— Прекрасно. Надеюсь, ваш интерес не улетучится после ответа.

Удивленно нахмурившись, Гурни и Мадлен сели рядом, плечом к плечу.

— Трэшер остался стоять по другую сторону стола. — Прежде чем перейти к сути, немного предыстории. Как вам известно, моя профессия — судебно-медицинская экспертиза, где основное внимание уделяется установлению причин преждевременной смерти. Но мое подлинное призвание — изучение жизни северо-восточных колоний, с особым вниманием к ее темным пластам, в частности к гибельной связке рабства и психопатологии. Уверен, вы знаете: рабство не было сугубо южным явлением. В колониальном Нью-Йорке XVII века почти в каждой второй семье держали хотя бы одного раба. Рабство как форма движимого имущества — купля-продажа людей, над которыми владелец имел абсолютную власть, — было широко распространено.

— Мы знакомы с историей, — сказала Мадлен.

— Вопиющий недостаток истории в том виде, в каком ее обычно преподают, заключается в том, что события той или иной эпохи рассматривают как взаимодействующие лишь в самом общем смысле: скажем, влияние механизации на перемещение населения к производственным центрам. Мы читаем об этих взаимодействиях и воображаем, что постигаем дух времени. Или читаем о рабстве в хозяйственно-экономическом контексте — и думаем, будто понимаем его суть, хотя ничто не может быть дальше от истины. Можно проглотить дюжину книг и так и не ощутить всего ужаса происходящего — даже не увидеть той пагубной синергии, о которой я упоминал минутой раньше.

— Какой синергии? — спросила Мадлен.

— Ужасных способов, какими одни общественные беды смыкаются с другими.

— К чему вы клоните? — спросил Гурни.

— В прошлом году я опубликовал статью на эту тему в журнале «Культурная психология». Название: «Жертвы на продажу: пытки, сексуальное насилие и серийные убийства в колониальной Америке». Сейчас я работаю над другим проектом — подробно рассматриваю сочетание психопатических расстройств и правовой системы, позволявшей одному человеку владеть другим.

— Какое отношение это имеет к нам?

— Сейчас подойду. У среднего американца представление о колониальной Америке редко выходит за рамки флегматичных пилигримов в черных широкополых шляпах, радостных индейцев, братской любви, свободы вероисповедания и редких житейских тягот. Реальность же была совсем иной. Грязь, страх, голод, невежество, болезни, суеверия; практика колдовства, пытки и повешение «ведьм»; суды над еретиками; жестокие наказания; изгнания; абсурдная медицина; повсеместная боль и смерть. И, разумеется, все основные психические расстройства, вся хищническая поведенческая палитра — без узды и без понимания. Психопаты, которые...

Мадлен нетерпеливо перебила его:

— Доктор. К делу...

Он не обратил внимания на перебивание:

— Слияние двух великих зол. Стремление психопата к полному контролю над другим человеком — использовать, издеваться, убивать. Представьте, как это стремление стыкуется с институтом рабства — системой, где потенциальных жертв легко купить на открытом рынке. Мужчины, женщины, дети — продаются как объекты, которыми можно распоряжаться. Люди, чьи права едва ли шире прав скота. Люди, почти лишенные действенной юридической защиты от постоянных изнасилований и чего похуже. Мужчины, женщины и дети, чьи смерти — случайные или преднамеренные — вряд ли удостоятся серьезного расследования со стороны властей.

— Хватит! — сказала Мадлен. — Я задала вам вопрос. Какое отношение это имеет к нам?

Трэшер удивленно моргнул, потом спокойно продолжил:

— Старый фундамент, обнаруженный Дэвидом, на мой взгляд, относится к самому раннему семнадцатому веку. В ту пору в этой части штата не было поселений. Пограничная глушь, воплощение неизведанного — дикая, опасная, одинокая местность. Здесь не стали бы жить добровольно, вдали от защищенного сообщества, если только не были вынуждены.

— Принуждение? — переспросила она.

