Полутемная, пахнущая лекарствами и стерильной чистотой. Она лежала у окна, и первый взгляд на нее был шоком. Не та властная, подтянутая женщина с каменным лицом.

Передо мной лежала старуха. Бледная, с синеватыми тенями под закрытыми глазами, с тонкими, безжизненными седыми волосами на подушке. Ее рука с капельницей лежала поверх одеяла – худая, с проступающими синими венами.

Она услышала шаги и открыла глаза. Увидела меня.

И… отвернулась к стене. Тихо. Без драмы. Как ребенок, который знает, что виноват, но не находит сил встретиться с судом.

Мы молчали. Звуки больницы – переговорное устройство, шаги в коридоре, редкий смех – казались оглушительными.

– Лиза все рассказала, – ее голос был шепотом, царапающим тишину. Она не оборачивалась. Говорила в белую стену. – Как он с ней обращался. Что говорил. Что… что я натворила.

Я не отвечала. Ждала.

– Я думала… я всегда думала, что делаю как лучше, – в ее голосе не было оправданий, лишь тупое, неподдельное изумление перед масштабом собственной ошибки. – Хотела для вас стабильности. Обеспеченного будущего. Он же… он был таким сильным. Надежным. А в итоге вот как получилось.

– Нет, мама.

Слово сорвалось с моих губ тихо, но с такой четкостью, что она вздрогнула. Я сделала шаг вперед.

– Ты хотела этого для себя. Для своего спокойствия. Чтобы похвастаться перед подругами «таким» зятем. Чтобы мы были удобными, правильными, такими, как ты считаешь нужным. Ты никогда не видела нас. Настоящих. Не слышала, чего мы хотим. Ты видела лишь кукол для своей идеальной картинки. И когда мы вышли из роли… ты нас возненавидела.

Она зажмурилась.

По ее морщинистой старой щеке, медленно, с трудом, словно против воли, скатилась слеза. Она не всхлипывала. Просто плакала. Беззвучно и беспомощно.

– Прости… – выдохнула она в подушку. – Мне… мне так стыдно.

Эти слова повисли в воздухе. Не «я была не права», не «давай начнем все сначала». Просто – «стыдно». Признание не ошибки, а морального падения. Горького, унизительного осознания.

Примирения не произошло.

Не могло произойти.

Слишком много было сломано, слишком глубоки раны. Не было объятий, не было слов о прощении. Они застряли бы у меня в горле комом лжи.

Но я подошла к тумбочке, налила из кувшина воду в стакан и поставила его рядом с ней, в зоне досягаемости. Простой, бытовой, ни к чему не обязывающий жест.

– Пей. Тебе надо пить, – сказала я просто.

Она медленно повернула голову. Посмотрела на стакан, потом на меня. В ее глазах не было былой стали. Только усталая, бесконечно одинокая боль и тот самый стыд.

– Спасибо, – прошептала она.

Я постояла еще минуту, потом повернулась и вышла. Не попрощалась. Не пообещала вернуться.

Спускаясь по больничной лестнице, я не чувствовала облегчения. Не было и триумфа. Была только тяжелая, давящая грусть. Грусть по той матери, которой у меня никогда не было. И по той женщине в палате, которая, возможно, слишком поздно поняла цену своей «любви».

Дверь, закрытая навсегда, не распахнулась. Но в ней появилась крошечная, едва заметная щель. Щель, в которую больше не летели обвинения и упреки. В которую, возможно, когда-нибудь, прольется просто тихий, нейтральный свет. И пожалуй, пока этого было достаточно.

Макс Яхонтов

Мысль созревала, как гнойник – болезненно и неотвратимо. Суд был пощечиной. Налоговая проверка Вардана – досадной помехой, но не фатальной. Анонимка в садик – мелкой пакостью, которая лишь позабавила, когда Янина, по словам моего человека, чуть не поседела за одну ночь.

Но этого было мало. Слишком мало. Они смели жить своей жизнью, строить свою идиллию. Моя жена. Мой сын. Моя… собственность. Они осмелились чувствовать себя в безопасности.

Информация пришла, как манна небесная. Через ту же самую медсестру из роддома, алчную дуру, которая за пару тысяч готова была продать душу. Вардан бронировал гостевой дом за городом, на выходные. Они едут все: он, Варвара, его дочь и – главное – мой сын. Артем. Название дороги, примерное время. Этого было достаточно.

