутри было ощущение легкой, почти воздушной победы. Тёма смеялся чаще, солнце за окном казалось ярче, а кофе по утрам – ароматнее. Даже шрам на животе ныл меньше. Это была иллюзия, хрупкая, как мыльный пузырь, и я знала это. Но я решила, а почему бы сейчас, в ней не понежиться.

Пузырь лопнул в среду утром в цветочной лавке.

Я уже выбрала несколько веточек эустомы для дома и протянула продавщице свою карту. Она провела ею по терминалу раз, другой, потом посмотрела на меня с легкой жалостью.

— Не проходит, милая. Заблокирована. Может еще есть?

– Давайте еще раз попробуем, - жалостливо посмотрела я на продавщицу, сердцем понимая, что не сработает.

– Хорошо, - улыбнулась женщина и вновь провела картой по терминалу. Сигнал. Я сжала губы и опустила глаза от стыда. - Нет. Не работает.

Сердце пропустило удар.

Это была наша общая карта, привязанная к счету, который мы открывали когда-то вместе для «семейных нужд». После развода я собиралась разобраться со счетами, но руки не доходили. Оказалось, его руки дошли быстрее.

Я попробовала другую, свою личную, с теми крохами, что скопила за последние месяцы. Она сработала. Но холодок страха уже заполз под кожу.

Вечером пришел Вардан.

Не с цветами и улыбкой, а с потухшим взглядом и смятым в кулаке листком бумаги.

— Налоговая, – бросил он коротко, скидывая пальто. – Внеплановая выездная проверка. По анонимному сигналу о «крупных сокрытиях». Весь архив увезли. Мои бухгалтера и юристы сегодня ночью работают. И похоже, что и завтра.

Вардан сел на стул, провел рукой по лицу. Я никогда не видела его таким… подавленным. Даже в самые тяжелые дни.

— Это он, да? – тихо спросила я, хотя ответ был очевиден.

— Кто же еще, – хрипло усмехнулся Вардан. – Он знает, что я твоя опора. Значит, нужно выбить почву из-под ног у меня. Разорить, завалить проверками, чтобы мне было не до тебя. Классика. Грязно, но эффективно.

Мы сидели в тишине, и эта тишина гудела тревогой. Моя маленькая финансовая опора – под угрозой. Бизнес любимого мужчины, его репутация – под ударом. Это было, как первая брешь в стене нашей только что отстроенной крепости.

А на следующий день раздался звонок от Янины. Ее голос в трубке дрожал не от грусти, а от бессильной ярости.

— Варя, ты не поверишь… В садик к Марише пришла анонимка. Что я, якобы, подвергаю ребенка «психологическому насилию», что она ходит в синяках, запугана… Вчера меня вызвала заведующая, показала бумагу. Девочку временно отстранили от занятий. До проведения… проверки. Варь, ее могут у меня забрать, - разрыдалась бывшая подруга.

У меня перехватило дыхание. Не просто анонимка. Ложное обвинение в жестоком обращении с ребенком. Это был удар ниже пояса, самый грязный, самый подлый из всех возможных.

— Он не мог… – начала я, но голос сорвался.

— Мог! – почти выкрикнула Янина. – Оооо, еще как мог! Ему лишь бы сделать больно. Через ребенка! Через мою Маришку! Он знает, что это убьет меня!

Мы говорили еще несколько минут, но я уже почти ничего не слышала.

В ушах стоял звон. Он бил по самому больному. По детям. Не судами теперь, не адвокатами – а грязными, анонимными интригами, которые могут оставить шрам на репутации навсегда. Янина могла потерять право видеться с дочерью. А что, если следующая анонимка придет в опеку… на меня?

«Мать-одиночка, живущая на средства другого мужчины, с нестабильной психикой…» Страшные, липкие мысли цеплялись одна за другой.

Я подошла к кроватке, где спал сын. Его розовые щечки, беззащитно сложенные ручки. Мое солнце. Мой смысл. И где-то там, в темноте, этот человек наводил на него прицел. Не прямо, а исподтишка, пытаясь отнять у него мать, лишить его покоя, безопасности.

