— Если дыхание не снизит шум и не повысит корреляцию в сравнении с механикой и «напряжением», — сказала я, — гипотеза отвергается. Если микродрожь не коррелирует с шумом — H1 мимо. Если «направленное внимание» при «заземлении» увеличит «импринт» — H3 переписываем.

— Хорошо, — безулыбочно ответил он. — Теперь выкинь слово «симбиотическая» из тела текста. Или оставь его один раз — в метафоре — в заключении, и признаешься, что любишь красивости. Но — не раньше.

Он прошёлся вдоль стола, задумчиво постукивая костяшками пальцев по дереву. Тиканье в шкафу на секунду стало громче.

— Методы, — сказал он. — Кого, чем, как часто.

Я расписала схему:

- Участники: 12 операторов (6 опытных, 6 новичков), 20 добровольцев для «профилей», без употребления. Этическая комиссия — у мадам Бройль, протокол BF‑21‑07.

- Переменные оператора: пульс, вариабельность сердечного ритма (кольца Ренна), частота дыхания (индуктивная лента), микродрожь (виброметр Эйзенбранда), субъективная шкала «напряжение» (0–10).

- Инструменты: чаша Нидена, резонансометр стрелочный, «стрекоза» фазовая, механический мешатель (контроль), метоном по ритму (60–72 уд/мин).

- Процедура: серия 1 — механический контроль; серия 2 — оператор «напряжение»; серия 3 — «заземление»; серия 4 — «заземление + направленное внимание». Каждая серия — 10 повторов, два целевых профиля. Запрет слов‑маркерів; тишина фонова живая (порог Элары).

- Меры исхода: корреляция с профилем (0–1), фазовый шум (0–1), «импринт» оператора (сходство образца с профилем оператора).

- Анализ: сравнение средних (ANOVA), корреляционный анализ (Пирсон), поправка Бонферрони. Вариативность межсерийная и внутрiserийная.

Он слушал и делал пометки в воздухе — я видела, как на доске, где не было букв, вспыхивают еле заметные тени — привычка мыслить графиками.

— Источник ошибки, — напомнил он. — Воздух. Вода. Руки. Комната.

Я добавила:

- Воздух — фильтр, без сквозняков; контроль температуры.

- Вода — одна партия, записан удельный вес.

- Сырьё — одна партия, проверка хроматографическая у Кранца.

- Комната — один и тот же «порог»; без посетителей; наблюдатель — Ина, молчит.

- Руки — мыть, сушить, без крема за 2 часа до опыта.

— Теперь — интонация, — сказал он и ткнул мелом в абзац в моей тетради, где я начисто переписала «введение».

«Тональные составы — живая музыка. Среда слушает нас и отвечает…»

Он закатил глаза — почти театрально.

— Удали. Скажи это так, чтобы даже Мирейна зевнула — от скуки — и сдалась.

Я стиснула зубы и переписала:

«Тональные составы — резонансно‑активные жидкости. Их фазовая структура чувствительна к слабым механическим и акустическим воздействиям в момент приготовления. Оператор, осуществляющий механическое перемешивание, является источником таких воздействий. Настоящая работа исследует измеряемую связность состояния оператора с фазовыми характеристиками составов и предлагает стандартизованный метод минимизации данного влияния».

— Почти наука, — сказал он, разглядев во мне борьбу. — Дальше — держись.

Мы работали до рассвета. Он ставил меня в угол, как в школе, если я пыталась проскочить обобщением: «всегда», «никогда», «любой». Он вычёркивал «поёт/слушает», вписывал «резонирует/реагирует». Он заставлял вводить определения раньше, чем я с ними начинала плясать. Он подсовывал мне ручку, когда я тянулась к метафоре, и отбирал, когда у меня начинало получаться «слишком красиво».

Мандрагора однажды просунулась в приоткрытую дверь, зевнула прямо этому великому призраку в лицо и хмыкнула:

— Ну и зануда. Но по делу.

— По делу, — тихо согласился он, не обижаясь на растение. — Если собираешься, Люсиль, встроить свою «лавку» в мир графиков — говори на его языке. Оставь поэзию для вечерних писем серебряному папоротнику.

