Оставаться здесь, в этих стенах, пропитанных ложью и предательством, нет ни сил, ни желания. Голова знает, что адвокат будет прав – это совместно нажитое. Но сейчас сердце разорвано, и ему плевать на юридические тонкости. Ему нужно бежать. Прямо сейчас.

Но как только я оказываюсь в спальне и открываю дверцу шкафа, на меня обрушивается стена физического истощения. Ноги подкашиваются, в висках стучит. Я могу лишь рухнуть на край кровати, на ту самую, где еще недавно мы с ним шептались по ночам и строили планы на будущее. Тело отказывается слушаться, предательски слабея. Восьмой месяц, стресс, обезвоживание – все это сливается в один сплошной гул в ушах. Глаза сами закрываются, и меня накрывает черная, беспросветная волна забытья.

Я проваливаюсь в сон, как в бездну.

А просыпаюсь от кошмара, который оказался реальностью. Громкие голоса, топот каблуков по мрамору лестницы… Детский смех. ЧУЖОЙ детский смех в моем доме.

Я резко сажусь, и острая, знакомая боль в правом боку заставляет меня застонать. Печень. Опять она. Я хватаюсь за бок, чувствуя, как знакомый горький привкус подкатывает к горлу. Последние недели я просто заливаю эту боль таблетками, лишь бы доносить, лишь бы не в больницу. Ради сына. Только ради него.

И тут дверь распахивается.

В проеме – она. Янина. Моя бывшая лучшая подруга. Любовница моего мужа. Она стоит и оценивающе осматривает нашу спальню. Ее взгляд скользит по шкафам, по туалетному столику, по кровати… Этот взгляд – не просто любопытство. Это взгляд хозяйки. Она примеряет мое жизнь на себя. По спине бегут мурашки, холодные и противные.

– Варя, привет. Ты еще здесь? – ее голос холодный, ровный, в нем нет ни капли смущения. Только легкая удивленная насмешка.

«Здесь». Это слово ранит сильнее ножа. Я – «еще здесь», на своей же территории, словно незваная гостья, которую терпят из милости.

– В каком смысле «здесь»? – мой собственный голос звучит хрипло и злобно. Внутри все закипает. Я чувствую, как по венам разливается яд ненависти, горячий и густой.

– Я надеялась, ты уже уедешь из квартиры Макса. Особенно после… всего, – она делает многозначительную паузу, и ее губы растягиваются в едва заметной улыбке.

Это уже слишком. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

– Если кто-то и уедет отсюда, так это ты! – шиплю я, делая шаг к ней. Меня трясет от бессильной ярости. – Ты здесь лишняя! Понимаешь? Третья лишняя! Убирайся!

– Мамочка! Мамочка, ты где? – из коридора доносится звонкий голосок. – Мы теперь тут жить будем? А где моя комната?

В дверь заглядывает Мариша. Ее ангельское личико озарено улыбкой. Она смотрит на меня с детским любопытством, и сердце сжимается от боли. Она не виновата. Ни в чем.

– Сейчас, заюш, покажу, – ласково говорит Яна, и ее взгляд на мне торжествующий. Победный. Она разворачивается и выходит, ведя дочь за руку.

Я остаюсь одна, пытаясь перевести дыхание. Не могу поверить в происходящее. Это какая-то surреалистичная пытка. Она уже здесь. Устраивается. И мой муж… мой муж это разрешил.

Как автомат, я выхожу в коридор и вижу, как она открывает дверь в гостевую комнату – прямо напротив нашей спальни – и уверенно заходит внутрь с дочерью.

И тут меня осеняет. Жуткая, леденящая душу догадка. Она знает планировку. Она знает, куда идти. Она ЗНАЕТ эту квартиру.

Они уже были здесь.

Может быть, они были здесь, пока я была у родителей? Может быть, они… они…

Я резко оборачиваюсь к своей спальне. К НАШЕЙ кровати. К этим простыням… Тошнота подкатывает с новой силой. Я закрываю рот ладонями, чтобы не закричать, не завыть от отвращения и боли.

– Нет, нет, нет… – бормочу я сама себе, качая головой. – Этого не может быть… Макс не мог… Он не мог такого допустить!

– Что не мог допустить? – сзади раздается его голос.

Я оборачиваюсь. Он поднимается по лестнице, его лицо выражает спокойствие, которое сейчас кажется верхом цинизма. Он пытается приобнять меня, но я отскакиваю, как от огня.

