В моей памяти всплыли странные, выбивающиеся из общего рисунка моменты.

Его глаза после особенно жестокой ссоры, когда он орал на меня.

Не просто гнев. В них на секунду мелькала тень чего-то другого – пустоты, незащищенности, почти детской растерянности.

А потом снова накатывала волна ярости, сметая все на своем пути. Я думала, это игра, манипуляция. Теперь я понимала – это была паника. Паника того самого мальчика, который боится быть «никем». И чтобы заглушить этот ужасающий страх, он строил вокруг себя целый гарем, доказывая себе: «Я – султан. Я имею власть. Я существую».

– Он не просто хочет обладать, – тихо проговорила я, глядя куда-то мимо Вардана, в прошлое. – Ему нужно унижать. Унижать, чтобы почувствовать себя выше. Чтобы доказать... тому призраку отца в своем сознании... что он чего-то стоит. Что он могущественен и всевластен.

– Именно, – кивнул Вардан. – И это делает его не слабее, а опаснее. Обычный подлец может отступить, столкнувшись с сильным сопротивлением. А человек, движимый глубинной, экзистенциальной паникой... он будет биться до конца. Потому что для него это вопрос выживания его эго. Он не может позволить себе проиграть. Особенно… хм… женщинам.

Я поднялась с кресла и подошла к окну.

Внизу кипела жизнь, люди спешили по своим делам, не подозревая, какие демоны могут прятаться за благополучными фасадами.

– Знание – сила, – повторила я свои же слова, но теперь они наполнились новым, зловещим смыслом. – Теперь мы знаем, с чем боремся. Не с чудовищем из сказки, а с большой, гноящейся детской травмой, которая выросла во взрослого, опасного хищника. И да, это знание... оно не вызывает жалости. Оно делает его только страшнее. Потому что ты понимаешь – его не остановить логикой или уговорами. Он сражается с призраками, а мы – всего лишь поле его битвы.

Я обернулась к Вардану.

Во мне не осталось и следа от той растерянной, подавленной женщины, которой я была несколько недель назад.

– Спасибо тебе за это. Теперь я знаю его самое уязвимое место. Он до смерти боится снова оказаться тем никчемным мальчиком, которым его считал отец. Он боится публичного унижения, краха своего имиджа успешного «султана». Значит, именно там мы и должны нанести удар. Не в его финансы, не в его связи... а в его больное, раздутое эго.

Вардан смотрел на меня с нескрываемым уважением и легкой грустью.

– Ты уверена, что хочешь спускаться на этот уровень? Играть в эти игры?

– Это не игры, – холодно ответила я. – Это война. И он сам ее начал, поставив на кон моего сына. Теперь он получит ответ по всем правилам ведения боевых действий. Сначала разведка... а потом – точечный удар в самое сердце.

Я сидела в зале суда, выпрямив спину до боли, и старалась смотреть только на судью. Но все мое существо ощущало его взгляд – тяжелый, обжигающий, полный немой угрозы.

Макс.

Он развалился в кресле, положив ногу на колено, и смотрел на всех свысока, словно был не ответчиком, а владельцем этого цирка.

Его адвокат, напыщенный господин в костюме, что стоил, наверное, больше, чем вся моя прежняя жизнь, жестикулировал, снова и снова вдалбливая в сознание судьи одну и ту же мысль.

— Уважаемый суд, мы вновь обращаем ваше внимание на нестабильное эмоциональное состояние ответчицы! – его голос был гладким, как полированный мрамор. – Разбитый телефон, истеричные звонки... Это не поведение адекватной матери, способной обеспечить ребенку покой и безопасную среду.

Слова бубнили где-то на периферии, как назойливые мухи.

Я сжала под столом руки в замок так, что костяшки побелели. В горле стоял ком.

И тогда поднялась Дина.

Ее спокойствие было оружием, более мощным, чем любые крики. Она поправила пиджак и подошла к трибуне. Ее голос, четкий и металлический, разрезал душную атмосферу зала.

— Уважаемый суд, разрешите представить доказательства, рисующие совершенно иную картину.

Одна за другой, она выкладывала кирпичики нашей защиты. Заключение независимого психолога – толстая папка с печатями.

