– Что там? – мой голос прозвучал тише, чем я хотела.

– Ты возвращаешься в семью, – Дина говорила четко, отчеканивая каждое слово, – и забываешь обо всех «похождениях» твоего мужа, как он это изящно назвал. Взамен он клятвенно обещает обеспечивать тебя и… «не ходить больше налево».

В воздухе повисла тягостная пауза. Я смотрела на нее, не веря своим ушам. Цинизм этого предложения был ошеломляющим.

– Это… это бред сумасшедшего, – наконец выдохнула я, чувствуя, как по щекам разливается жар. – Я на это никогда не пойду.

– Я так адвокату и сказала, – кивнула Дина. – Что мы на это не пойдем. Наши требования остаются прежними: развод, раздел совместно нажитого имущества и определение места жительства несовершеннолетнего сына Артема Яхонтова с матерью, то есть с тобой, с полным сохранением твоих родительских прав.

– И? – Вардан наклонился вперед, его спокойствие начало таять. – Адвокат согласился?

Дина медленно, почти драматично, покачала головой. Ее взгляд, тяжелый и полный неприятной правды, уставился прямо на меня.

– Боюсь, что нет. Адвокат Яхонтова заявил, что у них есть… определенные доказательства. Доказательства того, что вы, Варвара, являетесь неблагополучной матерью. И что они намерены ходатайствовать о лишении вас родительских прав.

– Ты считаешь меня неблагополучной матерью? – выкрикнула я в трубку, сжимая пластик так, что кости на пальцах побелели. Голос срывался, предательски дрожа. Звонок своему придурку мужу был актом отчаяния, в котором я тут же раскаялась. – Ты вообще в своем уме, Макс?

Тишина в трубке была оглушительной, а затем – спокойный, размеренный, до тошноты знакомый голос.

– Кто это? Варь, ты, что ли? А чего орешь, как припадочная?

Каждое его слово, ровное и ледяное, било по нервам, словно раскаленная игла. Я чувствовала, как по спине бегут мурашки ярости и бессилия.

– Макс, имей совесть! Я была все эти годы тебе хорошей женой! – голос снова подвел меня, превратившись в визгливый, чужой.

– А при чем здесь это? Тебя признают неблагополучной матерью, а не женой.

Он говорил с той ужасающей логикой, которая сводила с ума, выворачивая все с ног на голову.

– За что? За что ты так со мной? – я почти не кричала, а выла, давясь солеными слезами, которые текли по губам и заливали шею. В горле стоял ком, мешающий дышать.

– Ни за что, Варвара. НИ. ЗА. ЧТО. Я просто хочу, чтобы ты подумала в очередной раз и решила, что для тебя лучше? Быть со мной и с сыном, здоровой и обеспеченной бабой или быть одной, без ребенка и средств к существованию.

– Я буду работать, мне есть где жить! Мне помогают с сыном друзья! Что еще нужно? – я пыталась вдохнуть полной грудью, но воздух был тяжелым и густым, как сироп.

– Мне нужно, чтобы ты была рядом со мной. Всегда. Каждый день, каждую ночь была около меня. Готовила для меня ужины и завтраки, гладила мне рубашки и делала массаж. Я хочу заниматься с тобой сексом, когда захочу и как захочу. Все как раньше, Варюш. Все. Как. Раньше.

Его голос, низкий и властный, проникал под кожу, вызывая приступ давно забытого, животного страха. Перед глазами поплыли тени прошлого: запертые двери, его тяжелые шаги по коридору, ощущение себя вещью, мебелью.

– Этого больше не будет! Никогда! Понял! – я крикнула что есть мочи, вкладывая в этот крик всю накопившуюся боль и отчаяние, и резко, с силой, больно вдавила пальцем кнопку отключения.

Мгновенная тишина оказалась оглушительной. А потом волна слепой, неконтролируемой ярости накатила с новой силой. С размаху, со всей дури, я швырнула телефон об стену. Современная игрушка, хрупкая, как стекло, с сухим щелчком разлетелась на множество осколков. Блестящие кусочки пластика и стекла разлетелись по полу.

На фоне этого хаоса резко вздрогнула помощница Даша. На ее руках мой сынишка, Артем, крякнул, сморщил личико и громко, испуганно заплакал, будто почувствовав материнскую бурю.

– Тш-ш-ш, тише, тише, солнышко, – зашептала моя помощница, прижимая его к себе и спешно унося в соседнюю комнату, подальше от моего безумия.

А я, словно подкошенная, рухнула на диван, спрятав лицо в колени. Плечи тряслись от рыданий, которые уже невозможно было сдержать. Я дала себе слово не плакать, не показывать ему и самой себе свою слабость. Но тело отказывалось слушаться, выплескивая наружу всю горечь и унижение.

– Вардан, – прошептала я в мокрую ткань дивана, и это имя стало глотком воздуха. Единственная мысль, единственное спасение. Но я не могла ему позвонить. Телефон лежал мертвыми осколками у стены. Мне безумно, до физической боли, нужно было его мужское, твердое плечо. Только он мог обнять так, чтобы весь мир перестал казаться враждебным.

Кажется, я нуждалась в нем теперь больше, чем когда-либо, и эта потребность пугала своей силой. Вардан вновь стал тем самым юношей, по которому я сходила с ума когда-то, чей образ все эти годы тихо тлел в глубине сердца.

Похоже, первая любовь и правда не умирает. Она может дремать, превращаясь в светлые, но далекие воспоминания, но пламя, зажженное однажды, способно вспыхнуть с новой силой, едва на него попадет кислород надежды.

Собрав волю в кулак, я поднялась с дивана, чувствуя, как ноют все мышцы, и побрела в ванную.

Холодная вода оказалась блаженством. Я умылась, смывая с лица следы слез и гримасу боли, и осторожно, почти нежно, вытерла лицо мягким махровым полотенцем. Потом нанесла крем. В зеркале на меня смотрело изможденное лицо с распухшими, алыми веками и покрасневшим носом. Было ясно, что эта женщина только что пережила шторм.

– Надо успокоиться, Варвара. Соберись, – строго сказала я своему отражению, и в этот момент раздался настойчивый, резкий звонок в дверь.

Сердце екнуло, сделав в груди сальто.

– Вардан! – радостно, почти безумно вскрикнула я, и прежде чем ум успел протестовать, ноги уже понесли меня в прихожую.

Не думая, не глядя в глазок, не спрашивая «Кто там?», я с силой распахнула дверь, и застыла на пороге. На площадке стояла не та, чьего появления я так жаждала. Передо мной была моя мать. Высокая, прямая, как жердь, в строгом пальто и с сумочкой, плотно прижатой к боку.

– Мама? Ты? – выдохнула я, ошарашенно глядя на женщину, которая дала мне жизнь, но никогда – душевное тепло. На моем лице застыла неуверенная, жалкая улыбка. Инстинктивно я потянулась к ней, чтобы обнять, ища утешения, как в детстве, пусть даже и безнадежное.

Но мама, как всегда, сделала легкое, почти неуловимое движение назад, проигнорировав мой порыв. Она прошла мимо, как будто я была невидимой преградой, и остановилась в центре гостиной, окидывая комнату критическим, колючим взглядом.

– Я слышала, ты родила сына, – произнесла она строго, и ее слова повисли в воздухе тяжелыми гирями. – Как он? Здоров?

– С ним… с ним всё хорошо, – проговорила я, сжимая кулаки за спиной, стараясь, чтобы голос не дрогнул, не выдав, как ранит ее ледяной тон. – А что? Ты что-то хотела?

В этот момент из спальни вышла Даша с Артемом на руках, перемешивая бутылочку со смесью. Взгляд матери упал на них, и ее лицо исказилось гримасой возмущения.

– Ты не кормишь его грудью?! – это прозвучало как обвинение. Как приговор.

– У меня… у меня нет молока, – прошептала я, и горло снова сжалось, наливаясь знакомым свинцом тяжести. Эта тема была моей незаживающей раной, больным местом, в которое она тыкала с безжалостной точностью.

– Не удивлена, – фыркнула мать. – Ты всегда была ущербной и несносной девицей. Толком не доносила сына, чуть не убила его, когда у тебя случилась отслойка плаценты, а сейчас еще и кормишь всякой гадостью.

Каждое ее слово было ударом хлыста.

Я почувствовала, как по телу разливается жар, ноги подкашиваются, а в животе, там, где еще не зажил шов после кесарева, резко и жгуче дернула боль.

– Я… я… – язык будто прилип к небу, став ватным и непослушным. Голова закружилась.