Чего закончил? Командовать он закончил.
И ведь слушаются все.
Даже Эдуард Григорьевич ничего сделать не смог. Смирился и стал вести урок, будто ничего странного не произошло. При том, что Мякишев стоял на парте в позе дерева до самого конца. В позе дерева на ветру.
Да-да, на ветру. Его периодически шатало. Колобок тут же вонзал в него свой грозный взгляд и шипел. Гришка в этот момент мгновенно находил равновесие.
Так и прошел наш сдвоенный урок…
После чего пришло время обеда.
Вот тут самое непростое для меня. Я пообещала, что встречусь с Вороном в буфете. Только…
Я совсем забыла, что у меня запрет от Клюевой на посещение нашего школьного кафетерия.
Вспомнила, только когда ринулась к двери со звонком, и услышала позади противный голос Кистяевой: «Светик, ты скоро? Тут у нас кое-что необычное произошло».
Морозец по спине прошелся, я обернулась и глянула на нее.
Она в руках телефон держала и смотрела слишком злорадно…
Глава 13
От греха подальше, я отправилась на свое родимое место на подоконнике и достала контейнер с бутербродом. Ничего особенного — хлеб и колбаса вареная. Второпях «слепила» перед самым выходом из дома.
Ко мне неуверенно подошла Динка. Вот тут я и заметила, как ей натерпится узнать, что происходит. По ее бегающим туда-сюда глазам.
— Ой, Маришка… — как-то воодушевленно выдает. — Что у тебя с Вороном?
— Ничего. Кажется, я ему дорогу перешла, или типа того, — будто бы безразлично пожимаю плечами, покручивая в руках контейнер.
— Так он же через тебя переступил.
— Дин, обязательно напоминать⁈
— Извини… Я имела в виду, чем ты могла ему помешать? Тем, что лежала у него на пути?
Еще раз безучастно пожимаю плечами.
— Он же смотрел на тебя тогда, будто ты всего лишь пыль у него под ногами. А тут аж в наш класс заявился. Его Господство соизволило до нас, простых смертных, спуститься… За что такая честь?
Шумно и раздраженно выдыхаю. Как же я устала. Знаю, она не со зла…
— Так, так, так, Селиванова, — раздается противный голос Кистевой. — С убожеством нашим дружишь? А клялась, что не общаетесь…
Динка тяжело вздыхает и складывает руки на груди. Кистяеву она не так сильно боится, как Светку, поэтому более борзая. Остается стоять возле меня. Хотя я знаю, что ей это трудно дается. Она не за себя боится, а за Стаса своего. Бережет свою любовь от Клюевой и ее прилипал всеми силами.
А вот я боюсь. Таня обычно делает грязную работу, которая задает ей Светка. Все самые неприятные проделки, совершенные надо мной, придуманы ею. Любит она меня помучить. Для нее это наивысший кайф.
Несколько девчонок оттесняют Динку, которая хоть и неуверенно, но пытается сопротивляться. Толпа зевак вокруг стоит, рассчитывая на порцию развлечения. Ничего не меняется. Одно и тоже изо дня в день.
— Не трогайте ее, девочки, пожалуйста!
— Заткнись, Селиванова. Мы с тобой еще разберемся. Дойдет и до тебя очередь! — шипит Кистяева, подойдя ко мне впритык. — А ты, убожество, — усмехается, — дай-ка сюда это.
Резко выхватывает из моих рук контейнер. Открывает и показательно брезгливо сморщив нос, разглядывает мой наспех слепленный бутерброд.
— Ой! Это что? Месиво для свиней? Отвратно выглядит! Будто на него наступили, — улыбается мне плотоядно, и я понимаю, сейчас что-то будет. — Или… еще нет?
Переворачивает контейнер. Показательно медленно.
Издевательски медленно.
Бутерброд падает ошметком. Хлеб с маслом отдельно, колбаса отдельно.
— Упсс… — ладошку к губам драматично прикладывает и ресничками быстро-быстро хлопает. — Так неприятно получилось. Да, Шацкая?
Смотрю на свою еду, валяющуюся на полу. Тошнота накатывает.
Но это не все.
Кистяева медленно наступает на колбасу. Давит туфелькой. Растирает. Потом убирает ногу и хмыкает:
— Ничего не изменилось, надо же… Все также отвратно выглядит. Знаешь, мне о-очень интересно, а на вкус как? Попробуй, Шацкая.