— Согласно экспертизе, госпожа Яхонтова демонстрирует поразительную жизнестойкость и осознанный подход к материнству, несмотря на пережитую психологическую травму. Ее связь с ребенком – глубокая, надежная и является для нее основным источником силы.

Потом слово взяла няня Даша.

Она теребила край своей простой кофты, но говорила твердо, глядя судье прямо в глаза.

— Я каждый день вижу, как Варвара Петровна возится с сыном. Она и днем, и ночью с ним. Он на руках у нее сразу затихает. Она ему и песни поет, и книжки читает... Он ее просто обожает. А она его. Это же видно невооруженным глазом. Нельзя дитя от матери отнимать, не по-человечески это.

А потом Дина сделала паузу.

Воздух в зале сгустился, стал вязким, как сироп.

— Уважаемый суд, я также прошу приобщить к материалам дела аудиозапись, – она произнесла это с ледяной вежливостью, – которая, по нашему мнению, наиболее объективно характеризует моральный облик истца и его истинное, глубинное отношение к институту материнства и, в частности, к матерям своих детей.

Судья, пожилая женщина с усталым, но внимательным лицом, кивнула.

— Прошу.

Сердце ушло в пятки.

Я видела, как Макс медленно, как хищник, повернул голову к своему адвокату. Его брови поползли вверх в немом вопросе. Тот лишь развел руками и пожал плечами с таким видом, будто впервые слышит об этом. На его лбу выступили капельки пота.

Его голос зазвучал вновь.

Тот самый, что когда-то шептал мне о любви в ночной тиши.

Только теперь он был хриплым, полным циничного, самодовольного презрения, от которого кровь стыла в жилах.

«Лиза, успокойся, хватит реветь. Янина – дура, она все стерпит ради Маришки. Она уже прощала и не такое. А Варвара… твоя сестра – вообще никто. Без денег, без поддержки семьи. Она скоро сама приползет назад, на коленях. Они обе на крючке, деточка. Дети – это лучший способ удержать женщину. Они будут ползать у моих ног и целовать пальцы, лишь бы быть рядом со своими детьми. Это закон природы».

Эффект был сокрушительным. Я видела, как спина Макса напряглась, словно под ударом кнута. Он резко вскочил, лицо его перекосила гримаса чистой, животной ярости.

— Это подлог! – выкрикнул он хрипло. – Эта запись смонтирована!

Он больше не был владельцем зала.

Он был зверем, попавшим в западню. Его адвокат, потеряв всю свою напыщенность, грубо схватил его за локоть и с силой усадил на место, прошипев что-то сквозь зубы:

— Сядь, Максим. Сиди смирно. Ты себе же хуже делаешь.

В этом жесте, в этой унизительной одержмительности, была заключена вся его падшая мощь. Я отвела взгляд, мне стало противно.

Когда судья огласила решение – место жительства Артема со мной, свидания с отцом два раза в месяц по четыре часа в присутствии детского психолога – я не почувствовала триумфа.

Сквозь оглушительный стук сердца в висках до меня доносился лишь хриплый, сдавленный шепот Макса, обращенный к своему адвокату:

— Ты слышал, что она сделала? Я всех уничтожу за это... Ты знал?

Мы вышли из здания суда на слепящий дневной свет. Он резал глаза после полумрака зала. Дина, деловитая, уже говорила что-то на ходу:

— Это хороший прецедент, Варвара. Теперь мы можем двигаться дальше с разделом имущества. Он получил мощный удар, ему нужно время на перегруппировку...

Но я ее почти не слышала.

Ко мне подошла Янина. Мы не обнялись. Мы просто стояли рядом, две женщины, которых он считал своей собственностью. Она молча протянула руку и сжала мою ладонь. Одно короткое, сильное, почти мужское пожатие.

В нем было все: и «прости за все», и «спасибо, что была сильнее», и «мы это пережили».

Вардан ждал у машины, прислонившись к дверце. На его лице читалось облегчение, но в глазах оставалась тревога. Он открыл руки, и я шагнула в его объятия. Я не расплакалась от счастья. Я просто прижалась к его груди, уткнулась лицом в его плечо и закрыла глаза, вдыхая знакомый, надежный запах его кожи, смешанный с запахом свежего воздуха.