План был элегантен в своей простоте.

Не похищение. Похищение – это громко, это следствие, это риск. Нужно было не украсть, а… спасти. Спасти сына от нерадивой матери и ее любовника. На пустынном участке дороги, в лесу, их «остановят» двое. Неподготовленный Вардан попробует поиграть в героя, получит по лицу. Они будут напуганы, растеряны. А я появлюсь как раз вовремя – я ведь «случайно» проезжал мимо, навещал друга на даче. Увидел знакомую машину, остановился… и стал свидетелем драки.

Я отобью сына у растерявшейся Варвары, на глазах у испуганных свидетелей. Она не смогла защитить ребенка. Она подвергла его опасности. Идеальные козыри для нового, уже беспроигрышного суда о лишении родительских прав. Она бы сломалась окончательно, увидев, как я увожу Артема. А потом… потом она бы сама приползла назад. Униженная, разбитая, наконец-то понявшая свое место.

Громилы были дешевы и тупы.

Два бывших охранника, уволенных за пьянство, готовые на все за пачку купюр. Я им все разжевал: не калечить, только напугать, отобрать ребенка, создать хаос. Я просчитал все. Почти все…

Они остановились именно там, где нужно. Я наблюдал издалека, из-за деревьев, с биноклем. Сердце билось ровно, с холодным, знакомым азартом. Вот Вардан вышел из машины, что-то показывая Варваре. Озеро. Сентиментальный идиот. Моя бывшая жена вышла, держа на руках моего сына. Мальчик смеялся, тянулся к листве.

Идиллия. Которая сейчас треснет.

По моему сигналу двое вышли из-за деревьев. Все шло по плану. Первые секунды – шок на их лицах, крик Варвары, прижимающей к себе Артема.

А потом… все пошло наперекосяк.

Вардан не запаниковал.

Он не закричал и не попятился. Он… изменился. Его осанка, взгляд, положение тела – все в нем вдруг стало другим. Хищным. Точным. Он не бросился с кулаками, как ожидали громилы. Он сделал какое-то странное, плавное движение, уходя от первого удара, и нога второго вдруг подкосилась с противным хрустом. Все произошло за секунды. Не драка. Избиение. Но не его. МОИХ людей. Мои тупые, дорогие болваны валялись на земле, корчась от боли, а он стоял над ними, дыша ровно, с тем же холодным, убийственным спокойствием, с каким Дина Соколович громила меня в суде. Откуда?! Откуда в этом бизнесмене, этом «спасителе в сияющих доспехах» эта… эта звериная сущность?!

Ярость ослепила меня.

Я уже не думал о плане.

Я хотел вырваться, вломиться туда, в эту картину краха, и заставить его, этого Вардана, смотреть мне в глаза, пока я…

И тут за спиной раздался звук тормозов. Еще одна машина. Я обернулся, и ледяная волна ужаса ударила мне в грудь. Янина. Проклятая Янина! Что она здесь делает?! Она выскочила из машины с телефоном в руке, крича что-то, снимая на видео!

Все рухнуло в один миг.

Весь хрупкий, гениальный план превратился в груду мусора, освещенную фарами ее машины. Хаос был полным. Вопли громил, плач ребенка, крики женщин. И я, я стоял в кустах, парализованный, наблюдая, как полицейские машины, вызванные, видимо, той же Яниной, уже сворачивают на лесную дорогу, мигая синими огнями.

Бежать было уже бессмысленно.

Они меня видели. Янина видела. Она смотрела прямо на мою машину, спрятанную в зарослях, и ее взгляд был не испуганным, а… торжествующим. Проклятая тварь… которую я когда-то любил. Или нет?

Арест был унизительной формальностью. Меня не скручивали, не кричали. Офицер со скучающим лицом просто открыл дверь моей машины: «Максим Сергеевич, прошу проследовать с нами. Ваши знакомые вас опознали».

«Организация покушения на преступление».

Сухая, казенная формулировка, которая не передавала и сотой доли того ада, что бушевал у меня внутри. Это был не гражданский спор, не склока из-за ребенка. Это было УГОЛОВНОЕ ДЕЛО. Клеймо. Тюрьма. По-моему, это фиаско брат!