— «Тихий Щит» — куда? — не выдержала я, указывая на блок заметок с мерцающим заголовком. — Это часть «работы оператора»?

— Нет, — отрезал он. — Это — отдельный проект. И — другой журнал. Сдержи азарт. Иначе развалишь оба. Здесь — человеческое влияние и его стандартизация. Там — нейтрализация «мёртвого» фона. Не смешивай. Как масло и воду.

Я кивнула. Делить идеи — тоже дисциплина.

Под утро Ина заглянула в лабораторию, бесшумная, как всегда, с двумя чашками чая. Она поставила одну передо мной, вторую — в пустоту. Эйзенбранд с лёгкой усмешкой наклонил голову — вежливость ему нравилась.

— Готовность? — спросила Ина. — Кранц ждёт «введение» и «методы» к вечеру. Де Винтер просил прислать «приложение» с дыханием для своих — он всё хочет научить «Теней» мешать кислородом.

— Будет, — ответила я. — И — Ина, — добавила, чуть помедлив, — я оставляю слово «симбиотическая» один раз — в заключении. Для себя. И — признаюсь.

— Признайся, — кивнула она. — Но в конце — ровно на одну строку. И — подмешай туда «если». Чтобы никто не подумал, что это — аксиома.

К утру в тетради лежали:

— аккуратное «введение»,

— сухие «методы»,

— список гипотез,

— протоколы «заземления» и «молчания оператора» — без «поэтических» слов,

— «ограничения» — честно: «отсутствие клинической оценки эффективности; surrogate end‑points; короткий срок наблюдения; малый N».

Я даже написала раздел «Как опровергнуть»: список того, что разрушит мою стройную картинку.

Я распечатала черновики. Принтер Арканума выдыхал листы ровно и тёпло, как печь хлеб. На последнем листе в заключении я оставила себе крошечное окно — и Эйзенбранд, уже почти исчезая, позволил:

«Мы сознательно избегали терминов «интенция» и «симбиоз» в теле работы, оперируя измеряемыми параметрами. Тем не менее автор считает небесполезным рабочий образ: оператор и состав — как системы, которые при определённых условиях образуют устойчивую связность. Образ полезен для педагогики. Научная проверка — в будущих работах».

— Сносно, — сказал он и снял очки, будто вытирая невидимую пыль. — Дальше — цифры. Лиса — домой. И — спать.

— Спасибо, — сказала я. Не потому, что так положено, а потому что я правда была благодарна. За холод. За жёсткость. За честное «нет» моей поэзии. Я не отказывалась от неё. Я училась ставить ей границы, как поставила — в оранжерее — «не лгать».

Он обернулся у двери.

— Выбирай слова, — сказал он напоследок. — Слова — зеркала. Чем ровнее, тем яснее увидишь в них цифры. И — да, — он на секунду позволил себе улыбку, — иногда — на краю — можно и песню. Но в приложении.

Он исчез. Тиканье часов в шкафу на секунду стало громче, потом — ровнее. Я собрала листы. На обложке — новое, холодное название было моим союзником, а не врагом. Я знала, как это читать вслух у Совета, как отвечать на вопросы «Пруффа», как показать Ине «ограничения», и как выдержать укоризненный взгляд Мирейны, когда она увидит слово «симбиотическая» в заключении — ровно там, где ей придется уже молчать.

На улицу я вышла с пакетом, в котором лежало не «моё детище», а инструмент. Эмиль встретил меня у двери «Тихого Корня» с подносом — хлеб и яйца. Мандрагора выглянула, оценила мой вид и сказала:

— Пахнешь мелом и чужими очками. Наконец‑то.

— Это запах диплома, — ответила я. — Ничего. К вечеру снова будем пахнуть мятой.

И — да — вечером я правда пахла мятой. Но между — успела отнести «введение» и «методы» Кранцу, отправить «дыхание» де Винтеру и узнать от Ины, что мой заголовок прошёл: «холодно, как ледник. Пройдёт». Под ледником — жила вода. И эта вода училась говорить на языке цифр.