Раздаются нескромные издевательские смешки.
— Ч-что?
Кистяева вздыхает, будто все ее бесит, но при этом довольно улыбается. Закидывает длинные блестящие волосы за спину.
— Не хорошо выбрасывать еду.
— А?
— Ну, что за нелепость? Ты что, глуховата? Подарить тебе слуховой аппарат? Подними и сожри!
Возможно, мне все же послышалось.
— Что? С-съесть? — опускаю глаза на раздавленные кусочки. Нервно сглатываю.
От шока не могу и слова произнести.
— Не стесняйся, Шацкая. Мы все ждем. Кушай на здоровьице. По тебе видно, что покушать ты любишь!
— Не буду, — шепчу, онемевшими губами. — Отвали от меня!
Вокруг нас все больше народу. Толпа собралась немалая. Я красная, как помидор. Сердце стучит рвано. И меня тошнит.
— Не будешь… — усмехается, толкая меня в грудь. Я больно ударяюсь спиной о подоконник. — Отвалить⁈ Не порти нам шоу, Шацкая! Ведь это так весело! Жри.
Ей весело унижать меня. Им всем.
— Да хватит вам, девочки, — единственная кто вступается Динка.
Ее парень Стас поспевает и тоже пытается что-то сделает. Но остальным уже плевать. Стадный инстинкт берет верх. Я их основное блюдо на сегодня.
«Давай, давай, давай!» — подхватывает жестокая толпа, собравшаяся возле нас.
Я не хочу плакать. Нет. Они не должны видеть мои слезы. В глазах щипет. Пусть. Я не заплачу перед ними…
Никогда.
Я буду сильной.
— Жри, или…
Кистяева не договаривает. Одна из подруг ей что-то быстро шепчет на ухо.
Она отступает от меня внезапно. Снова перекидывает копну волос за спину. И уже не улыбается. Голову склонила и хмурится, неуверенно покусывая губу.
Все расступились. Ждут. И молчат.
Тихо стало. Спокойно.
Толпу оглядываю, не сразу замечая его…
Ворон ко мне подходит. Не спеша. Осанка прямая. Шаги ленивые. Взгляда от меня не отрывает. Краснота еще больше покрывает мое лицо.
Не знаю, каковы причины, но почему-то перед ним мне особенно стыдно быть униженной. А он еще так осматривает меня, будто я невеста на выданье. Начиная от балеток и заканчивая кончиками моих покрасневших в смущении волос на макушке. Да, я настолько унижена, что каждая клеточка у меня сменила окрас.
— Время, — на свои шикарные часы пальцем деловито указывает. — Ты не пришла.
Невозмутим до одури. И будто не происходит сейчас ничего такого.
Словно, мне приснилось.
— Не пришла, — повторяю за ним онемевшими губами. — Нельзя… а… я голодная была очень… бутерброд еще… этот…
Провожу дрожащей ладошкой по ушибленной пояснице, а затем, и по лицу. Кожа горячая. Раскаленная.
Я не знаю, что говорю. Мне нет смысла оправдываться. Но что-то я пытаюсь сделать, не понимая причин.
На самом деле мне неважно, что они все думают. Уже давно неважно. Я просто хочу спокойствия. Но почему-то именно сейчас перед ним мне нужно оправдаться! Не знаю, почему…
Зачем он опять подошел ко мне?
Этот парень меня адски достал. Замучил уже до чертиков. Только вот я вымолвить перед ним больше ничего не могу.
Нет, я не плачу.
Никогда. Никогда. Никогда не буду…
Но из меня невольно вырывается звучный полувсхлип.
Обидный и до жути болезненный…
И я замираю на выдохе.
Наблюдаю за ним. За тем, как мгновенно тяжелеет его взгляд. За тем, как он неторопливо опускает глаза на бутерброд, валяющийся у моих ног. А потом переводит потемневшие глаза на Кистяеву. Также медленно, невесомо.
Только все чувствуют. Ощущают эту энергетику власти.
И тягучей агрессии, отчего-то витающей в воздухе…
Движется взглядом от ее лакированных черных туфелек, по длинным ногам, аккуратной коротенькой форме, хрупким плечам и останавливается на миленьком личике. В этот момент она выглядит невинной и нежной, словно ангел, спустившийся с небес.
— Ты, — говорит Ворон. Кистяева в ответ давит очаровательную улыбку. — Подними.
— Поднять? — ее брови удивленно взлетают вверх. — Я должна?