— Те, кто приходили сюда, делали это по одной из двух причин. Либо они практиковали то, что их община сочла бы отвратительным, — и потому уединялись, чтобы избежать разоблачения. Либо их уже разоблачили — и изгнали.

Повисла тишина. Ее нарушил Гурни:

— О каких практиках идет речь?

— Найденные вами предметы указывают на некоторую причастность к колдовству. Возможно, именно это стало причиной их изгнания из прежнего сообщества. Но, полагаю, колдовство было наименьшим из проступков. Суть того, что творилось в доме у вашего пруда триста лет назад, — то, что сегодня мы назвали бы серийными убийствами.

Глаза Мадлен расширились:

— Что?..

— Два года назад меня пригласили осмотреть погребенные остатки дома начала XVIII века у горы Марли. Я обнаружил несколько предметов, связанных с магическими ритуалами, но важнее другое: железные кандалы и прочие свидетельства содержания людей в неволе. Там были приспособления, обычно используемые для пыток заключенных: орудия для ломки костей, удаления ногтей и зубов. При раскопках на участке вокруг фундамента нашли частичные останки скелетов по меньшей мере десятерых детей. Анализ ДНК из их сохраненных зубов показал, что их генетическая линия восходит к Западной Африке. Иными словами — к работорговле.

Взгляд Мадлен, полный растущего отвращения, был прикован к Трэшеру.

Гурни нарушил молчание:

— Вы предполагаете связь между тем домом и тем, что мы обнаружили здесь?

— Сходство между вашими раскопками — даже на этой ранней стадии — и раскопками у горы Марли поразительно.

— Что вы предлагаете нам делать?

— Подключить соответствующее археологическое оборудование и специалистов, чтобы исследовать место с надлежащей тщательностью. Чем больше соберем убедительных подтверждений наличия психопатических элементов в обращении с рабами, тем точнее будет историческая картина.

Теперь заговорила Мадлен:

— Насколько вы уверены?

— В жестоком обращении с рабами и их убийствах? На сто процентов.

— Нет, я имею в виду: насколько вы уверены, что все это происходило именно здесь, на нашей земле?

— Чтобы быть абсолютно уверенным, необходимо продолжить исследования. Собственно, ради этого я и пришел: объяснить возможности и заручиться вашим содействием.

— Это не ответ на мой вопрос. Основываясь на том, что вы уже видели, насколько вы уверены, что те ужасы, которые вы описали, действительно совершались здесь?

Трэшер помрачнел:

— Если говорить о степени достоверности моего мнения, опираясь лишь на текущие находки, я бы оценил ее примерно в семьдесят пять процентов.

— Прекрасно, — сказала Мадлен с натянутой улыбкой. — Значит, остается двадцать пять процентов вероятности, что происходящее у пруда не связано с серийным убийством детей-рабов. Так?

Трэшер раздраженно вздохнул:

— Более или менее.

— Отлично. Благодарю вас за урок истории, доктор. Это было познавательно. Мы с Дэвидом обсудим ситуацию и сообщим вам о нашем решении.

До Трэшера не сразу дошло, что аудиенция окончена.

Напряженная тишина после последней реплики Мадлен держалась еще долго после ухода Трэшера. Она напомнила Гурни молчание в их машине по дороге домой после медосмотра, когда им сказали, что первичная МРТ не дала однозначного ответа насчет возможного рака и что потребуется дополнительная диагностика. Тема тревожная. Неизвестность огромна. Сказать почти нечего.

За коротким ужином они едва перекинулись парой слов. Лишь когда Гурни начал убирать со стола, Мадлен заметила:

— Надеюсь, то, что и как я ему сказала, не осложнит ваши профессиональные отношения.

Он пожал плечами:

— Не так важно, как он ко мне относится.

На ее лице промелькнуло сомнение. Он отнес тарелки к раковине, вернулся и сел.

— Двадцать пять процентов — это много, — сказала она.

— Да.

— Значит, велика вероятность, что он ошибается.

— Да.

Она кивнула, явно успокоенная тем, что он согласился, пусть и без особого убеждения. Встала из-за стола: