— Это не ваша вина, мистер Андервуд, — говорит мама. — Я ведь говорила ей, что трюковая езда — это опасно.

Я едва не закатываю глаза.

— Любая езда опасна, если на арене змея. Без разницы, сидела бы я в седле как обычно или висела сбоку.

— Если бы ты сидела в седле, не было бы таких травм, — цокает она языком.

Я не спорю. Я уже рассказала ей всё, как было.

— Мы выпишем вам обезболивающее, чтобы снять дискомфорт, но, в конечном счёте, ключ к выздоровлению — это время и терпение, — добавляет врач.

Две вещи, которых у меня сейчас точно нет.

Когда медсестра приносит бумаги на выписку, папа подъезжает к приёмному, и меня вывозят на инвалидной коляске. С собой мне дают костыли и специальный ортопедический ботинок, от которого хочется избавиться сразу же.

— О, Боже… — шепчу я, резко втягивая воздух сквозь зубы. Перелом трёх рёбер с одной стороны — это такая боль, которую я раньше не знала.

— Полегче, — говорит мама, когда я пытаюсь встать сама.

Фишер тут же оказывается рядом: одной рукой поддерживает меня, второй — прижимает к спине, пока я сгорбилась.

— Сможешь сама забраться? — спрашивает он тихо.

Я смотрю на открытую дверцу.

— Сомневаюсь.

Не говоря ни слова, он подхватывает меня под колени и легко поднимает. Я тут же хватаюсь за его плечи, пока он аккуратно несёт меня к машине и сажает на сиденье.

— Зачем тебе мучиться, если я могу помочь, — говорит он, будто оправдываясь перед родителями, которые всё это видят.

— Такой сильный, Фишер, — мама сжимает его бицепс. — Только спину не надорвите, поднимая её.

— Спасибо, мам, — говорю я с каменным лицом, пытаясь застегнуть ремень.

Она стоит рядом, пока папа укладывает костыли в багажник.

— Ну ты же знаешь, что я хотела сказать. Ты весь из мышц, — добавляет она.

Я знаю, что становлюсь слишком чувствительной, но просто хочу поскорее домой и в свою постель. Мама весь день над нами хлопотала, а Фишер всё это время корил себя за то, что я пострадала. Мы оба знаем, что он не виноват, но сколько бы я ни повторяла это, он всё равно считает, что мог поступить иначе.

А на самом деле нужно разобраться с Крейгом. Как только шериф Вагнер его найдёт, я подам заявление за проникновение на частную территорию и попытку причинения вреда. Теперь, с новыми камерами по всей территории, мы получим чёткое изображение его лица. Он ответит и за попытку разрушить мою карьеру, и за то, что напугал моего дорогого Пончика. Я обязательно навещу его в стойле, как только смогу, чтобы он знал — я на него не злюсь.

— Я подъеду к вам домой, — говорит Фишер, когда мама отходит в сторону.

— Ты не обязан заботиться обо мне, — говорю я твёрдо. — Это не твоя вина, и я не твоя обуза.

Его взгляд темнеет, челюсть напрягается, и я боюсь, что он вот-вот скажет что-то, чего нельзя говорить при моих родителях.

Но он только наклоняется ближе к моему уху и шепчет:

— Ты никогда не будешь для меня обузой, Голди. Я бы отказался от самого дыхания, лишь бы забрать у тебя хоть каплю боли.

Нечестно, что он говорит такие нежные, трогательные вещи, а я не могу ответить. Он сам всё закончил, лишил себя права говорить со мной так.

— Удобно, милая? — спрашивает папа, садясь за руль.

— Да, всё хорошо, — вру я.

Мама с бабушкой садятся сзади, Фишер помогает им закрыть дверь.

— Я заеду в магазин. Уверен, у неё в холодильнике пусто, так что куплю всё, что нужно, — говорит он моей семье.

— Это будет очень мило, спасибо, — кивает мама.

Я смотрю на него и прикусываю язык, чтобы не сказать «не утруждайся». Последний, кого я хочу видеть рядом, когда мне плохо — это мужчина, в которого я влюблена и которого не могу иметь. У меня есть четыре брата, которые могли бы помочь. Плюс, Магнолия готова уволиться, чтобы ухаживать за мной круглосуточно. На самом деле, ей просто нужен повод послать миссис Бланш к чёрту, но я сказала ей не утруждаться — Фишер уже сам назначил себя моей сиделкой.

