Судя по тому, что доводилось слышать Гурни, Локенберри находился достаточно близко к Вудстоку, чтобы тянуть к себе ту же манхэттенско-бруклинскую публику любителей искусства, и в то же время достаточно далеко, чтобы выковать собственный независимый стиль, выросший вокруг «колонии поэтов». Известная просто как «Колония», она была основана Милдред Локенберри — наследницей одноименной династии, сколотившей состояние на китовом жире, — чьи стихи почитались за их непроницаемость.

Так же как стоимость недвижимости в самом Локенберри зависела от расстояния до Колонии, цена любой собственности в восточной части графства определялась степенью близости к Локенберри — феномен, который Гурни отметил, любуясь безукоризненностью домов, амбаров и вытесанных в девятнадцатом веке каменных оград, тянувшихся вдоль последних миль дороги, ведущей в деревню. Восстановление и поддержание всего этого великолепия не могло обходиться дешево.

И хотя природное богатство окрестных земель и зданий в непосредственной близости от Локенберри было заботливо ухожено и тщательно подчеркивалось, весь путь от Уолнат-Кроссинга, петлявший через гряду холмов и длинные речные долины, оставался по-своему растрепанным и необработанным, но удивительно прекрасным: дикие фиолетовые ирисы, белые анемоны, желтые люпины и поразительно синие кисти мышиного гиацинта рассыпались среди нежной зелени весенних трав. Этого оказалось достаточно, чтобы он хотя бы понял — пусть и не проникся в полной мере — тот восторг Мадлен, с которым она показывала ему залитые солнцем листья у их пруда.

Когда GPS на приборной панели их «Аутбэка» сообщил, что до точки назначения остается пятьсот футов, Гурни плавно съехал на усыпанную гравием обочину и остановился у старинных железных ворот в высокой стене из сухой кладки. Недавно подсыпанная грунтом и гравием подъездная аллея широкой дугой уходила от распахнутых ворот через пологий луг. Он достал телефон.

Мадлен вопросительно посмотрела на него.

— Мне нужно сделать пару звонков, прежде чем мы начнем, — сказал он.

Он набрал номер Джека Хардвика — бывшего следователя полиции штата Нью-Йорк, с которым не раз пересекался с тех пор, как они познакомились много лет назад, ведя в разных юрисдикциях громкое дело об убийстве Питера Пиггерта. Их странная связь возникла благодаря гротескной совпавшей прозорливости: в один и тот же день, поодиночке, в тридцати милях друг от друга, они нашли разрозненные половины последней жертвы Пиггерта. Которой оказалась мать Пиггерта.

В дальнейшем отношения между Гурни и Хардвиком переживали и взлеты, и падения. Взлеты держались на одержимости раскрытием убийств и сопоставимом уровне ума. Падения же были следствием конфликта характеров: спокойная, аналитичная манера Гурни против навязчивой тяги Хардвика разоблачать, дразнить и провоцировать — привычки, стоившей тому места в полиции штата и приведшей к нынешней роли частного детектива. Запись на автоответчике у Хардвика была, по мнению Гурни, относительно безобидной:

«Оставьте сообщение. Будьте кратки».

Гурни подчинился:

— Это Гурни. Звоню насчет Уайт-Ривер. Хотел узнать, знаешь ли, там кого-нибудь, кто мог бы сообщить что-то, чего еще не было в новостях.

Второй звонок он сделал на мобильный номер, который Шеридан Клайн дал ему сегодня. Записанный голос Клайн звучал столь же елейно-обходительно, насколько голос Хардвика — резким:

«Здравствуйте, это Шеридан. Вы позвонили на мой личный телефон. Если у вас юридические, деловые или политические вопросы, пожалуйста, свяжитесь со мной по номеру, указанному на сайте окружной прокуратуры. Если ваш звонок личного характера, после сигнала оставьте имя, номер и сообщение. Благодарю вас».

Гурни перешел прямо к сути:

— Относительно вашего сегодняшнего описания ситуации в Уайт-Ривер у меня сложилось впечатление, что вы умолчали о каком-то важном факторе. Прежде чем решать, стоит ли вмешиваться, мне нужно знать больше. Мяч на вашей стороне.

Мадлен кивком указала на часы на приборной панели — было 18:40.

Он взвесил все «за» и «против» третьего звонка, но пришел к выводу, что, возможно, делать его сейчас, в присутствии Мадлен, не лучшая идея. Он завел двигатель, проехал через открытые ворота и покатил по безупречно чистой подъездной дороге.

Мадлен заговорила, не поднимая взгляд:

— Ваше защитное одеяло?

— Извините?

— У меня сложилось впечатление, что ты предпочел познакомиться с успокаивающим мирком убийств и беспорядков, прежде чем встретиться с пугающей неизвестностью коктейльной вечеринки.

Через полмили от дома Гелтеров подъездная дорога пошла в легкий подъем и внезапно вывела их к краю поля, утыканного тысячами нарциссов. В косых лучах раннего вечернего солнца это зрелище ошеломляло — почти так же, как массивный кубический дом без окон, возвышавшийся над полем на вершине холма.

Подъездная дорожка вывела их прямо к фасаду. Массивная лицевая стена из темного дерева оказалась безупречно квадратной — примерно пятьдесят футов в высоту и столько же в ширину.

— Это то, о чем я думаю? — удивленно нахмурилась Мадлен.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри внимательнее. Контуры буквы.

Гурни прищурился. Лишь с трудом он смог различить искаженные очертания гигантской буквы «Г», будто выцветшую литеру из детской азбуки, отпечатанную прямо на доме.

Пока они все еще вглядывались, к машине подбежал молодой человек с волосами цвета шартрез, в свободной белой рубашке и узких джинсах. Он распахнул пассажирскую дверцу и придержал ее, пока Мадлен выходила, затем стремительно переместился к водительскому месту.

— Можете проходить, сэр, вы и леди, — сказал он, протягивая Гурни маленькую карточку с именем «Дилан» и номером мобильного. — Когда решите уезжать, позвоните по этому номеру — я подгоню вашу машину. — Сверкнув улыбкой, он запрыгнул в пыльный внедорожник и объехал дом.

— Приятная деталь, — заметила Мадлен, когда они шли через внутренний двор.

Гурни неопределенно кивнул.

— Откуда ты знаешь Триш Гелтер?

— Я же уже раза три говорила. Виньяса.

— Вин...

Она вздохнула:

— Мой класс йоги. На который я хожу каждое воскресное утро.

Когда они подошли к входной двери, та распахнулась, словно створка огромного шкафа, и на пороге появилась женщина с копной волнистых светлых волос.

— Мадле-е-е-н! — пропела она, придав имени игриво-французский оттенок, так что оно прозвучало как ласковая шутка. — Добро пожаловать в «Скайвью»! — Она улыбнулась, продемонстрировав интригующую щель между передними зубами — как у Лорен Хаттон. — Ты выглядишь потрясающе! Платье — восторг! И ты привела знаменитого детектива! Чудесно! Входите, входите! — Она отступила в сторону и, удерживая в руке голубой коктейль с сахарной кромкой, пригласила их в пещероподобное пространство — не похожее ни на один дом, который Гурни когда-либо видел.

Казалось, весь дом был одной-единственной кубической комнатой — если столь огромное пространство вообще уместно называть «комнатой». Кубы разных размеров служили столами и стульями; на них расселись группы гостей, оживленно беседуя. Наборы сдвинутых кубиков образовывали кухонные стойки у каждого края плиты ресторанного масштаба из матовой стали. Каждый куб имел свой собственный, неповторимый цвет. Как Гурни заметил и снаружи, в стенах, высотой с пятиэтажный дом, вовсе не было окон, но внутри царил залитый солнцем свет. Крыша состояла из прозрачных стеклянных панелей. Над зданием раскидывалось безоблачное синее небо.

Мадлен улыбнулась:

— Триш, это потрясающее место!

— Налей себе что-нибудь и хорошенько осмотрись. Здесь полно сюрпризов. А пока я познакомлю твоего застенчивого мужа с интересными людьми.

— Удачи, — сказала Мадлен и направилась к бару, составленному из двух кубов высотой около четырех футов: один — цвета пожарной машины, другой — кислотно-зеленый. Триш Гелтер повернулась к Гурни, лизнув кончиком языка губы.