Мне слишком плохо. Спасите меня все.

— Ты что делаешь?

— А ты что делаешь?

— Я думал, ты пытаешься меня смутить. Положи руки на место.

— Не могу, — шепчу, все больше покрываясь испариной. — Если ты не заметил, они сами смутились.

— Пффф… — кладет ладони мне на талию и приподнимает. Встаю на носочки. Точнее, едва касаясь носочками кросс заснеженной земли, вглядываюсь в лицо своего парня. — Ручки, значит, смутились. А ты?

— Я? Нет… Только ручки. И ножки…

И нос.

Он наклоняется еще немного. Мы слишком близко. Красная черта давно отключилась. Впала в спячку с приходом зимы.

Но он не целует.

Смотрит в глаза уверенно.

Внезапно раздается короткое: ТршТршТрш, и округа освещается светом.

Мы оба оборачиваемся. Я все еще с растопыренными в стороны смущенными руками. В позе самолетика.

— Вы слишком милые. — в нескольких шагах от нас стоит Медуза. С телефоном, направленным на нас.

Смотрим на него. Потом одновременно поворачиваемся друг к другу.

— Кругом эти папарацци, — шепчу растерянно. — Нигде нам покоя не дают.

— Хочешь, я их прогоню? — тоже шепотом. — И ты продолжишь меня смущать.

— Хочу.

Теплые ладони с моей талии исчезают. Артур поворачивается и уверенно идет к Медузе. В несколько широких шагов преодолевает расстояние. Что-то говорит ему, а тот кивает, усмехается, на меня косится и подмигивает.

Я вздыхаю. Улыбаюсь ему скромно. Наблюдаю, как они уходят в развалины. А я остаюсь ждать около огня.

Я знаю, сейчас Артур все решит. Мы останемся наедине. Я этого хочу.

И я обязательно найду все безумные самолетики и выброшу их. Сожгу.

Он никогда их не увидит. И не узнает правду.

Ненужную правду.

— Замерзла? — накидывает на меня одеяло. Обнимает со спины. Крепко. Обвивает мускулистыми руками. — Почему все еще в своей тонкой курточке?

— Надо пальто теплое достать. Не успела, — трогаю его предплечья пальчиками. Ощущаю легкий поцелуй на шее. Чувствую очаровательные мурашки, скользящие по спине.

— И шапку, — смахивает снег с моих волос.

— И шапку, — соглашаюсь я.

— И сапожки.

— И сапожки…

Я же не знала, что пойду сегодня на это свидание. С моим Артуром.

И самолетиками.

— Мне тепло, — улыбаюсь, когда он поворачивает меня к себе и нежно чмокает в нос. — С тобой тепло. Ой… Я хотела сказать: возле огня тепло.

Но слова назад не забрать. Он уже услышал. Улыбается довольно.

Тушит костер.

— Пойдем со мной, — тянет меня за руку. Я поддаюсь, придерживая края одеяла.

— Там не так холодно, — шепчу, но шагаю следом. — Но мог бы ты мне отдать свое пальто пока что… в одеяле не очень удобно…

Вы же поняли, что это хитрый ход?

Но он на него никак не отреагировал.

— Давай сожжем остальные самолетики? — делаю еще попытку. — Зачем ты потушил костер?

Заходим в развалины. Все ушли. Мы одни.

Артур тащит меня в одно из помещений с дверьми. Мне оттуда вынесли одеяло.

Внутри сумрак. Есть ветхая, почти не дырявая крыша и даже цельные стекла на окнах. В углу сложены коробки. На извилистых ветвях, покрытых виноградными листьями, расположенных у окна, легкая изморозь.

— Смотри, что тут у меня есть, — Артур подходит к небольшому камину у стены в центре комнаты. Садится на корточки. Пытается его разжечь.

В камине лежат почерневшие дрова. Рядом средство для розжига. Он его использует.

— Давай сожжем остальные самолетики. Не читая, — нервно прошу я, хмурясь. — Это поможет.

— Ты какая-то напряженная, Малышка, — подходит ко мне, берет меня пальцами за подбородок. Вглядывается в глаза. — Не волнуйся. Я уже все сделал.

Огонь полыхает в камине, освещая сумрачную комнату всеми оттенками оранжевого. Я смотрю в золотистые глаза Артура, затаив дыхание.

Он наклоняется и касается моих губ теплыми мягкими губами. По телу разливается приятное томленное тепло.

— У меня для тебя есть подарок, — отстраняется. Мягко проводит костяшками пальцев по щеке.