Ко мне подошел Вардан.

Он молча обнял меня сзади, прижав подбородок к макушке.

— Он хочет показать, что все еще дергает за ниточки, – прошептала я, глядя на сына. – Что даже проиграв публично, он контролирует нашу жизнь. Что мы все еще в его клетке.

— Он ошибается, – тихо, но с железной уверенностью сказал Вардан. – Это не контроль. Это конвульсии раненого зверя. Он мечется и бьет во все стороны, потому что понял – его власть иллюзорна. Он пытается вернуть себе ощущение силы, пусть даже такой, грязной.

— Но он бьет по детям, Вардан, – голос мой сломался. – По нашим детям. Это… это уже не война. Это что-то бесчеловечное.

Он повернул меня к себе. В его глазах горел тот же холодный огонь, что и во мне.

— Тогда мы ответим. Не на его уровне. Мы будем чище. Мы будем умнее. У тебя есть я. У тебя есть Янина. У тебя есть правда. А у него остались только грязные трюки и деньги, которые скоро закончатся, если он будет тратить их на борьбу с ветряными мельницами. Он разбудил не одну фурию, Варя. Он разбудил трех. И мы его достанем. Все вместе.

Звонок ворвался в тишину позднего вечера, когда Тёмочка, наконец, уснул, а я, уставшая, пила чай на кухне. Глядела в темное окно и думала о том, посплю я сегодня или буду, как вчера, скакать сайгаком вокруг сына.

Но звонок оторвал меня от тревожных мыслей и заставил посмотреть в экран телефона. Не Вардан – он всегда писал сообщение. И не Янина. Номер был незнакомым, но от него веяло чем-то давно забытым и тревожным. Я подняла трубку.

– Варя?

Голос. Тихий, пропахший пылью и безнадежностью. Голос отца. Тот самый, что когда-то читал мне сказки, а потом научился молчать.

– Папа? Что случилось?

Пауза была долгой, мучительной. Я слышала его тяжелое, сиплое дыхание.

– Варя… Мама. В больнице. Инфаркт.

Слово ударило по солнечному сплетению, но не вызвало ни паники, ни горя. Лишь ледяную пустоту. Я молчала.

– Не критично, слава Богу, – поспешил добавить он, словно оправдываясь. – Врачи говорят, микроинфаркт, вовремя успели… Но она… она хочет тебя видеть.

– Меня? – это вырвалось само, с горькой, почти невежливой усмешкой. Мать, которая выгнала меня, которая назвала неблагополучной, которая боготворила моего мужа даже после всего того, что он сделал, – хочет видеть меня?

– Да. Просила. Очень просила, – пробормотал отец, и в его голосе я услышала ту самую усталую беспомощность, что копилась годами. Он был заложником ее воли и тогда, и сейчас.

Я сказала, что подумаю, и положила трубку. Но думать было не о чем. Мысли метались, как пойманные в стеклянную банку осы. Идти? Зачем?

Чтобы снова услышать упреки, когда я едва держусь на ногах? Или увидеть её слабость и… почувствовать торжество? Или дать шанс той последней ниточке, которая, казалось, оборвалась, но всё ещё царапала сердце?

Я простояла у окна битый час, глядя на цепочки фонарей и редкие огни в чужих окнах. Каждый свет на кухне казался символом чьей-то истории, чьей-то боли. У меня был выбор: оставить все как есть или зацементировать дверь, которую она сама захлопнула. Это было бы справедливо и безопасно.

Но что-то тащило меня туда.

Не любовь. Не долг.

Какая-то непонятная, тягучая необходимость поставить точку.

На следующий день, оставив Артема с Дашей и сказав Вардану лишь сухое «нужно съездить по одному делу», я поехала в больницу. В руках был не букет, а просто сумка. Пустая. Я не знала, что нести в этот дом скорби и взаимных обид.

Палата была на четвертом этаже.