– Ты… ты спал с ней ЗДЕСЬ? – вырывается у меня, голос срывается на визгливый шепот. – В нашей спальне? На нашей кровати? ОТВЕЧАЙ, МАКС! БЫЛО ЭТО?!

Он морщится, его маска спокойствия трескается.

– Не неси глупостей, Варь. Яна здесь впервые.

– ВРЕШЬ! – кричу я, и меня начинает бить мелкая дрожь. – Ты все врешь! Когда ты прекратишь врать?!

– Да, любимый, – снова вступает Яна, появляясь в дверях гостевой комнаты. Ее голос сладок и ядовит. – Когда ты прекратишь врать своей первой жене? Признайся уже. Мы занимались любовью здесь. И не раз. И знаешь… – она делает паузу, наслаждаясь моментом, – кажется, именно в этой квартире, в твоем кабинете, и была зачата наша Мариша.

– Я не помню такого, – бросает муж, упрямо уставившись в пол. Его голос – пошлая ложь, и от этого комок горечи подкатывает к самому горлу. Да, он не помнит. Потому что для него это было ничего не значащей шалостью, а для меня – ножом в спину.

– Зато я отлично все помню, – с сладострастным шипением вступает Янина, и ее голос, словно змея, обвивает меня, сжимая горло. – Жена твоя уезжала к родителям на пару дней, и мы здесь с тобой кувыркались. На этой кухне, на этом диване… в вашей постели.

Мир сужается до точки. Звук собственного сердца глохнет в ушах, а в животе холодной тяжестью поворачивается ребенок. Меня сейчас вырвет.

– Хватит! – мой крик рвет тишину, рука взлетает сама собой, останавливая этот поток грязи. Голос дрожит от ярости и унижения. – Я не желаю больше ничего слушать! От вас. Вы два мерзких, бесчестных существа, которые пытаются выдать свою грязь за норму!

– А что не так? – Яна разводит руками, ее наигранное недоумение вызывает прилив такой ненависти, что пальцы сами сжимаются в кулаки. – Я люблю Макса и всегда считала, что, женившись на тебе, он совершил ошибку.

– Неправда! – Макс резко оборачивается к ней, и в его глазах мелькает искра страха. Страха разоблачения, страха потерять то, что он так выстроил. – Я никогда ничего подобного не говорил. Не выдумывай. Я люблю Варю и женился на ней по любви. – Он произносит это с таким надрывом, словно пытается убедить в этом прежде всего себя.

– А я? – Голос Янины становится тонким, пронзительным, как лезвие. Она складывает руки на груди, и в ее позе читается вызов. – А меня, ты тоже любишь? Отвечай, Макс.

Тишина повисает густая, давящая. Он отворачивается, его лицо искажается гримасой мучительного выбора.

– Да… люблю, – наконец, глухо, почти беззвучно вырывается у него. Словно пуля, от которой внутри все разрывается в клочья. – Поэтому я и решил, что теперь наконец-то мы будем жить все вместе. Мне надоело разрываться на две семьи.

– Теперь одна любящая, – выдыхаю я, и голос мой – хриплый шепот, полный презрения. В горле першит от сдержанных слез. – Можно больше не разрываться. Ты, наверное, так измучился, бегая между двумя домами? Путаясь в ласковых прозвищах, чтобы не ошибиться? Просыпаясь и не сразу понимая, в чьей постели ты находишься? Бедный, бедный ты мой…

– Хватит ёрничать! – взрывается он, его лицо багровеет. Он делает шаг ко мне, и я инстинктивно отступаю, прикрывая живот. – Успокойся уже, тебе нельзя нервничать! Наш сын все чувствует!

– Вспомнил про сына, папаша? – голос срывается на крик, из глаз наконец прорываются предательские горячие слезы. – О чем ты думал, когда приводил в наш дом свою любовницу? О его благополучии? О душевном состоянии его матери? НЕТ! Ты думал только о своем убогом, жалком эгоизме! Ты – гнусный изменщик! И я тебя ненавижу!

– Варвара, перестань, это все эмоции, – он пытается говорить спокойно, но это фальшиво, как его любовь. – Почему бы тебе просто не успокоиться и не пойти заварить нам всем вкусного чая. Мы спокойно посидим и все обсудим.

– Я могу заварить! – тут же, как по команде, подскакивает Янина, и на ее лице расцветает такая сладкая, доброжелательная улыбка, что меня реально подташнивает. – Знаю один потрясающий рецепт, мамин. Милый, надо бы привезти сюда вещи из нашей съемной квартиры, освободить ее…