— В честь чего? — не понимаю я.

— Новый год, — хрипло смеется он, доставая его из одной из коробок.

Подарок завернут в блестящую бумагу.

— Еще почти месяц впереди, — кисло улыбаюсь я.

Может, он чувствует, что мы к этому моменту уже не будем вместе?

И что-то больно колышет внутри при мысли об этом. Протестует.

— Не удержался, — нервно улыбается в ответ. — Открой, и все поймешь.

Разворачиваю, прикусывая губу. Руки дрожат.

Внутри новогодняя пижама. Не такая, как у меня. У меня теплая, махровая. Длинные штаны и кофта с рукавами. А тут легкая хлопковая футболка и шортики. Расписанная рождественскими узорами. Снеговиками с носами морковками, и пушистыми заснеженными елками. Выглядит очень мило.

— Что? У меня дома жарко, — улыбается еще шире. Твоя не подойдет. Решил, что нужна полегче.

— Я…

— Ты же сама говорила, если носить ее только зимой, получается всего три месяца. А подари я ее в новогоднюю ночь, и того меньше. Ты можешь начинать носить уже сейчас. Пусть она лежит у меня в квартире? Ждет тебя. Приезжай в любое время и…

— Артур… — прикрываю глаза и прикусываю щеку изнутри. Ткань пижамы в ладошках жжется.

— Ну, чего расстроилась, Малышка? — прижимает меня за талию к себе ближе. — В новый год будет еще что-нибудь. Лучше. Я не оставлю свою девочку без подарка.

Отрицательно верчу головой. Не только в руках жжется.

В глазах тоже щипет.

Но я ведь не плачу. Никогда. С тех пор…

— Как это случилось? С твоей мамой?

Улыбка резко сползает с его губ. Знаю, не вовремя начала. Не то, что я хотела сказать. Но я это уже сделала.

Он молчит. Смотрит на меня, широко распахнув веки. У него ресницы непозволительно длинные. Пушистые. Красивые…

— Мои тоже погибли, ты же знаешь, — признаюсь я. — Это был самый ужасный день в моей жизни. Я тогда проплакала несколько месяцев подряд. Ежедневно лила слезы. А потом… мои слезы закончились. Я больше не плакала. Никогда… Решила, что нельзя впускать в себя боль… Что я должна быть сильной… И что бы не случилось… Не плакать… Держаться… И у меня получалось.

Артур сглатывает. Его кадык дергается, и он отпускает руку с моей талии. Я делаю шаг назад.

— Мы ехали на концерт. Я должен был выступить. Автобус свернул не туда. Ее задело. Это было давно. — морщится он, снимая пальто и кладя его на фортепиано в параллельном углу. От камина комнату затопило жаром. — В тот день она была за рулем. Ее больше нет.

Он выдал это все кратко. Быстро. Отрывисто. Не вдаваясь в подробности. Но я все поняла.

И мне стало дико больно.

— Мне жаль, — шепчу.

— Надо было мне сесть за руль, — проводит ладонью по волосам. Взлохмачивая их. Очаровательный жест. Я заглядываюсь. — Уже ничего не поделаешь. Ее не вернуть. Отец со временем нашел замену. Брат ее принял… у них своя семья теперь. А я отдельно.

— Твой папа хочет жить дальше и быть счастливым, — вступаюсь за него. — Разве это плохо? Я уверена, он тоже по ней скучает. Она ее не заменит. Но будет рядом с ним. А раз твой брат принял эту женщину, может, она не плохая.

Я не имею право советовать. И неизвестно, как бы я отреагировала. Но пытаюсь поддержать.

— Давай не будем об этом больше.

— Но… Если бы ты сел за руль, тебя бы в этом мире не было уже, а я…

Что я хотела сказать? Не смогла бы без тебя? Серьёзно?

Кивает благодарно. Будто все понял.

Везет ему. Я вот ничего не понимаю.

Или понимаю?

Глупая, глупая Маришка…

Перед глазами плывет.

Пока он возится с огнем, разгоняя искры кочергой, я подступаю к его пальто, лежащее на фортепиано. Сую руку во внутренний карман и вытаскиваю его… паспорт.

Сначала замираю, потом от любопытства открываю.

— Марсов, — читаю фамилию удивленно. Как и Матвей. Его Брат. — А почему Ворон?

— Девичья фамилия моей матери — Воронова, — шагает ко мне, ловко выхватывая паспорт из рук и кладет на место.