— Позвони Мэллори и Серене. Они очень за тебя переживают, — напоминает мама. — Серена была в приёмном с бабушкой, когда Фишер тебя привёз.

— Правда?

— Они как раз уходили после визита к малышке. Мими сказала, что Фишер был бледный как смерть и совершенно растерян, когда пытался рассказать, что произошло.

Сердце сжимается от воспоминания, как он нес меня к своему грузовику. Я едва держала глаза открытыми, а он просил меня сжимать его руку, пока боль не уйдёт.

Я не отпускала её до тех пор, пока меня не перевезли в палату и не сказали Фишеру, что он должен подождать снаружи.

Магнолия сидит рядом со мной, пока я лежу, подложив под спину подушки, и унываю из-за того, что не могу сходить в стойло к Пончику. Как только я добралась до постели, я тут же скинула ортопедический ботинок и буквально заползла под одеяло.

Как только Фишер пришёл с пакетами продуктов, родители с бабушкой Грейс оставили меня отдыхать, но как тут уснёшь, когда он всё ещё в доме? Я написала Мэллори и поговорила по видеосвязи с Сереной, прежде чем пришла Магнолия. Братья прислали групповое сообщение, делая ставки, сколько продержусь, прежде чем начну сходить с ума.

Выиграла я — продержалась всего час.

— Он уже полчаса на кухне, готовит тебе ужин, — говорит Магнолия. — И, чёрт побери, пахнет божественно.

— Лучше бы он этого не делал. Аппетита почти нет, — признаюсь я, поморщившись, когда случайно упираюсь в подушку больной ногой.

Она вскакивает, переполошившись.

— Что тебе нужно? Ещё подушку? Новый пакет со льдом?

— Больше таблеток. Фишер оставил их на кухне.

— Поняла, сейчас принесу.

Как только она выходит, я осторожно двигаюсь к краю кровати и тянусь к костылям. Никогда раньше ими не пользовалась, так что стоило мне приподнять ногу — я тут же завалилась обратно.

Из кухни доносятся голоса Магнолии и Фишера, и я понимаю, что у меня есть немного времени, пока она не вернулась.

Не желая просить помощи, я снова собираюсь, надёжно ставлю костыли под мышки и пробую ещё раз. Мне удаётся добраться до коридора, но я врезаюсь в стену и роняю одну из рамок с фотографией.

— Ноа! — Фишер выбегает из кухни с лопаткой в руке. — Ты что творишь?

— Я уже иду обратно, — доносится за ним Магнолия.

— Мне в туалет надо. Это теперь тоже под запретом?

Фишер вручает лопатку Магнолии, а затем и мои костыли.

— Эй, мне они нужны.

Не говоря ни слова, он подхватывает меня на руки и несёт в ванную. Да он, кажется, и вправду собирается…

— Это уже слишком, — бурчу я, когда он ставит меня на ноги перед унитазом.

— Шорты снимешь сама или помочь?

— Думаю, с этим справлюсь, — мямлю я, прикусывая губу, не желая признаваться, как больно шевелиться.

— Зачем врёшь? Просто позволь мне помочь.

— Прости, что не хочу мочиться у тебя на глазах. Я просто не люблю, когда за мной ухаживают, — честно говорю я.

— Я за тобой не ухаживаю. Тебя раньше не смущало, когда я снимал с тебя одежду.

Я со злостью упираюсь кулаком ему в грудь.

— Ты понимаешь, о чём я. Можно мне немного уединения?

— Я целовал, лизал и видел каждый сантиметр твоего тела.

По спине пробегает дрожь от воспоминаний о нашем последнем разе.

— Так вот, давай не добавлять к этому списку ещё и это, ладно?

— Ноа, — он усмехается, — дай я сниму, а потом выйду.

Желание становится сильнее, и я перестаю спорить.

— Ладно. Только не смей смотреть.

Он смеётся, опускается на колени, просовывает пальцы под пояс шорт и трусиков, закрывает глаза и медленно стягивает одежду до бёдер. Его пальцы едва касаются моей кожи, и я с трудом сдерживаю стон. Он осторожно обходит больную лодыжку и встаёт.

— Хочешь опереться на меня, когда сядешь?

— Боже, нет. Хочется сохранить хоть каплю достоинства.

Усмехаясь, он продолжает стоять с закрытыми глазами.